Нота После

Он смущен. Они знают о своей цивилизации слишком мало, чтобы что-то рассказать, их история уходит в прошлое, такое глубокое, что сама вселенная не помнит этих времен. Они пили радость из лучей далекой звезды, и купались в любви, которую источала приютившая их земля…

Наблюдатели оторопело смотрят на меня, чего ради я сужу их, таких безмятежных, таких прекрасных…

– Как вы поступали с болью, ненавистью, страданиями?

Главный разводит призрачными руками, разве может в нашем идеальном мире быть боль и ненависть…

Одинокая звезда на моем столе вспыхивает красным. Лжец, лжец. Мягко предупреждаю подсудимого, что если еще раз обманет, на помилование может не рассчитывать.

– Что вы делали с болью и ненавистью?

Подсудимый признается. Да, сбрасывали на обратную сторону планеты. В подпространство.

– Как давно вы этим занимались?

– Из поколения в поколение. Всегда. Сколько себя помнят.

– Вы знали, что есть лимит зла и ненависти, после которого планета взорвется?

Он хочет сказать – нет, тут же спохватывается, смотрит на одинокую звезду у меня на столе.

– Ну… о чем-то таком догадывались…

– Вы знали это. Почему же вы продолжали это делать… из поколения в поколение?

Подсудимый разводит призрачными руками. Ну… нехорошо, конечно… а что еще было делать с ненавистью… вот позвал ты прекрасную даму на свидание, а она не пришла, и весь кипишь и клокочешь, что же теперь, на других, что ли, зло срывать…

– У вас было достаточно времени найти другие способы утилизации.

Подсудимый кивает. До того ли было… думали, успеется…

Хочу напомнить про индюка, который тоже думал. Не напоминаю.

Оглашаю приговор.

Подсудимые бросаются ко мне, умоляют, просят помиловать, да мы же… мы же просто… мы же только… да дайте нам другую планету, мы уж точно ее убережем, мы уже придумали, куда злобу девать, мы из нее энергию качать будем…

Не слушаю.

Вспыхивает одинокая звезда.

Стражники уводят виновных.

Это было давно.

Суд.

Один из многих.

Перебираю в памяти суды, заточенные в кристаллы, любуюсь мерцанием граней…

Снова нахожу кристалл, где я встречаюсь с ним. Заглядываю в глубину памяти, пытаюсь по переливам света вспомнить, как это было…

Скелеты.

Ну да, скелеты. Огромные остовы, которые поднимались к темным облакам. Вот и все, что осталось на мертвой планете от некогда великого народа. Скелеты. Остовы. Костяки. Я ничего не знал об этом племени, они оставили после себя мало, ничтожно мало, только каменные основы, плоть на которых давно истлела.

Я ничего про них не знал – и в то же время восхищался ими. Даже после смерти они не хотели падать, становиться прахом, землей. Упорно стояли, подняв свои окаменевшие тела к небу.

Они росли целыми колониями, разбросанными далеко друг от друга. Между отдельными скелетами я видел остатки каких-то нитей, связей, как и между колониями. Горделивые и величественные, росли они по берегам рек, океанов, высоко в горах…

Я пытался понять, что погубило некогда великую цивилизацию. Ходил от колонии к колонии, мысленно вопрошал остовы, – но они оставались немы. Мне в моих странствиях помогал он. дивное существо, взявшееся неведомо откуда на мертвой планете. Нет, конечно, тут было немало тварей, которые ползали, шуршали, скрежетали, кричали – кьюр-р-р и квир-р-р. Но это существо было особенным. И не потому, что единственным в своем роде. Потому что в его глазах – я видел это – светился разум.

Он ходил за мной, иногда на своих неуклюжих лапках, иногда ловил каких-то зверей, погруженных в многовековой сон, седлал их, заставлял возить его туда-сюда. Он упорно чертил мне на песке знаки, про квадраты, треугольники, число Пи и число и, корни и трапеции.

Он упорно думал, что я этого не знаю. По ночам он забирался в скелеты умерших, засыпал там. Мне это было неприятно, такое непочтение к усопшим, я пытался намекнуть ему, но он не понимал меня.

А потом он умер.

То есть, не умер.

То есть, умер.

Когда остов, в котором он ночевал, тяжело осел и рухнул, подняв тучу пыли.

Я ждал, когда он выберется, я искал его сознание – и не находил.

Его не было.

Совсем.

Я еще не верил, что он умер, я еще разрывал осыпавшийся остов, я еще звал его, даром, что не знал его имени.

Я нашел его там, под рассыпавшимися костями скелета. Я сразу понял, что он умер, я окликал его, он не отвечал мне.

А когда зашло солнце, он ожил.

Вот так.

Вдруг.

Я снова услышал его сознание, увидел, как он поднимается из обломков. Идет ко мне. Я чувствовал его любовь, даже не любовь – какое-то глубочайшее почтение, казалось, он готов был сделать для меня все, возможное и невозможное…

После этого он больше не ночевал в остовах усопших, хоть это его отучило осквернять память покойных. Я как-то попытался осторожно заговорить с ним про великую цивилизацию, которая жила здесь и умерла, оставив только белые скелеты. Даже пробовал по остовам восстановить облик, какими они были, когда были, когда на прямоугольных костях была плоть.

Он смеялся надо мной.

Вот этого я никогда не смогу понять.