Единожды восстав
– Ласточка моя! – стоя перед ней на коленях, Дарти бережно гладил элисины безжизненные руки и повторял, – бедная моя, бедная! Ласточка ты моя, голубушка, солнышко!
Медленные слезы текли из элисиных глаз. Она не отнимал рук, но и не смотрела на мужа, исполненный тоски взгляд ее бродил поверх склонившейся к ней светловолосой головы.
Одной из ярчайших черт характера Дарти была доброта. Деятельная доброта, что вызывала в нем потребность приносить людям радость. Именно это его качество, еще в большей степени, чем присущие ему веселость и обаяние, привлекали к Дарти женские сердца.
И сейчас именно доброта, сочувствие к страдающей жене вытеснило все остальные его интересы, он забыл о назначенной на вечер партии в бильярд со своим другом Кирсоном, он перестал думать о незаконченном письме к управляющему, но, главное, образ прелестной Стаффи, свидание с которой должно было состояться завтра в три часа пополудни, потускнел и исчез. Сейчас для Дарти существовала только Элиса, несчастная и больная, больная по его вине.
Дарти торопливо говорил:
– Радость моя, лишь о тебе мои мысли! Ты не представляешь себе, как мне тяжело видеть тебя несчастной…
Элиса устало покачала головой:
– Ты лжешь! Ты обо мне думал, когда уходил к мадам?
Дарти выпрямился. Взгляды их скрестились.
– Элиса, поверь мне, – с чувством произнес он, – никто в мире не значит для меня столько. Я знал многих женщин, но ни одну из них я не захотел сделать своей женой. Лишь тебя я хочу видеть рядом с собой, лишь ты мне дорога! Ты и только ты освещаешь мою жизнь, в тебя я черпаю свое вдохновение, без тебя жизнь для меня теряет смысл.
Элиса отвернулась:
– Какие красивые слова! Ты, наверное, хорошо отшлифовал их, говоря другим.
– Не говори так! – Дарти вскочил. Боль, искренняя боль звоном наполнила его обычно мягкий голос. Сейчас он был особенно красив, щеки пылали румянцем, ясные голубые глаза сверкали. – Когда я говорю с женщиной, я не лгу! Я не могу лгать! Все, что я сказал тебе, я сказал от чистого сердца!
Но Элиса не смотрела на него. Тогда он схватил ее за плечи. Элиса попыталась вырваться, но еще недавно нежные руки Дарти казались налитыми свинцом.
– Смотри! Смотри на меня внимательно! – Он почти кричал. – Смотри мне в глаза! Неужели ты не видишь, как я страдаю? За тебя страдаю! Мне больно, что между нами разлад, мне больно оттого, что боль испытываешь ты! Не отворачивайся, Элиса! Я хочу приносить тебе радость, я хочу, чтобы твои прекрасные глаза снова зажглись светом, я хочу, чтобы вновь зазвучал твой веселый смех! Об одном лишь прошу, не отвергай меня!
Элиса молчала. Дарти снова заговорил, слова его текли, ласковые, зовущие, страстные… Они окутывали туманом сочувствия и сострадания, они грели и они обещали. Но главное, что притягивало в этих полных тоски и участия словах, была та искренность, которой они были наполнены, та нежность, что светилась в горящем заботой взгляде, сквозила в каждой нотке молящего голоса. И Элиса больше не отворачивалась. Она смотрела на мужа, и в больших затуманенных глазах ее бился вопрос.
…
А ветер надувает паруса, и шхуна двинется…
Вперед, к далеким странам!
Я плыть хочу!
Не кажется ль вам странным,
Что я спешу,
Что я стремлюсь туда,
Где солнце жарко, и где море сине,
Где пальмы и кораллы, и луга…
Дарти быстро водил пером, слова рвались наружу, они теснились перед его внутренним взором, они укладывались во фразы… Они несли в себе его жажду жизни со всею ее полнотой, его вечное стремление к новым, еще неизведанным ощущениям. Стихи были одним из множества его увлечений, когда на него находило, он забывал обо всем, кроме щемящего чувства тревоги и переполненности, этого стремительного полета мысли и фантазии, которое выливается в пленяющие строки.
Все шло хорошо. Элиса выглядела успокоившейся, она уже оправилась и начала выезжать. Со Стаффи удалось примириться, она простила ему двухнедельное молчание, когда он почти не отлучался от жены. Все складывалось хорошо, и жизнь входила в свою колею.
