Мятный шоколад

– Не понимаю… – удивился Берушин. Совсем не это он ожидал услышать от шантажиста. Незнакомец раздражал его и интриговал одновременно. Берушин даже поймал себя на мысли, что с непонятным, трепетным интересом поглядывает на папку, которая лежит перед ним.

– Поймете, голубчик, всему свое время. А теперь позвольте откланяться – дела, – ответил мужчина, бросил на стол пару сотенных купюр, торопливо натянул на себя темно-серый плащ, надел шляпу, подхватил чемоданчик и, кивнув Берушину, направился к выходу.

Антон Бенедиктович проводил взглядом невзрачную фигуру в плаще и огляделся. Барменши за стойкой не было, незадачливый официант тоже испарился, вероятно, отправился залечивать свои раны. В кафе Берушин находился совсем один. Стало неуютно и даже страшно, но непреодолимое желание немедленно заглянуть в папку перебороло и страх, и дискомфорт.

Он обернулся еще раз, опасливо придвинул файл к себе, чувствуя, как прохладный пластик обжигает пальцы, раскрыл и пробежал глазами первую страницу, затем вторую, третью… Он дочитал все до конца. Глаза его лихорадочно поблескивали, в груди нервно трепетало сердце. Человек, с которым Берушину довелось только что пообщаться, несомненно, был чудовищем, но каким гениальным чудовищем! Как незнакомец себя назвал? Режиссером человеческих судеб? В таком случае он, Берушин Антон Бенедиктович, согласен стать ассистентом и сделать все, что от него потребуется. Ради дочери, разумеется, мысленно поправился он, чтобы хоть как-то оправдаться перед возмутившейся было совестью за свои будущие поступки.

Часть 1

Восемь месяцев спустя

Глава 1

Скромная гримерша, или Божественное провидение

Капитан Федор Бурдыкин, сжимая в руке букетик душистой мимозы, конфискованной по дороге у лица без московской регистрации, на цыпочках подкрался к двери своей квартиры, вставил ключ в замок, тихонько повернул его и счастливо улыбнулся. Сегодня была трехлетняя годовщина его семейной жизни, и своим неожиданным возвращением из командировки Бурдыкин рассчитывал сделать любимой супруге приятный сюрприз.

С замиранием сердца Федя прокрался в прихожую, осторожно закрыл за собой дверь, снял старые грязные ботинки и тут… заметил, что его любимые тапочки отсутствуют, а вместо них, на том же самом месте, стоят новенькие щегольские чеботы с шелковыми, завязанными кокетливым бантиком шнурками, и ярко-красными стельками! Мимоза выпала из ослабевшей руки капитана, и веточки, усыпанные пушистыми желтыми горошинами, спланировали на пол рядом с чужими модными ботинками. Какая подлость! Какая несправедливость! Именно о такой модели обуви он мечтал вот уже второй год.

За спиной капитана послышался приглушенный щелчок, и свет в прихожей погас. Обычно с таким звуком вырубались пробки, когда жена запускала стиральную машину и одновременно гладила. Но в эту минуту ему было не до проблем с электричеством: никогда еще в своей жизни Федор Бурдыкин не прощал измен!

В другой комнате скрипнули половицы. Он распахнул дверь в гостиную, четким отработанным движением выхватил из кобуры пистолет, служивший ему верой и правдой несколько лет, снял его с предохранителя и хладнокровно разрядил всю обойму в темноту. Ни крика, ни стона не последовало, лишь звук упавшего на пол тела, а вслед за тем – тишина. Понемногу его глаза привыкли к темноте. Он понял все, но было уже поздно. На полу лежала его жена, окровавленная и бездыханная, а рядом с ней валялась новая коробка из-под обуви. Обезумев от горя, он бросился на колени, прижал изуродованное пулями тело жены к своей груди и протяжно завыл…

Вспыхнул яркий свет.

– Стоп! Ну, вот, Абдуловский, совсем другое дело! Можешь, когда хочешь. Труп жены – свободен. Абдуловский, остаешься, после перерыва будем снимать эпизод, где Бурдыкин надевает новые ботинки и отрешенно ходит по квартире, размышляя, выброситься ли ему в окно или сдаться в руки правосудия. Труп, чего разлеглась? Свободна, я сказал! – рявкнул режиссер, шумно отодвинув от себя стул.

– В роль вошла, – обиженно проворчал «труп» и нехотя поднялся. – Меня, между прочим, Алевтиной зовут.

