Прошлое в настоящем

– Понимаешь… она, она…

Таня насторожилась.

– Не пускает! – с усилием выпалил он и, вздохнув, как нашкодивший школьник, помолчал немного, будто набираясь сил, а потом – его точно прорвало: – Понимаешь, история такая запутанная! У меня зимой дед объявился… двоюродный. Якобы дядька матери моей по отцу. Я очумел просто! Мать в сорок четвертом родилась, от «победителя», бабка одна ее воспитывала. Про папашу молчала, как партизан! Даже фамилии, имени ни разу не назвала! Люди старой закалки, понимаешь, молчать умели, слова лишнего не вытянешь! Вот и мать об отце не вспоминала ни разу. Ну не было его никогда – и точка. И о чём говорить-то, связь случайная, фронтовая, когда наши село от фрицев освобождали.

Федор отдышался немного и снова затараторил:

– Тут вдруг, как гром средь ясного неба, звонок… и история дурацкая. А спросить не у кого, мамы уже два года как нет. – В голосе его почудился всхлип. – Встречу мне назначили в кафе на Никитской, место дорогое, солидное. Подошли двое: один представительный такой, в очках, не то секретарь, не то нотариус, а другой – старик древний, за девяносто, жизнь едва теплится, а сам властный, слова сказать не дает. Сразу видно – хозяин! Не моего уровня люди, что, думаю, им от меня нужно? Мысли всякие полезли, еще «обуют» как-нибудь изощренно. Уйти хотел до разговора, но не пустили… Дескать, воля умирающего – закон, и баста! – Федор совсем погрустнел. – Человек я робкий, спорить не умею, да и что с меня взять – только комната есть в коммуналке в Балашихе, и та по соцнайму. Да и церковь учит: «Не осуждай никого! Людям помогай!» А эти двое вроде ничего от меня не хотят, напротив, квартиру бесплатно предлагают, в обмен на обязательство за старухой ухаживать. Я всё подвох искал: что, мол, кроме меня желающих не нашлось? Говорят: «Наследник ты ее законный!» Я, признаться, не поверил, но отказать не посмел. Значит, на то воля Божья! Дар свыше! – Федор елейно закатил глаза. – И, по правде сказать, при моей зарплате из недвижимости можно только собачью конуру купить, и то в рассрочку. А тут квартира целая! Бумаги сразу же оформили, готово у них всё было, будто согласие мое – пустая формальность. Документы, ключи от квартиры оставили и смылись. Я искать пытался, по телефону звонить – бесполезняк. Конечно, имя, фамилия, место прописки старика указаны были, но, когда через месяц знакомый хакер пробил его по базам, дед уже помереть успел. Вот такой вышел Микки-Маус! – Он неловко усмехнулся над нелепым своим словцом и продолжил: – С документами оказался полный порядок, а вот с бабкой – не очень. Я к ней со всем вниманием, а она на порог не пускает! Чокнутая совсем! Всё сестру свою Лизу ждет, пропавшую семьдесят два года назад в Крыму. Тут дошло, в чём подвох: старик меня ее опекуном сделал, потому что не обижу убогую, заботиться буду по мере сил. Ведь поклялся. А может, и вправду родственник: бабка моя родом из Крыма. Кто уж теперь до правды докопается?!

Девушка глянула на будущего отчима с явным подозрением. «Сказка такая бредовая, что ни слово, то нестыковка! Деда не было никогда, а вдруг родня у него появилась! Чушь собачья! А ты уши развесил, впрягся помогать? Да еще поклялся? Ох, не верится!»

Федор, видно, понял ее красноречивый взгляд, затараторил, явно смущаясь:

– Я тоже сперва подумал – мошенничество! А потом поразмыслил: ведь у меня не берут ничего, напротив, дают. Если им присмотр за бабкой нужен, то они правильно выбрали: честно всё исполню, не обману.

У Тани от этого бреда голова пошла кругом. «Может, человек и вправду хороший? Просто дурачок, блаженненький? Как мать с ним жить будет?» Мысль развивать не стала, не ее дело. А вот загадка зацепила.

– Федор Андреевич! – Она впервые назвала будущего отчима по имени-отчеству. – Что там за история была? Хоть как-то же вам всё объяснили?