Дарти отложил перо и перечел наспех набросанные строчки. Он задумчиво потер переносицу. «Вначале, как всегда, выходит несколько небрежно, потом надо будет отлаживать».
Перо снова забегало по бумаге.
Пусть ветер в лицо веет,
Пусть море плещется,
Скрипят над мною реи…
Он воочию видел перед собой рисуемые картины. Распахнутые белоснежные паруса убегают в синеву неба, и море, бескрайнее море расстилается вокруг. Дарти на мостике, и свежий морской бриз холодит его разгоряченное лицо. Волны неспешно проплывают мимо, они катятся туда, за горизонт, где ждут его неведомые опасности и таинственные приключения.
Появление нового лица заставило Дарти отвлечься от заманчивых картин. Он опять находился в собственной комнате и видел перед собой уже не бескрайние морские дали, а своего ближайшего друга Кирсона Стодинга.
Кирсон был старше Дарти почти на четыре года, и это давало ему возможность смотреть на неугомонного приятеля с высоты более взрослого. Обрамленное бакенбардами, вытянутое лицо его напоминало лошадиное, но умный взгляд карих глаз заставлял забыть о некрасивой внешности, а спокойная улыбка и мягкий голос действовали на собеседника умиротворяюще. Сейчас он, улыбаясь, наблюдал, как Дарти сперва отложил перо и посмотрел на вошедшего, потом бросил взгляд на лежащий перед ним лист, вновь схватил перо и продолжил торопливо водить им по бумаге. Не высказывая признаков нетерпения, Кирсон ждал.
– Новые стихи? О чем на этот раз? – спросил он, когда Дарти, наконец, оставил свое занятие.
Дарти нетерпеливо отмахнулся:
– Потом. Сейчас еще слишком сыро. Все потом.
Он встал и отошел от стола. Лицо его выглядело усталым, но довольным.
– Потом наступает не всегда, – заметил Кирсон, присаживаясь на подлокотник кресла. – Сколько раз ты охладевал к своим творениям раньше, чем успевал их закончить.
– Ну и что! – сказал Дарти легко. – Какое это может иметь значение?
– Для других, возможно, и никакого. Но это может оказаться важным для тебя самого. Разве твоему самолюбию не польстило бы осознание того, что ты создал нечто прекрасное? Разве это ни снискало бы тебе популярность?
– А зачем мне это? – возразил Дарти беспечно. – Быть популярным столь утомительно. Творить, испытывать душевный подъем, все забывать, пока ты пребываешь в мире грез, наслаждаться песней слов, вот что меня привлекает. А смотреть, как это оценивают другие, пытаться подлаживаться под их вкусы и интересы, воевать за свою славу, ревниво следить, не затмил ли тебя соперник – нет, это не по мне. Я пишу, когда мне хочется и сколько мне хочется, а до остального мне дела нет.
– Но некоторые твои стихи действительно хороши, – заметил его друг. – И ты не хочешь даже попытаться издать их.
– Я уже говорил тебе, что меня это не интересует. Но довольно о моих творческих планах, – Дарти уселся. – Давай поговорим о другом. Расскажи-ка мне лучше, что новенького творится на белом свете?
– Что новенького, – задумчиво повторил Кирсон. – Ну, что ж, у меня есть, что рассказать. И рассказ мой будет касаться непосредственно тебя.
– Вот как! – Дарти улыбнулся. – Ну, выкладывай, что там стряслось.
Кирсон встал и прошелся по комнате. Лицо его стало серьезным. Не высказывая беспокойства, Дарти ждал.
– До тебя еще не дошли слухи, что проделала твоя жена?
– Вот как, моя жена? Нет мне ничего не известно. И что же она проделала?
– Как только я узнал, сразу поторопился известить тебя.
– Так что же она вытворила? – повторил Дарти.
– Она проникла в комнаты, что содержит мадам Домени, – сказал Кирсон.
Он бросил на Дарти быстрый взгляд. Тот продолжал сохранять спокойствие.
– Ты знаешь, как устроено заведение мадам, ты ведь там частый гость, не так ли? – Дарти не ответил. – Дамам из общества вход туда закрыт. Но твоей Элисе удалось-таки прорваться.
Дарти улыбнулся:
– Представляю.
