Единожды восстав
– Ты знаешь, когда я ехала сюда, я, конечно, понимала, что в изменившихся обстоятельствах не должна рассчитывать на твое внимание, – говорила Анастазия, и волнение красило румянцем ее округлые щеки. – И все-таки пустые мечты не оставляли меня. Мне хотелось думать, что твоя женитьба была вынужденной, и что ты останешься таким же, каким и был, и нашим отношениям ничто не угрожает. Я представляла себе наши встречи, такие пылкие и такие нежные. Воспоминания о них всегда наполняли яркостью мою постылую жизнь, они давали мне возможность и дальше терпеть все те мерзости, что происходят у меня дома.
Голос Анастазии предательски звенел. Дарти попытался сочувственно накрыть ее ладонь, но молодая женщина лишь гордо вскинула голову и отодвинула протянутую ей руку. Сострадание заставило потемнеть голубые глаза Дарти.
– Прости меня, что я не могу ответить на твое желание. Ведь ты понимаешь, теперь, в изменившихся обстоятельствах… – он смешался и замолк. Слова, столь простые и очевидные, не шли на язык.
Анастазия покачала головой и выпрямилась. Теперь в глазах ее был вызов.
– Не надо. Все это пустое, чувство жалости, вина и тому подобное. Ты ни в чем не виноват передо мной. Ты имеешь право строить свою жизнь, как сочтешь нужным, и если в ней больше нет для меня места, что ж, я смогу это пережить. Ты знаешь, я женщина сильная, я умею терпеть. Наверное, я не должна была вызывать тебя на это свидание, но, прости, я не сумела удержаться. Мне так хотелось сказать тебе хоть несколько слов, увидеть твою улыбку. Теперь, когда мое желание исполнено, мы можем расстаться. Не беспокойся, твоей жене ничего не грозит. Я не собираюсь становиться ее соперницей.
Ее слова горечью отдавались у него в душе, и, тем не менее, Дарти смотрел на Анастазию с восхищением. Он любовался гордым блеском ее зеленых глаз, окрасившим округлое лицо румянцем, твердым разворотом плеч. Сейчас он не мог не любить ее, и образ жены, столь дорогой ему, слегка потускнел.
Анастазия отодвинула так и не тронутую чашку с кофе и поднялась.
– Думаю, мне пора. Я благодарна, что ты откликнулся на мое приглашение. Прощай.
Сейчас присущая ей картавость звучала особенно заметно, и горячая волна окатила Дарти грудь. Он вскинул руку в останавливающем жесте, но Анастазия лишь покачала головой и быстро пошла к выходу. Слова сожаления, раскаяния, любви мешались у него внутри, он хотел сказать ей слишком многое и поэтому не говорил ничего. Он молча смотрел, как она уходила, и сдавливающий грудь камень становился все тяжелее. И только когда широкая деревянная дверь скрыла за собой Анастазию, Дарти вскочил, как будто подброшенный пружиной, и бросился за ней. Он нагнал ее на улице и, грубо ухватив сзади за локоть, заставил остановиться. Он тяжело дышал. Анастазия смотрела вопросительно.
– Погоди, – торопливо произнес Дарти. – Тебе не следует так торопиться. Мы еще не договорили.
Ее изящно очертаные брови поползли вверх.
– Разве не все уже сказано?
Он покачал головой.
– Нет, не все.
– И чем же нам разговаривать?
Дарти глубоко вздохнул, посмотрел себе под ноги, потом наверх, перевел взгляд на Анастазию и выговорил:
– Мы не договорились о свидании.
В устремленных на него зеленых глазах зажглись торжествующие огоньки.
…
Свидание состоялось, за ним последовало еще и еще одно, и когда Анастазии Годак пришло время покидать Кардаполь, ей было что увезти с собой в воспоминаниях. Дарти провел эти дни в каком-то безудержном веселье. Он пытался уговорить себя, что то, что случилось – лишь временная отлучка из дома, что, как только Анастазия уедет, все пойдет по-прежнему. Но он не верил себе. Он хорошо запомнил то воодушевление, тот вихрь вдохновения, который охватывал его, едва он переступал порог маленькой съемной квартирки, в которой ожидала его Анастазия. Дарти знал, что скоро все повторится. Начало положено, и вскоре он изменит своей жене снова.
