Кельтский Мел

Палладу еще никто на называл “мадам”. Но она не была против. Никто не ценит нового опыта так, как бессмертные боги.

– Я с вами, – сказал Тонг Старейшине, – так будет вернее.

Жан-Кристоф мог бы сказать Тонгу, что вернее дакотов ничего и никого не бывает. Но не стал. Дакоты не любят мериться словами, им неведомы понты и лукавое искусство саморекламы. Они просто делают то, что считают нужным и не бросают своих.

Сероглазая взглянула на Старейшину дакотов.

– Так и поступим. Сейчас мне нужно несколько минут в тишине. Я сделаю свою часть работы. После этого вы заберете полотно. Я позже присоединюсь к художнице, – Паллада сделал паузу, шевельнула левой бровью и добавила, – И еще, пока я занята картиной. Кто-нибудь успокойте ребенка. Кто-нибудь приглядите за беглянкой.

Она повернулась к Первой картине.

Все вежливо отошли. Кто-то отвернулся, кто-то пошел в другие залы, кто-то рискнул выпить кофе, который сварил безутешный Смотритель. Тонг поднял с пола книгу отзывов, расправил смятые страницы и прочитал несколько записей. Сосед с третьего этажа осторожно перевернул столик с коваными ножками и поставил его подальше от картины, словно столик еще был для нее опасен. Мадам Куратор вспомнила день, когда она пришла в хакотский Отдел хтонической и небесной живописи и с тех пор ждала, что появится Первая картина – такая хтоническая и такая небесная, но она даже представить себе не могла такую историю.

Усталая и расстроенная мама маленькой девочки, плакавшей с самого утра, совсем отчаялась ее успокоить. Но тут из ее кармана выпал телефон и его экран засветился голубым светом. Девочка и мама протянули к нему руки. На экране была Первая картина, та ее фотография, которую мама сделала на память. Девочка всхлипнула раз другой и притихла. Первая картина на экране была цела и совершенно невредима, включая самые важные кусочки.

Мартин не смог отвернуться от Паллады. Он так и стоял в нескольких метрах у нее за спиной, пока она вроде бы просто разглядывала поврежденный участок холста. Вдруг он почувствовал движение воздуха у правой щеки и вслед за ним цепкую хватку на плече. Небольшая аккуратная светло-серая сова села ему на плечо. Он не удивился. Сове больше некуда было сесть, чтобы наблюдать за своей хозяйкой. А нормальному мужскому плечу никак не может помешать аккуратная светло-серая сова.

094. Софи удаляется

Все невыносимые дни и даже все невыносимые ночи когда-нибудь заканчиваются. Так или иначе. Кто-то с боем прорывается из личного ада, разрывая колючую проволоку своим живым телом, кто-то тонет до черной глубины, задыхаясь от нехватки воздуха и от ужаса, надеясь и не надеясь достичь дна для спасительного толчка вверх. Кто-то сдается. Кого-то находит удача.

У людей бывает ад и в земной жизни. Так иногда складывается судьба.

Софи прорвала свою колючую проволоку и теперь удалялась. В голове не было мыслей, простые движения она делала на автомате. Опустошенность была благословенной. Можно было не думать, не задавать вопросов, не взвешивать вину и не искать причин.

Оставаться на месте Софи не могла. Эти дни в ее жизни запомнятся, как скользящий пейзаж, размытый из-за движения, как окно вагона, заливаемое снаружи нескончаемым дождем, как ветер, заставляющий плотнее закутываться в темные одежды. Сил было достаточно для бегства и их, к счастью, их совершенно не хватало для изматывания себя темными демонами. Движение на автомате. Минимум восприятия, минимум контакта, никакой фиксации, словно оторвавшийся от ветки последний лист мчится на ветру, и никакое случайное соприкосновение не остановит его бега.

Так иногда случается в жизни. На тебе не больше вины или греха, чем на тех, кто пьет чай в кресле под звуки дождика за окном, гладит кота, радуется близким или просто засыпает и просыпается живым в своей постели. А тебе выпал жребий, который нельзя кинуть заново, он твой, он тяжелый, он губительный, он несправедливый. Тебе никто не поможет. Даже никто не поймет. Ты должен сам себя спасти. Тебе самому придется решать, какой ценой выбираться и как жить дальше. Некоторым людям в этой жизни приходится платить огромную цену за то, что другим дается даром. Так иногда случается.