– Привратник не смог ее остановить. Пока он звал себе в помощь слуг, Элиса была уже в большой зале, где мадам обычно принимает гостей. В зале никого не оказалось. Тогда она двинулась дальше. На этот раз она очутилась в задней комнате, помнишь малую гостиную, что выдержана в малиновых тонах. Там находились три девушки, одной из них была эта блондиночка Стаффи. Ты, конечно, понимаешь, о ком идет речь? – Кирсон снова бросил на своего приятеля взгляд, но и на этот раз Дарти ничего не сказал. Кирсон продолжил рассказ, – не знаю, каким образом Элиса узнала ее, однако она сразу набросилась именно на Стаффи. Подоспевшая мадам с двумя служителями твою жену оттащили, но к тому времени ее жертва имела уже изрядно помятый облик. Как мне говорили, платье на ней оказалось разорвано, а лицо хранило следы побоев. Стаффи увели в всю слезах, а Элису выпроводили на улицу, причем, могу тебе сказать, не без труда.
Кирсон бросил на Дарти взгляд, оценивая произведенное впечатление. В глазах его приятеля бегали лукавые огоньки.
– Мадам сейчас больше всего беспокоит, – продолжал Кирсон, – как бы по горячим элисиным следам к ней не просочились другие обманутые жены. Тогда пойдут разговоры, что мадам Домени не способна соблюсти интересы своих клиентов, и ее заведению придет конец. Как я слышал, привратник, не сумевший остановить твою жену, уже уволен, и мадам берет на его место отставного сержанта, известного свей силой. В обществе сейчас только и разговоров об этом происшествии, одних элисина выходка приводит в восторг, у других вызывает осуждение. Эти вторые заявляют, что истинно воспитанным дамам не подобает быть настолько несдержанными.
Дарти усмехнулся:
– Еще бы! Мало у кого хватит смелости и боевого огня, чтобы повести себя подобным образом. Вот и приходится осуждать ту, что оказалась сильнее.
– И тебя ничего не беспокоит в этой истории?
Дарти пожал плечами.
– Ну почему же. Поводов для беспокойства тут можно снискать предостаточно. Но меня значительно больше радует, как повела себя Элиса. Такая выходка отвечает ее духу значительно в большей степени, чем то состояние уныния, в котором она пребывала еще недавно. Я радуюсь, что моя жена выздоравливает.
Кирсон покачал головой.
– Что ж, это хорошо, что у тебя есть основание для радости. Но на твоем месте я бы испытывал и тревогу тоже. Ты представляешь себе, во что может вылиться вся эта история в дальнейшем? Я имею в виду не только выходку твоей жены, но все то положение, в котором находитесь вы оба. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Я тебя понимаю и благодарен тебе за беспокойство, что ты проявляешь о наших с Элисой отношениях, – Дарти посерьезнел. – Однако, какие бы старания ты ни приложил, разбираться между собой все равно предстоят нам самим.
…
Кирсон ушел. Дарти в задумчивости стоял у окна, пальцы его машинально выстукивали по стеклу печальный марш. То спокойствие, которое он высказал только что, отчасти было напускным. Дарти прекрасно осознавал всю сложность сложившейся ситуации.
Мадам Домени содержала дом свиданий, за известную плату она предоставляла помещение тем, кому надо было скрыть свои отношения. Ее комнатами пользовались женщины, что услуги мужчинам сделали своей профессией. Стаффи была одной из них. Зеленоглазая блондинка, веселая и бойкая на язык, она привлекала Дарти своим беспечным нравом. Рядом с ней он чувствовал себя легко и свободно, рядом с ней забывал обо всем. Давно уже Дарти не представлял себе жизни без Стаффи или ей подобных, они были ему нужны, они будоражили его воображение, они даровали вдохновение, они делали его жизнь ярче и полнее.
Но Элиса… Элиса… Как быть с Элисой?
Она стояла перед Дарти, как грозная Эринния, богиня мщения. Гнев был Элисе к лицу – горящие румянцем щеки, сверкающие черные глаза делали ее красоту еще ярче.
Дарти держался спокойно.
– Мне все известно, – открытое лицо его освещала мягкая улыбка, такая же, как обычно. – Кирсон поспешил донести мне о твоих подвигах.
– Что известно?! Что я отделала эту распутную девку, твою любовницу? Что я опозорила ее перед всеми? – от ярости голос Элисы звучал хрипло. – Или что твоя жена не согласна делить тебя ни с одной из этих низких, подлых и коварных куртизанок, завлекающих мужчин в свои сети?!
Голос Дарти оставался все также тих.
– Это не она меня завлекла. Я сам был инициатором. Стаффи не виновна, Элиса, виновен я. Обрати свой гнев на меня.
Тогда она хлестнула его по лицу. Дарти чуть вздрогнул, однако не двинулся с места.
