Единожды восстав
Ночью Хорвин предпочел лечь в кабинете, чтобы иметь возможность наблюдать за дверью в комнату дочери. Обычно он спал довольно чутко, а на этот раз практически не сомкнул глаз. Едва рассвело, из юлитиной комнаты донеслись едва различимые звуки. Хорвин бесшумно оделся и занял свой пост. Через несколько минут через приоткрытую дверь он имел возможность увидеть, как Юлита выскользнула наружу. Ее отец отправился следом.
Не выдавая своего присутствия, он шел за дочерью, пока не проследил ее путь вплоть до Воскресенской церкви. Перед тем, как следом за Юлитой войти внутрь, Хорвин внимательно огляделся и осторожно толкнул сложенную из толстых досок дверь.
Юлита была в храме одна. Опустившись на колени перед изображением Богородицы, она молилась. Хорвин посмотрел на печально склоненную головку дочери с сожалением. Как ни тяжело было прерывать ее молитву, времени у него было мало, с минуты на минуту сюда мог явиться тот, с кем в этом уединенном месте у Юлиты была назначена встреча.
Хорвин осторожно тронул девушку за плечо, и та обернулась. Отец торопливо приложил к губам палец, останавливая готовый вырваться у нее вскрик.
– Родная моя, нам надо поговорить, – шепнул он.
Юлита смотрела на отца расширенными глазами. Хорвин подал ей руку, помогая подняться.
– Я знаю, кого ты здесь ждешь. – Он старался говорить спокойно. – Также не сложно догадаться, зачем вы договорились о встрече в столь ранний час в этом месте.
Опустив голову, Юлита молчала. Ее отец продолжал:
– Девочка моя, прошу тебя, прислушайся к моим словам. Если у тебя есть хоть толика сомнения, если ты уверена не до конца, не торопись, не делай опрометчивого шага, ведь пути назад не будет!
Юлита подняла на отца глаза. В уголках их набухли слезы.
– Поверь мне, доченька, я желаю тебе только добра! – говорил Хорвин. – Какие бы узы нас ни связывали, помыслы мои только о тебе!
Его голос звучал все более взволнованно.
– Юлита, я хочу, чтобы ты задумалась, чтобы попыталась взглянуть на то, что происходит, с другой стороны. Скажи мне… просто скажи… сколько тебе лет?
– Семнадцать, – шепнула она еле слышно.
– Семнадцать… – повторил он. – До совершеннолетия тебе осталось еще полгода. А до этого момента ты не имеешь права вступать в брак, не так ли? Если не одно обстоятельство… Если ты не ждешь ребенка… Скажи мне, Юлита, ты ждешь ребенка от Айтона Дарагона?
Он впился глазами в лицо дочери. Она молча покачала головой. Хорвин перевел дух.
– Видишь, – продолжал он уже спокойнее, – ты сама подтвердила сейчас, что еще не можешь стать его женой. Однако ты здесь, ты ждешь его. Зачем? Вы хотите солгать? Вы хотите сказать священнику, что ты носишь под сердцем дитя, чтобы он обвенчал вас прямо сейчас, несмотря на то, что ты несовершеннолетняя? Скажи мне, это так? Вы договорились об этом?
Юлита поникла. Она ничего не говорила, но Хорвин уже понял ответ по ее упавшим плечам, по печальному изгибу шеи. Он возвысил голос:
– А теперь попытайся мне объяснить, зачем эта ложь? Так ли она необходима? Так ли нужно со лжи начинать совместную жизнь?
Он взял дочь за подбородок и заставил смотреть себе в глаза.
– Молчишь… Тогда скажу я! Айтон Дарагон торопит события, потому что боится не успеть. Он боится, что тебе станет известно о нем нечто такое, что тебя оттолкнет. Я не знаю, что именно скрывает его прошлое, но уверен, в нем таятся такие вещи, которые способны тебя ужаснуть. В этом и только в этом – причина его поспешности.