– Мало что знаю. Вроде старший брат того старика, о ком говорил, в контрразведке служил не то майором, не то полковником и женат был на пропавшей сестре этой самой бабуси. Она тогда, девчонкой, с ними жила, родители их в войну погибли. – Он встал, вдохнул обреченно. – Ну даже если и была там какая-то тайна, так толку что? За семьдесят с лишним лет всё не то что быльем – плесенью поросло, в прах рассыпалось! Политика какая-нибудь! Мужик тот шпионом оказался, расстрелян в пятидесятом! А что там было – кто разберет! Да не о том речь! Со старухой договориться надо! Я же заботиться о ней обещал! Ну или хотя бы присматривать! Она ж как дите малое!

До Тани наконец дошло:

– Это я, значит, делать должна?!

– А что? Меня она боится, как всех чужих мужиков! Это с детства у нее, с войны! Так одна всю жизнь и прожила, никого не подпускала, даже деда того с трудом! А его-то сто лет знала! – Он посмотрел чистыми, ясными глазами, будто это было для него естественно: вешать свои заботы на другого человека. Таня до того поразилась подобной непосредственности вкупе с наглостью, что даже не смогла возмутиться.

– Как так – ни с кем не общалась? А работала как же?

– С этим тоже мутно. Образования никакого, пять классов, дальше не потянула. Поделки мастерила деревянные, вроде игрушки, как надомница, получала копейки, ну еще уборщицей. Потом инвалидность. На пенсии уже сорок с лишним лет, ну или больше…

– И всё время совсем одна?

Федор вздохнул.

– Ну не совсем… три дворняжки у нее и кошек парочка… Животные вместо людей! Больная она, в психдиспансере на учете. Ну и опеку над ней сделали в девяностые, когда черные риелторы развелись. Чтобы не пропала убогая, прости меня, Господи! – Он вздохнул еще тяжелее; видно, вся эта история придавила его сверх меры. Он о себе-то с трудом мог позаботиться, а тут еще это…

Таня поскребла носком туфельки торчащий из земли кусок арматуры. Представила себя со стороны – в пышном светлом платьице на замызганной скамейке, рядом с лужей. А впереди сумасшедшая старуха с кучей собак и кошек. Весело рассмеялась над собственной глупостью. Как отец учил: «Над собой смеяться – лучшее лекарство! И еще: никогда не отступай перед трудностями!»

А она и не думает отступать, тем более перед такими интересными трудностями.

Девушка резко встала и пошла в обход лужи.

– Который дом?

– Вон тот! Третий подъезд справа! – Федору будто передалось немного бодрости.

…Четыре ступеньки, крыльцо, серая железная дверь с кодовым замком. Она дернула его за рукав, чтобы спросить цифры. Вместо ответа лишь испуганный взмах руки, потом неловкий шаг на газон и стук в приоткрытое окно первого этажа.

– Серафима Васильевна, вы дома?! – Стекло звенело и дребезжало, голос старался казаться смелым. – Это Федор, от Николая Ивановича! Слышите?

– Слышу, слышу, окаянный! Сказала же, не приходи!

Разноголосый заливистый лай смешался со звоном открываемой рамы. Показалась худая старуха с двумя седыми косичками на плечах; линялые бантики, темно-коричневое платье, в руках – алюминиевый ковшик.

– Проваливай! Просто так не сдамся, фашист! – Размахнулась и выплеснула во врага содержимое кастрюльки.

Федор вскрикнул, шарахнулся, сел на клумбу с фиалками и принялся стряхивать мокрые картофельные очистки и счищать пятна с рубашки и брюк.

Таня, стоявшая на крыльце, весело расхохоталась и перегнулась через перила, чтобы лучше рассмотреть весь этот цирк.

Старуха же, заметив девушку, вмиг переменилась. Свирепость исчезла, лицо просветлело и преобразилось, а пальцы разжались; ковшик со звоном покатился к ногам Федора; тот резво вскочил и попятился.

– Лиза! Лизонька вернулась! Я ждала, верила! Совсем не изменилась! И голубое платьице, то самое! Всё как тогда, в тот день, когда ты так спешила на лиман, что косынку не надела впопыхах… Мишке моему рубашечку надела, а про себя забыла.

Татьяна в ужасе отпрянула, лицо вытянулось. Старуха, заметив это, испуганно вскинула костлявую руку и разрыдалась:

– Неужто обидела тебя? Прости, прости! Только не уходи! Не бросай меня! Ах, этот ирод с тобой? Неужто?! Я не хотела!