– Правильно, – произнес он после краткой паузы. – Молодец! Так и надо поступать с обидчиком.
Она ударила его еще раз. Дарти не шелохнулся, лицо его не изменилось, лишь глаза полыхнули голубым огнем.
– Видишь, как все просто! – голос Дарти оставался все так же тих и мягок, ни одна нотка не выдавала его гнева или страха. – Излей ярость на меня, и она тебя отпустит. И тебе не надо будет выносить из дома наши с тобой ссоры. И не придется связывать свое имя со скандалом. И не надо будет накидываться на женщину, чья вина лишь в том, что она зарабатывает на жизнь собственной привлекательностью. Ведь не у всех есть достойное состояние, чтобы себя обеспечить. Не всем повезло, как тебе.
– Ее трудности меня не интересуют! – выкрикнула Элиса.
– Конечно, ты и не должна интересоваться такими, как она. Эти женщины существуют, они – часть нашей жизни, но они не заслуживают внимания. Ни одна из этих служительниц увеселений не стоит даже мизинца твоей ноги.
– Так уж и не стоит! Что же ты проводишь у ее ног столько времени?!
– Я не хочу оправдываться, Элиса, – сказал Дарти. – Я такой, какой есть. Я скажу другое. Ни одна женщина, сколь она привлекательна ни была, не способна заставить меня позабыть о тебе. С кем бы я ни был, чем бы ни был занят, моя любовь к тебе не становится меньше. Исчезни из моей жизни любая из моих приятельниц, я и не замечу. Но если рядом со мной не будет тебя, я не смогу жить. Я не смогу жить без тебя, Элиса, понимаешь это? Мой смысл жизни – в тебе одной!
Элиса не отвечала.
Глава 8
Разлад поселился в тихом доме на Заставной улице. Впервые за многие годы между дружными членами семьи Ристли исчезло понимание. Впервые между ними не было согласия. Между ними явилось яблоко раздора. Имя ему было Айтон Дарагон.
Человек-загадка, человек-вопрос. Кто он на самом деле? Жестокий и равнодушный завоеватель, каким он представлялся Хорвину? Суровый, но добрый боец за справедливость, каким он виделся Юлите? Человек еще нераспознанных возможностей, как думала о нем Ровина? Чего ждать от него в будущем? И как обходиться с ним теперь?
Юлита не прекращала своих встреч с Дарагоном. Все слова Хорвина, что Айтон способен принести лишь несчастье, что он – бездушный эгоист, что он переступит через любого, что он переступит и через нее, через Юлиту, все эти уверения проходили мимо юлитиного сознания. Она видела в Дарагоне свое, и созданный ею образ был сильнее всех отцовских доводов. Тем более, что слова отца опирались только на предположения, на общее ощущение, сложившееся от встреч с Дарагоном. Никакие конкретные факты их не подкрепляли. О прошлом Дарагона было известно слишком мало, а обстоятельства его жизни в Хардоне не давали оснований для серьезных обвинений.
Не обладая ни пылким духом, ни напористостью, Юлита не пыталась ничего противопоставить отцовскому красноречию. Опустив голову, она молча выслушивала его и торопливо выскальзывала из комнаты. Со своим другом она продолжала видеться.
Тем более, что у Юлиты нашелся союзник. В семье был человек, который безоговорочно поддерживал ее интерес к Дарагону. На тетю Юлиты тот произвел исключительно благоприятное впечатление. Элису всегда привлекали яркие люди, а Айтон Дарагон обладал этим качеством в полной мере.
Ровина также не была склонна противиться встречам своей дочери с малопонятным молодым человеком. Она считала, что девушке надо дать время самой разобраться, что рано или поздно она увидит, что за человек ее первый возлюбленный. Что если он окажется недостойным, Юлита сама отвернется от него.
На это Хорвин возражал, что Айтон Дарагон может не дать ей времени разглядеть его. Что он может сделать Юлиту своею прежде, чем та успеет сообразить, что к чему. Что, ослепленная завладевшим ею чувством, Юлита не способна понимать, кто рядом с нею.
– Юлита сейчас переживает свою первую любовь, – говорила Ровина. – В такой период все чувства особенно обострены. А наша дочь всегда была очень чувствительной девочкой, в этом ее особенность и ее беда. Если Айтон смог пробиться сквозь броню ее болезненной застенчивости, если он сумел найти к ней подход, значит он дает ей нечто такое, что для нее очень важно.