Время, отведенное ему, чтобы попытаться убедить дочь, кончилось. За его спиной скрипнула дверь. Оглянувшись, Хорвин увидел, что к ним подходят Айтон Дарагон и священник этого храма, отец Иероним.
…
– Доброе утро, господин Ристли, – произнес отец Иероним своим зычным голосом. – Выходит, та девушка, о которой только что шла речь – ваша дочь?
Отец Иероним и Хорвин Ристли были хорошо знакомы, их объединяли как дела находившегося неподалеку приюта, так и нужды бедняков церковного прихода.
– Да, святой отец, к сожалению, это она, – подтвердил Хорвин.
Глаза его были прикованы к лицу Дарагона. Владевший молодым человеком гнев выдавали лишь стиснутые зубы да вспыхнувший на скулах румянец. Присутствие Юлиты и священника вынуждало его сдерживаться.
Между тем отец Иероним продолжал расспросы:
– Так это вашей дочери предстоит сегодня быть обвенчанной с Айтоном Дарагоном, офицером войск его королевского величества?
– Нет, святой отец, – твердо ответил Хорвин. – Как вам известно, моя дочь еще несовершеннолетняя и не имеет права вступать в брак. Кроме того, я не давал на этот брак своего согласия.
Подал голос хранивший до того молчание Айтон.
– Существуют обстоятельства, – заявил он, – которые вынуждают нас обойтись и без родительского благословения.
На лице его был написан вызов.
– Обстоятельств, о которых говорит молодой человек, не существует! – резко возразил Хорвин. – Они выдуманы с целью ввести вас, святой отец, в заблуждение.
Отец Иероним переводил внимательный взгляд со стоящего с гордо откинутой головой молодого офицера на напряженно застывшую девушку. Юлита пока не произнесла ни слова.
– Дочь моя, – обратился к ней отец Иероним. – скажи нам. Действительно ли твое положение вынуждает тебя вступить в брак?
Девушка не отвечала.
– Дочь моя, – настаивал святой отец. – Скажи нам правду.
– Скажи им, Юлита, – подал свой голос Дарагон, – скажи всю правду.
– Да, Юлита, скажи правду, – подтвердил Хорвин, – Скажи настоящую правду!
Юлита подняла глаза, полные слез. «Зачем вы меня мучаете?» – говорил ее взгляд.
Трое мужчин смотрели на нее, трое ждали ее ответа. И ответ им был нужен разный.
– Скажи, дочь моя, ты ждешь ребенка? – мягко повторил свой вопрос святой отец.
И Юлита не выдержала.
– Нет! Нет! – вырвалось у нее со стоном.
Закрыв лицо руками, девушка побежала прочь. Ринувшийся следом Хорвин удержал ее возле двери. Айтон, подоспевший мгновением позже, опоздал: отец уже обнимал Юлиту за плечи. Молодой человек бросил взгляд на рыдающую девушку, на застывшего рядом с ней Хорвина, потом, через плечо, на отца Иеронима, резко повернулся и бросился вон из храма.
– Эх, молодежь, молодежь! Горячие головы! – вздохнул подошедший отец Иероним.
…
А теперь представьте себе, что вы человек гордый, сильный и упорный, вы не привыкли сдаваться или отступать. Вы рветесь к цели. Добавьте, что цель эта – не пустой каприз, не очередная игра, затеянная, чтобы поразить других, от ее достижения зависит ваше будущее.
Только что вы стояли у порога, вы уже почти добились того, чего хотели, всего несколько минут отделяли вас от того сладостного мига, за котором начиналась прямая дорога к жизни новой, к жизни лучшей, чем была у вас когда-либо. И вот вы опять откинуты назад, и снова надо начинать нелегкий путь, снова надо кирпичик за кирпичиком выстраивать основание для своего будущего благосостояния.
Если вы представите себе это, вы сможете понять, какая буря сейчас бушует в душе нашего героя. И тогда вам легче будет объяснить себе некоторые дальнейшие его поступки.