Софи вырвалась и теперь удалялась.

095. Ия, Афина и Первая картина

Ия закончила работу. Она вытерла мастихин и отложила его. Не глядя на картину, вытерла руки о мягкую ткань. Глазам нужен был отдых. Ия подошла к окну и посмотрела поверх крыш. Через пару минут развернулась к картине. Кажется, все хорошо. Ия пробежала взглядом по на восстановленному участку и еще различимой границе между ним и нетронутой поверхностью. Получилось неплохо, очень близко к изначальному варианту.

Обычно, работая с холстом, Ия не отвлекалась. Но сегодня ее забавляла светло-серая сова, изо всех сил пытавшаяся оставаться невидимой. Сова старалась очень усердно, и Ия, поглощенная работой, могла бы ее и не заметить. Но птица периодически сваливалась с приоткрытой дверцы книжного шкафа, на которую она присела в начале тайного визита, скребла когтями по ее поверхности и взмахивала светлыми крыльями в попытке удержать равновесие. Дверца шкафа при этом поворачивалась и поскрипывала.

Хозяйка совы была тут же и оставалась невидимой гораздо успешнее, хоть и не для Ии. Хозяйка совы и художница знали друг о друге больше, чем показывали. О чем знала сова, никому не было неизвестно.

Когда дело касается древних богов, в вопросах вежливости и этикета иногда возникают парадоксальные ситуации. Например, стоит ли поприветствовать богиню, если она предпочитает оставаться невидимой, а ты ее прекрасно видишь и, заработавшись, уже пропустила момент для вежливого приветствия.

Закончив осмотр, Ия подошла к сове и протянула к ней руку. Сова охотно и грациозно переместилась к Ие на запястье. Ия развернулась к Палладе и улыбнулась. Сероглазая полностью вернулась в видимый спектр, тоже улыбнулась, и неловкого момента удалось избежать.

Палладе не надо было приближаться к Первой картине, чтобы понять, что работа закончена. Но у нее был вопрос.

– Рада видеть тебя. Прекрасная работа. В первый раз и сейчас. Ты не просто норна? – Паллада сразу перешла к интересному.

– Спасибо. Я тоже рада. Возможно. Я еще не все понимаю, – ответила Ия сразу на все.

– Интересно. Как-нибудь, если ты не возражаешь, мы поговорим об этом. Ты исправила картину. А поломанные пути ты сможешь исправить? – спросила Паллада.

– Я могу попробовать. Но такого опыта в этот раз у меня не было, – ответила Ия.

– Займись этим, не откладывая, – сказала Паллада.

– Сколько у меня времени? – спросила Ия.

– Несколько дней совершенно точно, скорее всего, несколько недель и, возможно, месяцев. Беглянка очень сильна, даже если не понимает этого, и остальным тоже ни за что не дадут пропасть, – Сова перепорхнула Афине на плечо, – если возникнет срочность, я дам знать.

– Я сделаю. Но это не поломанная судьба. Это выбранный путь, давно и не здесь выбранный путь. Беглянка этого не может вспомнить, от этого ей очень плохо.

– Это многое объясняет. Очень редкая жертва, значит. Будем верить, что это было не зря, но это частная история, – тут Паллада рассеяла свою задумчивость и посмотрела Ие в глаза.

– Это и моя история. Мы должны помочь ей, – Ия тоже глядела в серые глаза Афины, – Ты не могла бы поддержать ее или научить меня как это сделать?

– Она не пропадет, за ней приглядывают. Но есть один вариант, раз ты беспокоишься. Сходи к дакотам. Найди их старосту в этом городе и попроси у него Энамати для Софи. Дальше все будет развиваться само, – Афина взглянула на сову, как будто та могла подтвердить ее слова, и продолжила, – Я тут рядом, если что. Не хочу ничего пропустить.

Ия кивнула.

– Спасибо за все. Приходи, если тебе захочется, – Ия улыбнулась.

Афина отступила и ушла. Входная дверь не издала звука и не шевельнулась, а совы и сероглазой богини ни в кабинете, ни в квартире уже не было.

096. Легенда об Энамати

Эту легенду об Энамати Ия нашла в глубинной сети.