– И тем не менее, мне не нравится объект, что Юлита выбрала для своей первой любви, – гнул Хорвин свою линию. – Я просто вижу тот холодный и расчетливый взгляд, каким Дарагон смотрит на нашу дочь. В нем нет даже искры искреннего чувства. Не понимаю, как она этого не замечает!
– Но, быть может, чего-то не замечаем мы с тобой? Ведь мы имеем возможность видеть не так уж много…
– Боюсь, как бы ни было поздно! – возвращался Хорвин к своей основной мысли. – Этот дар Элисы…
– Элиса не хотела ничего плохого своим даром, – примирительно говорила Ровина. – Ты же знаешь, как она относится к Юлите.
– Еще бы! Но лучше бы у Юлиты этих денег не было! Или, хотя бы, о них никто не знал… Но Элиса постаралась раструбить о них всему свету, и наша девочка сделалась объектом для охоты. Уверен, Дарагон – один из таких охотников.
…
Айтон Дарагон, как стало известно Хорвину от Элисы, проживал на улице Оружейников в большом трехэтажном доме. Хозяйка, к которой Хорвин обратился за разъяснениями, оказалась полной круглолицей женщиной в просторной блузке и цветастой юбке. Она предложила Хорвину подняться на второй этаж, пройти по коридору налево и постучаться во вторую дверь. Молодой офицер, как полагала хозяйка, должен быть дома.
На стук Айтон открыл сразу. Глаза его при виде гостя полыхнули огнем, который он тут же притушил, опустив ресницы. Пропуская Хорвина, он сделал шаг назад.
Хорвин огляделся. Комната оказалась просторной, окно, выходящее на улицу, давало достаточно света, вторая дверь в глубине вела в другое помещение. Стол, несколько стульев, диван и буфет составляли обстановку. Хаос в расположении вещей ясно говорил о том, что хозяин не слишком беспокоится о порядке. Однако принадлежавшие ему вещи свидетельствовали и о некотором достатке: две висевшие на стене шпаги были хорошего качества, небрежно брошенный на подоконник плащ с меховой оторочкой тоже был не из дешевых.
Хозяин комнаты был одет по-домашнему: без мундира, в зеленых форменных штанах и белой сорочке. Не приглашая Хорвина присесть, он и сам остался стоять, устремив на гостя взгляд отливающих сталью серых глаз.
– Чем обязан таким вниманием?
Голос Айтона звучал небрежно, но Хорвин сразу ощутил скрытое в нем напряжение.
Ясно осознавая неприятие со стороны отца Юлиты, Дарагон перестал бывать в доме на Заставной улице. Круги их общения не пересекались, и Хорвин не видел Дарагона уже довольно давно. Однако слухи об очередных айтоновых подвигах до него доходили. Он слышал и об успешном участии молодого офицера в скачках. Слышал о том, как за один вечер Дарагон крупно выиграл, тут же все проиграл и с последней ставки отыгрался вновь. Слышал о каком-то споре с братом Харизы Зальцер, в котором Айтон одержал вверх. Все эти вполне обычные в молодежной среде выходки не слишком компрометировали Дарагона, но в них не было и ничего такого, что могло бы вызвать одобрение отца Юлиты.
– Я считаю, настало время объясниться, – сказал Хорвин.
Дарагон на это ничего не ответил.
– Интерес, проявленный тобою к моей дочери, выходит за рамки обычного знакомства, – продолжал Хорвин.
Айтон пожал плечами, как бы говоря, что этого не отрицает.
– Как мне известно, вы часто видитесь как в обществе, так и наедине. Она даже бывала здесь, в этой квартире.
Айтон усмехнулся.
Это вызывающее молчание было достаточно красноречиво. Хорвин почувствовал, что начинает закипать. Он возвысил голос (Айтон вскинул глаза):
– И я предупреждаю, я предпочитаю сказать об этом прежде, чем что-либо произойдет. Если моей дочери будет нанесен малейший ущерб, я не пощажу никого, кто бы ни был к этому причастен.
Усмешка, кривившая губы молодого человека, сделалась шире.
– Вы боитесь, что я обесчещу вашу дочь? – спросил он. – Напрасно беспокоитесь! Мои намерения свершено честны.
– Тогда объяснись!
Вызов был брошен.
Молодой человек качнулся на носках.
– Вы хотите, чтобы я сделал это прямо сейчас? – Теперь глаза его были прищурены.
– Именно для этого я и пришел, – заявил Хорвин.