– Алевтиной, фигалиной, какая, на фиг, разница! Мне еще не хватало всех эпизодических актрис по именам помнить! Иди грим снимай, меня от вида крови мутит. Эх, нужно было все-таки тебя придушить, гораздо эстетичнее вышло бы, – мечтательно закатил глаза режиссер и брезгливо покосился на девушку.

– Мне бы сегодня расчет получить, а? – нерешительно попросила Алевтина, отлепляя окровавленный бутафорский глаз от лица и машинально засовывая его в карман байкового, залитого бычьей кровью халата.

– Блин, меня сейчас вырвет, – режиссер зажал рот рукой и выбежал из павильона.

– Сорокина! – взвыла гримерша и бросилась к девушке. – Ты чего, обалдела?! Зачем глаз в карман засунула? Знаешь, сколько он стоит?

Алевтина вытащила глаз из кармана, протянула гримерше и, поправив прическу, украшенную латексной имитацией серо-бурой массы вытекших мозгов, решительно направилась вслед за режиссером.

– Куда пошла, Сорокина? – вновь заорала гримерша, ухватив девушку за ворот халата. – Сейчас помреж придет, и с тобой рассчитаются. Как у тебя вообще язык повернулся у самого Мамонова деньги просить? До тебя ли ему, этому гениальному человеку? Что ты как дикая, в самом деле!

– Я не дикая, – возмутилась Алевтина, покорно следуя за женщиной в гримерку. – Я просто хочу деньги за свою работу получить. В прошлом месяце меня на роль сестры одного крупного банкира пригласили, отыграла – и что?

– И что? – заинтересованно спросила гримерша, снимая с девушки халат.

– Ничего, – надулась Алевтина, усаживаясь на стул в одном белье. – Режиссер меня выгнал и ничего не заплатил. И вообще, орал на меня, что я, видите ли, должна быть счастлива только потому, что он соизволил меня пригласить в свой гениальный фильм.

– О, это они любят. О чем фильм-то? – сочувственно вздохнула гримерша, задумчиво разглядывая худенькую фигурку девушки.

– Кровная месть и бандитские разборки, – нахмурилась Алевтина. – Мне бы душ принять, вся в кровище перемазалась.

– Салфетками вытирай. Душ дома примешь, у нас воды горячей нет, – равнодушно сообщила гримерша и продолжила расспросы: – Боевик, значит. И что же, ты там одну из главных ролей играла?

– Да нет, я только в самом начале мелькнула, во время последнего прощания брата и сестры, а потом гроб заколотили – и все.

– Не поняла? – растерялась гримерша.

– Что тут непонятного! – раздраженно воскликнула Алевтина, выкинула испачканную салфетку в помойное ведро, натянула джинсы и футболку и объяснила: – Я покойницу играла! Лежала себе вся такая в гробу в белых рюшах, кружевах и цветах, и старалась не дышать.

– И что? Почему тебя режиссер выгнал? – спросила гримерша.

– Как вам сказать, – нахмурилась Алевтина. – Тяжело ведь несколько часов подряд лежать и не дышать. А там еще один актер, который брата моей героини играл, должен был над гробом все время рыдать и клясться отомстить. Противный такой, мерзкий, но очень именитый. Короче – очередной дубль, он все рыдает и клянется… так вот, в самый разгар его истерики я глаза открываю и тихо так говорю: извините, не могли бы вы жвачку пожевать, а то у вас изо рта неприятно пахнет. Но действительно ведь воняло! А он в это время уже серьезно, по системе Станиславского, в роль вжился, ну, и чуть разрыв сердца не получил. Короче, после того, как его в чувство привели, он режиссеру заявил: пока я на площадке нахожусь, он и пальцем не пошевелит. Меня домой быстренько отправили, обещали позвонить, когда знаменитость сменит гнев на милость. Я, как дура, неделю ждала, потом не выдержала и сама позвонила. А они, оказывается, уже сцену с закрытым гробом сняли и объявили, что в моих услугах больше не нуждаются. Но я ведь отработала свои деньги! Три часа подряд в гробу пролежала!

– Бедняжка, – хихикнула гримерша. – Ладно, не переживай, у нас всегда платят исправно, получишь свои кровные, даже если эпизод в фильм не войдет. С тобой я закончила. Посиди пока здесь, мне нужно еще Абдуловскому грим поправить. Тоже я тебе скажу – тот еще говнюк. – Гримерша направилась к двери, но в дверях обернулась и внимательно посмотрела на девушку: – Слушай, Сорокина, а я ведь про тебя слышала. Ты даже, кажется, звезда в своем роде!