Хотя Хорвин Ристли не осознавал, что творится в душе его противника, он понимал, что достигнутый в церкви успех – это еще не победа. И, в первую очередь, он думал о том, как надежнее оградить свою дочь от дальнейших посягательств Айтона Дарагона. Когда вечером того же дня он переступил порог своего дома, в голове у него уже зрел некий план.
Ровина встретила его в тревоге. Еще утром муж известил ее о том, что чуть не произошло. Но ни о дальнейших своих действиях в этот долгий лень, ни о намерениях на будущее он ничего ей не сообщил. Ровине было известно лишь, что он отвез Юлиту к своим родителям и оставил ее там.
Теперь супруги сидели вдвоем у камина, пустого и холодного в это время года. Ровина всматривалась в угрюмое, осунувшееся лицо мужа. Она спросила, как состояние Юлиты. Он коротко ответил, что Юлита, по своему обыкновению, замкнулась, и снова углубился в свои мысли. «Мне кажется, общение с твоей матерью может принести Юлите пользу. Она умеет действовать успокаивающе», – сказала Ровина. «Надеюсь», – бросил Хорвин в ответ. Ровина больше не пыталась поддерживать разговор.
Наконец Хорвин выпрямился, как человек, пришедший к какому-то итогу, и обратил свой взор на жену.
– Итак? – спросила она. – Ты на что-то решился?
– Я понял, что нельзя больше тянуть и ждать, что эта ситуация разрешится сама собой, – ответил ее муж. – Сегодня мы чуть было не упустили Юлиту. Теперь надо действовать на опережение.
– Ты собираешься увезти Юлиту?
Хорвин невесело усмехнулся.
– Если бы мы имели дело с другим человеком, такой меры было бы вполне достаточно. Но Дарагон поедет за ней, куда бы я ни попытался ее запрятать. Мы просто отодвинем их встречу.
– Значит, тебе придется попытаться разузнать о нем больше, чтобы иметь основание объяснить Юлите, почему ты против ее союза с этим молодым человеком.
Ее муж пожал плечами.
– Этот метод более действенен, но я могу просто не успеть. Чтобы приподнять завесу над его прошлым, нужно время, а у нас его нет. Ты видишь, как быстро действует этот парень, как велико его влияние на нашу дочь.
– Значит, ты задумал нечто иное?
Он упрямо нагнул голову.
– Да, – повторил он за женой, – я задумал нечто иное.
– И этот задуманный тобой путь, судя по твоему суровому виду, может таить в себе опасность? – продолжала расспросы Ровина.
Темные глаза мужа встретились с ее ясными, светлыми глазами.
– Да, – подтвердил он, – это может таить в себе опасность.
– Для кого? – спросила она тихо.
– Для всех, – ответил он.
– И ты уверен, что иного выхода нет?
– Я не могу придумать иного выхода.
Ровина помолчала.
– Ты расскажешь мне, что задумал?
Вздохнув, он взял ее руки в свои.
– Конечно, я расскажу тебе. Ведь именно ты, как никто другой, сможешь понять мой замысел.
Ровина не отрывала взгляда от лица мужа. Внезапно ее охватила дрожь.
– Ты хочешь сказать, – медленно проговорила она, – что собираешься повторить с Дарагоном то, что проделал со мной на заре нашего знакомства?
Хорвин молча нагнул голову.
– И таким образом, – продолжала Ровина. – ты собираешься заставить Дарагона проявить свою суть. Ты хочешь увидеть, что он за человек.
– И не только увидеть сам, – сказал Хорвин. – Я хочу, чтобы это увидела Юлита.
Лицо его жены покрыла смертельная бледность.
– Ты хочешь, чтобы Юлита… – проговорила она дрожащим голосом, – чтобы наша хрупкая девочка проделала весь тот путь, что нам с тобой дался с таким трудом? Ты хочешь ее погубить?
Хорвин медленно покачал головой.