– Ну что ж… – взгляд Айтона сделался дерзким. – Если вы действительно хотите знать… Не вижу смысла ничего скрывать, даже приветствую откровенность.
Он прошелся танцующей походкой и снова остановился перед отцом Юлиты. Голова его с вьющимися каштановыми волосами была гордо откинута.
– Мое внимание к Юлите объясняется тем, что я намерен на ней жениться! – отчеканил Айтон.
– Вот как? – в голосе Хорвина звучал холод. – И каковы же основания для такого намерения?
Айтон пожал плечами.
– По-моему, это очевидно.
– Я хочу их услышать!
Они смотрели друг на друга.
– Я люблю вашу дочь, – произнес Дарагон.
Голос его был ровен, взгляд серых глаз неподвижен.
Хорвин покачал головой.
– Ты говоришь, что любишь мою дочь, – повторил он. – А может, правильнее будет сказать, что ты любишь ее деньги?
Айтон не отвел взгляда.
– Своих средств я не имею, – сказал он. – Вам кажется странным, что я предпочитаю найти себе жену с состоянием?
Теперь Хорвин прошелся в задумчивости. Наглая напористость молодого человека вызывала у юлитиного отца отторжение, но он не мог не видеть, что прямота Айтона выглядит более привлекательно, чем исполненная лжи льстивая почтительность. Хорвин попытался понять, что таит в себе прозвучавший циничный ответ. Наглую самоуверенность? Искреннее прямодушие? Самозащиту, к которой молодой человек вынужден прибегать?
Айтон больше ничего не говорил. Теперь он присел на диванный подлокотник и из-за приспущенных ресниц следил за перемещениями гостя. Лицо его продолжало хранить вызов.
Наконец Хорвин остановился против молодого человека.
– Хорошо, – медленно проговорил он. – Давай разбираться дальше. Ты претендуешь на мою дочь. Я, как отец, должен принять решение, готов ли я отдать ее тебе. Для этого мне необходимо знать о тебе значительно больше. Кто ты, откуда родом, кто твои родители?
Вопрос этот, как видно, Айтону не понравились. Он выпрямился.
– Мое имя Айтон Дарагон, – отчеканил он. – Мне двадцать шесть лет. Я – офицер местного гарнизона. Этого достаточно.
Хорвин покачал головой.
– Мне недостаточно. Я хочу знать о твоем прошлом больше.
Айтон упрямо склонил голову.
– Где я родился, значения не имеет, – быстро возразил он. – Оттуда я давно уехал и все связи утратил.
– Хорошо, пусть так. Но где ты служил, прежде чем очутиться в Хардоне?
Взгляд молодого человека сделался жестким.
– Это касается меня одного.
Хорвин нахмурился.
– Не желаешь отвечать?
Айтон упрямо качнул головой.
– Нет.
Лицо его выглядело окаменевшим.
– Ну что ж… – Хорвин вздохнул.
Он подумал, что, быть может, лучше, следуя путем Ровины, тянуть время, давая дочери больше узнать своего возлюбленного. Но откровенность, высказанная Дарагоном, толкала его на ответную откровенность. И Хорвин сказал:
– Ты говоришь прямо, и я отвечу также. Ты не вызываешь доверия, и я не дам своего согласия на твой брак с моей дочерью.
Глаза Айтона полыхнули огнем, и Хорвин ясно осознал, что в этот момент он приобрел врага. Смертельного врага.
…
Стоя у окна, Айтон провожал взглядом отца Юлиты. Его противостояние планам Дарагона вызывало у молодого офицера ярость. Ярость эта разгоралась тем сильнее, чем яснее Айтон понимал, что действовать, как он привык, он не сможет.
Женщины в его жизни случались и прежде. Но всех их можно было отнести к типу женщин «испорченных». Из них получились бы хорошие подруги на час, но они не годились в спутницы жизни.
А теперь рядом с ним находилась Юлита. Существо совершенно иного склада.
Айтон не любил ее, хотя с легкостью бросил слова любви в лицо ее отцу. Он сказал их только потому, что так положено говорить, сам он этого чувства не испытывал ни к Юлите, ни к кому бы то ни было. Женщина для него была всего лишь призом в занимательной игре между мужчинами, и Юлита в этом смысле ничем не отличалась от его прежних подруг.
Но отличие все же было. Отличие было в том, что не только он выбрал себе Юлиту, но и Юлита должна была сделать свой выбор. Она также должна была захотеть видеть его, Айтона Дарагона, своим мужем, как он захотел видеть ее своей женой.
