КМ

Тингерман говорил, нельзя путать воспоминания.

Воспоминания – это все, что у меня осталось.

ОБРАБОТКА ПАМЯТИ – 90%

Не выдерживаю:

– Долго еще считывать?

– Друг мой, по-вашему, оцифровать человека это раз плюнуть?

Спохватываюсь.

– А Тори… тори тоже можно вот так… оцифровать?

Тингерман настораживается, задумывается.

– А что у вас осталось от Тори?

– Вот… стихи.

Тингерман усмехается.

– Друг мой, как, по-вашему, можно восстановить человека по стихам?

– Нельзя?

– Разумеется, нет.

Смотрю на Тингермана.

– Вы сами говорили, нельзя говорить – невозможно. Можно, по крайней мере, попробовать.

– Друг мой, это безумие.

Киваю.

– Безумие. И все же.

– Хорошо, давайте обсудим финансовую сторону дела…

Понимаю, что опять придется залезать в кредиты…

Свет меркнет.

Солнце гаснет, пока для меня одного.

Боль.

Боль, которая не уходит. Нет, не душевная, душевная и подавно никуда не уйдет.

Я говорю про физическую боль.

Она тоже не ушла.

Говорю – без языка, без голоса, языка и голоса у меня больше нет.

– Тингерман… я умер, а мне все еще больно.

– Это нормально, друг мой. Ваше сознание не может забыть о боли.

– И мне что теперь… всю жизнь… вот так?

– Не беспокойтесь, это пройдет.

Не беспокойтесь… легко сказать.

– Ну что, плохие новости у меня…

Это Тингерман. Смотрит на то, из чего мы пытались сделать Тори.

Догадываюсь:

– Не получилось?

Тингерман качает головой:

– Я очень сожалею.

Тянусь к файлам с Тори. Не тяну руку – именно тянусь, потихоньку привыкаю к своей нематериальной оцифрованной сущности.

– А можно я это… себе оставлю?

– Не вижу в этом смысла. Впрочем… дело ваше.

Тори…

В смертный бой уходят солдаты,
Обескровлены, разорены,
И не верится, что когда-то
Будем мир, и не будет войны.

Души темные крови жаждут,