Выхватив у него блокнот, Дойл равномерно махал им перед лицом умирающего, отгоняя мух.
– Что смерти нет, – пробормотал Джон Перкинс.
– Я… простите, – сказал Мортимер.
– Скажите им, доктор, скажите, что… Дух вечен… – запавшие веки дрогнули и сомкнулись навсегда.
– Вот, – устало сказал Дойл, – возьмите.
Мортимер дрожащими пальцами заталкивал блокнот в планшетку.
– Не думаю, что цензура позволит мне опубликовать все это.
За стеной барака раздался долгий раскат грома, и где-то далеко ему ответили орудия.
– Они пошли на приступ, – сказал доктор Дойл, – быть может, они все же возьмут эту чертову водокачку.
* * *
– Спасибо, что вытащили меня сюда, доктор Дойл, – сказал Мортимер.
Под низким летним небом болота Дартмура казались безобидными; на кочках верещали кузнечики, меж сухих пучков травы сновали камышовки. Разогретая трава пахла скорее приятно. Лишь иногда под затянутой обманчивой зеленью поверхностью вспухали и лопались вонючие черные пузыри.
– Иногда мне кажется, – Дойл ощупывал тростью на вид безобидную кочку, – есть такие места… словно бы некие ворота… Вот и здесь, все эти истории о Черной Собаке… Я, кстати, думаю написать роман. О проклятии рода, страшной тайне и огромной собаке. И объяснение, заметьте, должно быть самым что ни на есть естественным. В детективе обращаться к сверхъестественному – дурной тон.
– Рад это слышать, – кисло сказал Мортимер, – кстати, в Суррее тоже рассказывают о большом черном животном с горящими глазами. Только они называют ее «суррейской пумой», знаете?
– А! – Голос Дойла оживился. – Так вы все-таки были в Суррее?
Мортимер молча пожал плечами.
– Я так и думал, что и вам не чужда тяга к неизведанному. Ну, и?
– Передал его вещи. Рассказал, что был при последних минутах.
Он помолчал.
– Маленький домик, очень бедный. Очень чистый. В центре комнаты половицы истерты меньше, чем у порога. Таким, знаете, квадратом.
– Там лежал ковер, – сказал Дойл уверенно. – Вероятно, афганский. Он участвовал в афганской кампании, сержант Перкинс.
– Да, ковер продали. Они бедствуют, Дойл. Учитывая, что война с бурами сейчас непопулярна…
– Я пишу книгу, которая должна переломить общественное мнение, – сухо сказал Дойл. – Продолжайте.
– Ну, я дал им денег. Она отказывалась, но дети… Милая маленькая женщина, очень усталая. Нанимается прачкой в соседнее поместье. Красные распухшие руки… Когда я отдал ей его трубку и кисет, она улыбалась.
– Вот как?
– Я сказал, что он помнил о них до последнего мига. Она спокойно сказала: «Я знаю. Он был тут, мистер Мемпес». Тогда, зимой, она проснулась словно бы от чьего-то присутствия. И увидела Джона. Он сидел у кроватки малыша и смотрел на него. Тот как раз выздоравливал после ветрянки, потому спал крепко и даже не проснулся.
Он выразительно посмотрел на Дойла.
– Я так и знал, – прошептал тот.
– Он улыбнулся ей и кивнул, – продолжал Мортимер, – и выглядел совершенно как обычно, только был очень бледный. Это странно, да, доктор? Ведь когда мы его видели, он выглядел вовсе не как обычно. Он выглядел чертовски плохо.
– Астральное тело далеко не всегда уподобляется физическому, – нетерпеливо проговорил Дойл.
– Да-да, я тоже читал этого чудака Крукса.
– Он не чудак, – твердо сказал Дойл. – Он ученый. Ученый-естественник.
– Да… ну вот, она хотела броситься к нему и обнять, она решила, что он просто вернулся домой, вы понимаете. Но не могла встать с постели. Cловно окаменела, говорит она, и пока она пыталась пошевелиться, он приложил палец к губам и скользнул за дверь. «Как тень», – говорит она. Тут ее отпустило, она накинула платок и выбежала, но там никого не было. Такой, знаете, предрассветный мрак.
– Знаю.
– Я вам не верил, доктор Дойл. Но это…
– Это все время существует рядом с нами, – задумчиво сказал Дойл. Из-под его крепких башмаков во все стороны порскали кузнечики. – Мы просто не хотим этого видеть.
– Доктор, – нерешительно произнес Мортимер. – Я знаю, вы… порвали со своими католическими родственниками. И повсюду говорили, что религия… ну, приносит одни лишь раздоры. Но вера содержит в себе опыт веков, а здесь… стоит ли, отказавшись от одной религии, создавать другую?
На горизонте в колеблющемся мареве сверкнула вспышка. Гелиограф, – подумал он машинально, потом, услышав глухой удар, решил: – Нет, все-таки гроза. Или нет… неужели?
– Вроде бы пушка стреляла?
– Спиритизм, друг мой, а вернее, спиритология, – это не религия, – отрезал Дойл. – Это наука. А что до пушки… Там, на скале, Принстаунская тюрьма. Верно, опять убежал какой-нибудь каторжник. Ничего. – Он любовно похлопал по палке с тяжелым набалдашником в виде оскаленной собачьей головы. – Мы сумеем постоять за себя, верно?
* * *
– Мне это не нравится, Артур. Ты же знаешь!
– Дорогая, – мягко ответил Дойл. – это необходимо.
– И эта женщина мне не нравится, – упорствовала Джин.
– А вот твой брат думает иначе.
– Малькольм, – снисходительно произнесла Джин, – не разбирается в женщинах.
– Сестры всегда так говорят. Ты просто ревнуешь. – Он поцеловал ее в висок. – Как вы себя чувствуете, Мортимер?
Журналист осторожно, боком спускался по лестнице.
– Сегодня болит сильнее, доктор Дойл.
– Так и должно быть. Это от упражнений. По крайней мере, колено, я вижу, начало сгибаться.