– Тяготы дороги ее не погубят. Собственно, в них для Юлиты не будет ничего нового, да и я буду подготовлен лучше, чем в тот раз. Опасность в себе несут не дорожные трудности и не те препятствия, что могут нам встретиться. Главную опасность может таить в себе наш новый спутник.
Ровина волновалась все больше.
– И ты рискнешь остаться с этим человеком, с человеком, которого так опасаешься и, быть может, справедливо опасаешься, ты рискнешь остаться с ним наедине в глуши? Ты рискнешь подвергнуть этой опасности и нашу единственную дочь?
Слабая улыбка тронула губы ее мужа. Он тихонько сжал ровинину руку.
– Родная моя, – мягко сказал он. – Я тоже кое-чего стою, и я надеюсь, что сумею с этим парнем справиться. И я предпочту сыграть с ним игру в открытую, сыграть игру, правила которой мне хорошо известны. Это лучше, чем вести с ним поединок вслепую, не зная, какой закон он решится переступить в следующий момент.
Ровина поникла.
– Значит, ты все уже решил… И ты пойдешь по избранному пути до конца.
– Да, – подтвердил он. – Я все решил и многое уже успел приготовить. Я договорился на службе. Я поговорил с отцом, и мы с ним согласовали маршрут. Если мы не вернемся вовремя, он будет знать, где нас искать. Я предпринял некоторые шаги, чтобы собрать все необходимое для дороги и надеюсь завершить сборы сегодня к вечеру.
Ровина покачала головой.
– Как быстро… Ты надеешься завершить сборы сегодня, это значит, что отправляетесь вы уже завтра?
– Я быстр, потому что быстр мой противник, – возразил Хорвин.
Смиряясь, Ровина подвила тяжелый вздох.
– Но какова может быть моя роль? – спросила она. – Мне отведено в этой истории какое-то место? Или мне предстоит лишь ожидать вас, изнывая от тревоги?
Ее муж быстро нагнулся к ней.
– Твоя роль очень важна, – сказал он, глядя ей в глаза. – Ты должна рассказать всем знакомым, слышишь, всем, а, главное, подругам нашей дочери, что, когда мы уедем, мы сделаем остановку на почтовой станции Малый Клин. Ты скажешь, что мы будем ожидать там известий, и только после этого определимся, по какой дороге двинемся дальше. Это очень важно, Ровина, запомни. – И он повторил, – почтовая станция Малый Клин.
Глава 12
Взгляд назад
Зима – самое унылое время в Кардаполе. Здесь не бывает не только суровых морозов, свойственных северным широтам, но и легких морозцев. Снег – редкий гость в этих края. Зима отличается от поздней осени лишь еще большей сыростью и серостью. Бледные воды моря неотделимы от такого же по цвету неба, и нарядные набережные уже не заполнены толпами празднично одетых гуляющих.
В противовес мягко разлитой в природе печали люди окунаются в веселье. Зима – время праздников. Один бал сменяется другим, за маскарадом следует представление, и время протекает незаметно в их яркой череде. Элиса не пропускала ни одного празднества. Едва вернувшись из театра, она торопилась на бал, следом наступала очередь рождественских мистерий, потом начиналась подготовка к маскараду. Везде можно было видеть Элису роскошно, как и всегда, одетую и, как и всегда, блистающую. Дарти казалось, что она успокоилась. Он ошибался.
…
Примерно в середине января Хорвин получил от Элисы письмо. Она не писала ему прежде, хотя в ее письмах к Ровине Хорвин неизменно находил приписку для себя, Теперь Элиса обращалась к нему лично.
Давно остались в прошлом их непростые отношения. Неразделенная любовь Элисы сменилась сестринской привязанностью, Хорвин отвечал на нее братской заботой. И сейчас элисин горестный призыв о помощи не оставил его равнодушным. Не раздумывая, он выехал в Кардаполь.
Трясясь на жестком сидении почтового экипажа, он вспоминал.
Тихие улочки Хардона. Давние времена. Время детства. Детства Хорвина и Дарти.