– Вы про трупы? – нахмурилась Алевтина.

– Ну да, – оживилась женщина. – Сколько у тебя уже было подобных ролей?

– Много, режиссеры будто сговорились, аргумент у всех один – я, видите ли, очень здорово и правдоподобно смотрюсь мертвой на экране. Хорошо еще, лицо так гримируют, что узнать меня в обычной жизни практически невозможно – ну там, кровоподтеки, синяки, ссадины, – а то бы от меня уже люди на улицах шарахались в разные стороны. Один раз даже чернила пришлось лизать, чтобы язык фиолетовым стал! Я удавленницу играла. Сначала долго болталась над потолком на специальных ремнях с веревкой на шее. Вот так, – Алевтина вскочила на ноги, забралась на стул, приподняла плечи, склонила голову к плечу, выпучила глаза, высунула язык и покачала руками, как плетками.

– Ужас! – хватаясь за сердце, воскликнула гримерша.

– Ужас был потом, когда меня, по сценарию, должны были вынуть из петли. Сначала они меня уронили на пол, – спрыгнув со стула, хихикнула Алевтина, – случайно. А потом главный герой, снимая веревку с моей шеи, что-то неправильно сделал и, наоборот – петлю стал затягивать, да так увлекся, чуть было по-настоящему меня не удушил. Правда, заплатили хорошо, так что я на них не в обиде, – широко улыбнулась Алевтина. Гримерша молча, с ужасом смотрела на девушку. – А сцена в морге!.. – продолжила Алевтина с жаром. Девушка вприпрыжку прошлась по комнате, неожиданно свалилась на пол и сложила руки на груди. – Когда я играла жертву маньяка, мне пришлось на каталке под одной простыней голышом полдня пролежать, – Алевтине надоело валяться на полу, она поднялась на ноги, опять вприпрыжку пробежалась по комнате и поежилась, обхватив себя руками. – Реально, продрогла до костей, ведь сцену в настоящем морге снимали! Дайте, говорю, коньячка выпить. Там вся съемочная группа коньячком отогревалась. А они мне: если ты сейчас выпьешь, то морда лица у тебя будет красная, а что это за покойник с красной рожей? Я им говорю: а покойник с мурашками на теле – это нормально, по-вашему? Коньяку так и не дали, сволочи! Зато чайком горячим с лимоном угостили, и на том спасибо.

– Водку будешь? – сглотнув слюну, вдруг спросила гримерша.

– Да нет, спасибо, я водку не пью. Был, правда, один случай, когда водка мне очень пригодилась. Только не внутренне, а наружно. Утопленницу я играла. Планировали съемки на лето, но вышла накладка, и эпизод пришлось снимать в конце сентября. Вода была леденющая, жуть! Они сначала хотели куклу заказать, но потом посчитали, что хорошая кукла обойдется им дороже, чем я.

– Господи! – тяжело вздохнула гримерша. – Зачем же ты?..

– Зачем я на такие роли соглашаюсь? – рассмеялась Алевтина.

– Ну да, – промямлила гримерша.

– А другие никто не предлагает! – расхохоталась девушка, усаживаясь на стул. – Да ладно, я уже привыкла. Планида у меня такая – смерть на экране изображать. Ну и что? Не всем же быть звездами! Я нормально живу, на кусок хлеба зарабатываю – а масло вредно для здоровья! Вы вот, например…

– Да что ты мне все выкаешь, – прервала запальчивую речь Алевтины гримерша. – Меня Рая зовут, и я не намного старше тебя. Сколько тебе лет?

– Двадцать пять, – тяжко вздохнула Алевтина и искоса взглянула на гримершу: по поводу возраста Раиса, пожалуй, загнула, ей было гораздо больше сорока, но если уж ей хотелось, чтобы Алевтина называла ее на «ты», как ровесницу, – ради бога.

– Замечательно! Как раз то, что нужно, – довольно потерла руки гримерша.

– Вы о чем? – насторожилась Алевтина.

– Не думаю, что ты не мечтаешь приличную роль получить. Если хочешь, могу за тебя похлопотать, – предложила Рая.

– Похлопотать? – растерялась Алевтина. – Конечно, хочу, только…