Девушке захотелось убежать от этой сумасшедшей. Но отец бы не одобрил трусости и слабости. «Больным помогать надо, а не нос воротить! На то ты и врач!» И он сам был врачом, настоящим. Таня попыталась улыбнуться и говорить спокойно и уверенно, как папа:

– Вы, пожалуйста, не волнуйтесь! Всё хорошо! – начала она, отчаянно силясь вспомнить, о чём рассказывали на занятиях по психиатрии. «С больными ни в коем случае нельзя спорить, переубеждать их! Главное – установить контакт! Вот-вот! Значит, нужно притвориться Лизой, сестрой, умершей семьдесят лет назад?! Жесть!»

Старуха что-то бормотала, заламывала руки, умоляла войти.

– Этот человек со мной! И ведите себя хорошо! – Татьяна погрозила пальцем, потянула Федора за рукав, смахнула с его головы очистки и смело шагнула в темный подъезд. Короткая грязная лесенка, бесформенный хлам в дальнем углу, две двери: слева – ободранная деревянная, справа – железная, обитая черным дерматином.

Убогая дверь скрипнула, выпуская трех собачонок: двух гладкошерстных рыжиков и белую кудлатую моську с легкой примесью болонки. Вся компания кинулась обнюхивать гостей, рыча и повизгивая. Маленькая тесная прихожая. Запах кошек, псины, кислой капусты и немытого тела буквально сбивал с ног.

Таня на мгновение зажмурилась, поднесла к носу руку и, защищаясь от вони, прошла вперед, стараясь почувствовать себя сильной, взрослой, умной… Как настоящий врач. Здесь нужен именно врач, способный помочь, одолеть болезнь. Предчувствие первого самостоятельного медицинского опыта окрыляло, придавало сил. Профессию она выбрала, чтобы быть как отец, заботиться о слабых. Но четыре года института – слишком мало, чтобы что-то реально уметь.

Перед ней предстала старушка с косичками первоклашки, в коричневом школьном платье далеких времен; на груди висел ключ на замызганной резинке. Она смотрела на девушку снизу вверх, как на старшую, взрослую сестру, заменившую мать. Таня судорожно сглотнула, откашлялась и начала, стараясь, чтобы голос не дрожал:

– Где можно присесть?

– Ах, как же это я?! Не предложила! – Хозяйка заметалась; сунулась было на кухню, но тут же отпрянула, замотав головой. – Ты всегда такая чистюля, а я… ну просто «Федорино горе»! Помнишь, ты мне эту книжку читала?

Татьяна заглянула в открытую дверь: забрызганные грязью, некогда зеленые крашеные стены, местами протертый до дыр линолеум; по углам миски с какой-то бурдой, в ржавом, замызганном ведре полно мусора; рядом древняя мойка и газовая плита; из мебели только ободранный стол и табуретка; даже холодильника нет. Действительно, прямо картинка к сказке Чуковского! Будто все вещи, которые могли бегать, давно удрали.

Девушка интуитивно попятилась; нога коснулась чего-то мягкого и пушистого. Дымчато-серая кошка метнулась в сторону, а затем протиснулась в огромную щель под ободранной дверью. Старуха виновато зашептала:

– Это наша с малышами комната, не смотри! А в твоей всё прибрано, как ты любишь! И заперто, чтобы не нашкодничали! – Нащупала на груди ключ и протянула с гордостью. – Вот! Сейчас отопру!

Скрюченные пальцы с трудом нашарили скважину, щелкнул замок. Взору предстала комната из прошлого, как в квартире-музее. Всё аккуратно, даже пыль не лежит, но по-спартански строго и бесприютно. Железная кровать под выцветшим стеганым покрывалом, ковер с оленем на стене. Рассохшееся пианино, издававшее пронзительный стон при каждом шаге по вздувшемуся паркету. Выгоревшая фотография девушки с длинной светлой косой, в белом платье; лица почти не разобрать, а фигура и стать – как у Татьяны. На старом, обшарпанном столе стадо грубых сработанных деревянных оленей.

– Серафима Васильевна, эти вещи оттуда? Из Крыма?

– Что ты, Лиза! Не называй меня так! Я – Сима, твоя сестренка младшая! – Старушка всхлипнула, утерла слезу, взяла со стола деревянную фигурку. – Олешек – это я вырезала, времени много было, пока тебя ждала. Пианино, кровать и стол – здешние, просто точно такие же, как те, что стояли в нашем домике на Хлебной улице. Он был красивый, уютный, беленький, с шелковицей во дворе! Ты так хозяйничала, хлопотала, даже пятна от ягод отмывала с бетона. – Ее взгляд затуманился, стал отсутствующим, и она замолчала.