Придавленная собака визжала. Бог знает, как давно телега, вернее ее остов, валялась на пустыре, и бродячие собаки привыкли дремать в ее тени. Но на этот раз что-то нарушило шаткое равновесие, старая развалина накренилась, и собачья лапа оказалась зажатой между оглоблей и передней частью телеги. Это была крупная, лохматая псина той неопределенной породы, которая заполняет улицы любого городка. Свалявшаяся шерсть ее когда-то имела желтоватый оттенок, но сейчас выглядела серой, ободранные уши были прижаты, пасть страдальчески сморщена. Она жалобно смотрела на группу мальчишек, столпившихся в отдалении.
Мальчишки бывают жестоки, жалкий вид собаки вызвал у них желание поглумиться, а беспомощное положение делало ее беззащитной перед юными варварами. Два или три камня уже прочертили воздух, один из них угодил собаке в бок и визг ее сменился истошным лаем. Но мальчишек это только раззадорило.
– Подлецы! Негодяи!
Темноволосый мальчишка вклинился между издевателями и их жертвой.
– Напасть на беззащитного! Так поступают только трусы! – гневно кричал он в лицо обидчикам.
Мальчишка был невысок и выглядел младше любого из своих противников, но это, очевидно, его не смущало. Резкие черты лица его, пылающие гневом, смотрелись почти красиво. Стиснутые кулаки показывали, что он готов защищать несчастное животное перед всем светом. Мужество всегда вызывает уважение, и один из его противников ответил почти примирительно:
– А ты что же предлагаешь делать? Приласкать этого уродца?
– Помочь ей освободиться, – твердо ответил защитник собаки.
– Да, как же! Как только подойдешь к ней, она тут же цапнет хорошенько! – вмешался угрюмый мальчишка с рыжими всклокоченными волосами. – Я эту породу знаю.
– Боитесь, – констатировал собачий защитник с презрением. – Боитесь и не умеете. Смотрите! – Он повернулся к собаке.
– Стой! – крикнул один из группы мальчиков. Голос его звучал взволнованно. – Остановись! Это может быть для тебя опасным! Не видишь, как она сердится?!
Но вновь пришедший, казалось, не слышал его. Он подходил к собаке. Та заливалась. Мальчик медленно тянул к ней руку ладонью вверх и что-то тихо говорил. В лае появились жалобные нотки, он сделался тише. Остановившись подле собаки, мальчик осторожно положил руку ей на голову, не переставая говорить, медленно провел ладонью по взлохмаченному загривку. Теперь собака жалобно скулила. Мальчик присел рядом и ловко и аккуратно обнял собаку за шею.
– Пусть кто-нибудь подойдет и подтолкнет телегу, – сказал он, не оборачиваясь.
В мальчишеских рядах произошло движение, но никто не двинулся с места.
– Ну же! Мне одному этого не сделать! – в голосе мальчишки прозвучало властное нетерпение.
От группы отделился один мальчик и пошел вперед. То был высокий тонконогий подросток, широко распахнутые голубые глаза его смотрели с тревогой и каким-то недоумением. Это он выкрикнул предостережение.
Второй мальчик, стараясь держаться подальше от собаки, осторожно приблизился к телеге, ухватил за оглоблю и с усилием потянул. В то же мгновение собачий заступник дернул собаку к себе и высвободил злосчастную лапу. Собачий скулеж сменился повизгиванием. Смотревшие на них мальчишки молчали
Лохматая собака ковыляла за своим заступником, обрывок веревки обвивал ее шею, второй конец был у него в руке. Высокий мальчик шел рядом.
– А как у тебя получилось ее успокоить? – с любопытством спрашивал он. – Тебе что, приходилось иметь дело с собаками.
– Временами отец брал меня на псарню.
– И что, ты совсем не боялся? Она ведь выглядела, как бешенная.
– Боялась собака.
– А что ты будешь теперь с ней делать?
– Подлечу лапу и пристрою куда-нибудь.
– И часто ты занимаешься подобными делами?
– Как придется.