Все случилось на заре истории богов. Афина, тогда совсем юная, недавно потерявшая свою лучшую подругу и переполненная этим горем, металась по полям и холмам. Ей не хватало незабвенной Паллады. Она не могла найти покоя и прощения себе. Оторвавшись от верных, но опостылевших спутников Афина очутилась на краю древнего леса.

Лес был мрачен, темен, и казался непроходимым. Однако одна узенькая тропинка, ведущая в его глубины, показалась Афине достойной ее легких стоп и подходящей для ее грустных мыслей. Афина последовала по тропинке почти бегом, словно пытаясь оторваться от попутчиков и от тяжелых дум. И она оторвалась.

Волшебная царственная сень леса отгородила ее от печалей последних дней. Вытеснила беспорядочно мечущиеся мысли. Вернула ее из прошлого в настоящее. Кругом была мощная и дикая красота. Древние стволы, бесшумные ручьи, диковинные травы и мшистые камни вдоль тропинки – все, буквально все, приносило отдых и радость глазам Афины.

Но не только Афине понравилась тропинка древнего леса. Древнему лесу приглянулась юная Афина. Он возжелал, чтобы в его мрачноватых пределах всегда бродила, бежала или просто была сероглазая богиня, оторвавшаяся от своих печалей. Древнее сознание леса никогда не растворялось в суете, и потому было очень могучим. Тропинка позади Афины сомкнулась, и ветви древних деревьев сплелись. Солнце едва проглядывало сквозь них. Развилок впереди не наблюдалось. Афина была обречена идти туда, куда ее вела тонкая тропа, окруженная волшебными, но непроходимыми зарослями.

Афина с самого рождения ненавидела принуждение, даже самое заботливое и деликатное, а это был настоящий плен. Она попробовала разобраться с лесом своей божественной силой, но лес был настолько древним, что ее усилия он вряд ли даже воспринял, как попытку освободиться. Может, он не заметил их, а может, он просто любовался Афиной, чтобы она ни делала. Докричаться до кого-нибудь Афина не смогла. Взлететь, прорубить лес или перенестись не было возможности.

Афине осталась лишь ее божественная воля. И Афина возжелала, чтобы рядом с ней оказалось что-то или кто-то, способный вывести ее из леса как можно скорее и без потерь. После этого Афина дошла до лесного ручья, окруженного зарослями сныти и квелой крапивы, присела на камень и стала ждать. Глупо вызвать спасительную помощь, а самой продолжать метаться.

Ждать пришлось недолго. Почтенного вида носатый дакотский старейшина появился как будто из ниоткуда. Он окинул Афину внимательным взглядом. Афина собралась обратиться к нему с внятной просьбой и внушительным божественным словом, но он предостерегающе поднял руку, и она промолчала. Дакот еще раз взглянул на Афину и пропал, перед исчезновением изобразив успокаивающий жест рукой. Афина восприняла это, как совет подождать и обещание вернуться. Она не противилась. Дакот показался ей надежным.

Минут через пять или чуть больше носатый странник вернулся. В левой руке у него было белоснежное яйцо идеальной формы и безупречной чистоты. Он вложил его в левую руку Афине, накрыл ее правой рукой, улыбнулся и исчез с легким кивком.

Афине было так интересно, что она забыла о неприятностях. Однако тем временем кто-то маленький, но настойчивый пытался пробиться через скорлупу. Афина разомкнула руки и увидела, как из яйца вылупился совенок или маленькая сова. Сова огляделась, сбросила остатки скорлупы, попыталась походить по руке Афины, а потом легко вспорхнула к ней на плечо. Тут Афина узнала имя совы. Аккуратную серую сову звали Энамати.

Подробностей о том, как Афина и Энамати выбрались из леса, не сохранилось. Но они точно выбрались и уже не расставались. У Энамати множество волшебных умений. Одно из них – умение пройти там, где не пройдет никто. А еще Энамати – самый лучший друг.

Так, пройдя через странный лес, Афина умерила свою печаль, обзавелась верной спутницей, узнала о древних стихиях, с которыми непросто сладить даже олимпийским богам, и поняла, что есть тайное неболтливое племя странников, которому ведомы и подвластны древние стихии и тайные пути. Но рассказывать Афина об этом никому не стала. Она уже тогда была мудрой.