– А ты не слишком разговорчив, – заметил высокий мальчик.
– Мы не знакомы.
Высокий мальчик остановился. Улыбка осветила его лицо, сделав светлые глаза совсем голубыми.
– Мое имя Дарти Гардуэй, – сказал он.
– Хорвин Ристли, – сумрачно ответил его новый знакомый.
Тот случай положил начало их знакомству. Сближению Хорвина и Дарти не препятствовала ни разница в возрасте (Дарти был старше), ни различие в характерах. За легкий, веселый нрав, за широту и задор Хорвин многое прощал Дарти: и его непостоянство, и недостаток серьезности. Не смог простить только одного: беспечного отношения к женщинам. Первая же измена Дарти стала причиной их разрыва.
Жизнь развела их, сделав жителями разных городов, и Хорвин постарался забыть, что некий Дарти Гардуэй был ему дорог. Но полностью вычеркнуть из памяти дружбу не так-то просто, как не просто забыть и то обстоятельство, что Дарти всю жизнь предстояло носить на теле отметину – изуродованное левое ухо, след состоявшейся между ними дуэли.
Прошло немало лет, и Дарти объявился в Хардоне. Старая дружба дала новые ростки, они вновь были нужны и интересны друг другу, но теперь в их отношения вкралась иная тема: Дарти оказался тем единственным человеком, кто смог заменить Хорвина в сердце Элисы. Теперь беспокойство Хорвина за судьбу Элисы сменилось другой тревогой – сможет ли она ужиться с непрекращающейся влюбчивостью Дарти. С этими невеселыми мыслями Хорвин и ехал сейчас в Кардаполь.
…
Гостиная, где они находились, была одним и самых роскошных помещений особняка. Кресла с витыми ножками, не только изящные, но и удобные, расписные круглые столики, роскошные вазы и статуэтки, обилие картин, среди которых выделялся огромный портрет Элисы, все создавало атмосферу праздности и беспечности.
Элиса возбужденно ходила по комнате. Ее прекрасные полные руки были заломлены, как у героинь античных трагедий.
– Ты не представляешь себе, как это тяжело. Ежедневно, ежеминутно осознавать, что тобой пренебрегают.
Приютившийся в одном из кресел Хорвин наблюдал за ее метаниями.
– Тебе кажется, что Дарти тебя разлюбил?
– О, он не прекращает говорить о любви ко мне. Я получаю признание за признанием.
– Но ты ему больше не веришь?
Элиса безнадежно махнула рукой:
– Я уже не понимаю, во что мне верить. Он умеет быть убедителен, ты же знаешь. Но как его пылкие слова согласуются с поступками?! Сегодня он любит меня, завтра его вдохновляет другая. И так повторяется раз за разом!
Хорвин вздохнул.
– Я думаю, говоря о любви, он не лукавит. Просто это его чувство к тебе легко сочетается с пылким чувством к другой. Он такой человек… Он любит свою жену… и еще кого-нибудь.
На элисином лице отобразилось сомнение:
– Нет, этого мне не понять никогда!.. Разве так должно быть?!
– А разве всегда происходит только то, что должно происходить? – возразил Хорвин. – Разве ты сама всегда поступала, как должно?
Глаза его собеседницы сверкнули гневом.
– Я вижу, ты его защищаешь. Какой ты стал терпимый! Со мной ты не был таким!
Голос Хорвина оставался так же спокоен и мягок.
– Да, я сделался терпимее. Я уже не стремлюсь уничтожить человека только за то, что отступает от признанного мною идеала. Я осуждаю Дарти, но я не считаю себя вправе требовать от него, чтобы он изменил свою сущность. Я могу лишь посоветовать ему это, но ты прекрасно понимаешь, что мой совет пропадет втуне.
Элиса присела на краешек стоящего рядом кресла.
– Все это слова, просто красивые слова, – вздохнула она. – Дарти такой, он не может по-другому, его уже не переделаешь… Но что мне-то делать, скажи, что мне делать?!
В глазах ее бился вопрос. Хорвин ответил твердо:
– Одно из двух. Раз Дарти не собирается переменить свой образ жизни, тебе остается или принимать его таким, какой он есть или…
– Или что?! – нетерпеливо выдохнула она.
– Или оставить его, – был ей ответ.
…
Дарти стремительной, легкой походкой вошел в гостиную и, увидев перед собой Хорвина, застыл. Левая рука его непроизвольно вскинулась, прикрывая простреленное ухо. Жест этот появлялся у Дарти лишь в минуты крайнего напряжения.
– Ты приехал по мою душу?
– Нет! – ответил Хорвин. – Я приехал не за тобой.
– Так за кем же тогда?
В глазах Дарти билась тревога.
– Я приехал за Элисой.
Дарти шагнул вперед.
– За Элисой? – повторил он. – Ты приехал за Элисой?! – Рот его мучительно искривился. – Ты сам так решил или она позвала тебя? Ну же, ответь мне, это она захотела, чтобы ты приехал?!
– Меня позвала Элиса, – сказал Хорвин ровно.
Плечи Дарти поникли.
– Значит, она позвала тебя, – пробормотал он, обращаясь, скорее, к себе. – Позвала, и ты сразу откликнулся. Конечно, ведь ты всегда был готов кинуться на помощь к тому, кого считаешь обиженным. – Он вскинул глаза. – Ведь так, а Хорвин? Ты считаешь, что я обижаю Элису?
– Так считает Элиса, – сказал Хорвин мягко.
– Элиса так считает… – эхом повторил за ним Дарти. – Значит, она не хочет больше терпеть меня. Не хочет больше мириться… – оборвав себя, он шагнул в сторону Хорвина. – Послушай, что она сказала тебе? – спросил он возбужденно. – Что она говорила о наших с ней отношениях?
Глаза его лихорадочно блестели.
– Ты можешь спросить у нее сам.
Дарти быстро обернулся. Элиса стояла в дверях.
Она была одета в дорожный костюм из простого синего сукна, на плечи была накинута темная шаль, в руках она держала маленькую черную сумочку. Хорвин обратил внимание, что, несмотря на известную скромность своего одеяния, она смотрелась так же, как на висящем на стене портрете – та же горделиво откинутая голова, тот же торжествующий блеск черных глаз. На своего мужа Элиса не смотрела.
– Хорвин, я готова ехать, – сказала Элиса.
Дарти сделал шаг к ней.
– Элиса, – произнес он. Элиса даже не повернула головы. – Элиса, – повторил Дарти настойчиво.
Она по-прежнему не обращала на мужа внимания. Тогда он обратился к Хорвину.
– Не увози ее сегодня, прошу тебя, – в голосе его звучала мольба. – Да, я знаю, я понимаю, как тяжела эта ноша – быть моей женой. Я не осуждаю элисино желание уехать, но зачем же рвать так сразу! Дайте мне привыкнуть к мысли, что ее не будет рядом со мной, дайте взглянуть на нее в последний раз, дайте мне проститься! Элиса! – Теперь он говорил со своей женой, – Элиса, прошу тебе, не уезжай сегодня! Покинь этот дом завтра. Завтра ты спокойно, не торопясь, соберешься, отдашь все необходимые распоряжения, завтра ты тронешься в путь не наспех, не в суете, а как следует подготовленной. Я дам тебе наш экипаж, зачем вам с Хорвином трястись на почтовых. – Хорвин отметил, что Дарти выглядит уже по-другому, бледное лицо его порозовело, а ясные голубые глаза зажег внутренний огонь. – Прошу тебя, Элиса, подари мне только этот вечер. Мой последний вечер с тобой. Я обещаю тебе, что не скажу ни слова о твоем предстоящем отъезде, я не буду уговаривать тебя, просто проведем этот вечер вместе. Будь милосердна, Элиса, я прошу тебя только об одном вечере! О такой капле по сравнению с черным морем одиночества, что мне предстоит!