Глава 6
Хардонский парк больше походил на лес. Собственно говоря, это была часть тех лесных угодий, что, лишь временами уступая место полям, расстилались вокруг города. Парковые дорожки, проложенные между уносившими ввысь свои кроны тополями и буками, хорошо подходили для прогулок как пеших, так и конных. Там, где деревья расступались, образуя обширные поляны, можно было задержаться, любуясь видом и даже устроить пикник. Хардонцы любили свой парк, и лишь в самый непогожий день на его дорожках нельзя было увидеть гуляющих. Поэтому, когда Хорвину Ристли и его давнему другу и, по совместительству, практикующему адвокату Берегонду Зальцеру пришло время обсудить некоторые вопросы, они предпочли сделать это, прогуливаясь по тенистым аллеям парка.
Берегонд Зальцер был склонным к полноте мужчиной лет сорока с небольшим. Маленькие карие глаза его, скрытые за круглыми очками, светились умом. Лукавый огонек, который нередко загорался в них, он предпочитал прятать за приспущенными ресницами.
Знакомство Хорвина с господином Зальцером восходило к тем давним временам, когда Хорвин только начинал строить свою семейную жизнь, а Берегонд, тогда еще недоучившийся студент, поселился в Хардоне у своего дяди. За прошедшие годы Берегонд получил звание адвоката, остепенился и теперь имел обширную практику. Он помогал своему другу разрешать некоторые вопросы, связанные с проблемами детского приюта.
Весна уже вошла в ту стадию, когда ее трудно отличить от лета. Стоял ясный, теплый день, солнечные блики играли на еще сохраняющей свою свежесть листве, неистово голосили птицы, а воздух наполняли густые ароматы цветения. Прямая аллея неспешно тянулась вдоль череды раскидистых буков, над которыми вздымали ввысь свои стрелки стройные тополя.
Они уже успели обсудить вопрос об усыновлении двух воспитанников, поговорили о необходимости изыскать средства для закупки новых книг в приютскую библиотеку и теперь обсуждали проблему устройства шести выпускников и восьми выпускниц этого года.
Тут они услышали, как в заполнявший воздух многоголосый хор птиц вмешались посторонние звуки. То были выстрелы.
…
Остановившись, Хорвин прислушался. Выстрелы следовали через небольшие, почти равные промежутки, потом наступала пауза, и стрельба возобновлялась.
– На охоту не похоже. Парк не предназначен для охоты, – заметил Берегонд.
Хорвин покачал головой.
– Скорее, это – молодежные забавы. Палят в цель по очереди.
– Вполне возможно, – согласился адвокат.
Они продолжили свой путь. По всей видимости, источник звуков находился где-то впереди, так как выстрелы стали звучать громче. А когда, минут через десять, деревья расступились, и перед ними раскрылась ровная поляна, приятели увидели и самих стреляющих.
Группа молодых офицеров собралась в нескольких шагах от крупного дуба, росшего на краю поляны. На дубе, судя по всему, была укреплена мишень. Один из молодых людей целился, остальные наблюдали за ним.
Чуть поодаль располагалась вторая группа зрителей или, вернее сказать, зрительниц. Разглядев среди девушек Юлиту Ристли, Берегонд тихонько присвистнул и искоса взглянул на своего спутника. Лицо Хорвина было мрачно.
Целящийся спустил курок. Все сгрудились вокруг дерева. Послышались одобрительные возгласы.
Теперь пистолет был в руках у другого. Выпрямившись, он стал готовиться к стрельбе. Вокруг головы его жестко курчавились каштановые волосы. Хорвин с Берегондом были достаточно близко, чтобы видеть, что человек, целящийся в мишень – это Айтон Дарагон.
Они остановились и стали наблюдать. Теперь, вблизи, можно было разглядеть, что на стволе дерева укреплена карта – пятерка пик. Айтон метил в одну из пик. Рука его, сжимавшая пистолет, была тверда, голова гордо откинута.
Хорвин быстро взглянул на стоящую между двумя своими подругами Юлиту. Ему бросилось в глаза ее исполненное волнения лицо и напряженно прижатые к груди руки. Присутствия отца она не замечала.
Сделав свой выстрел, Айтон опустил пистолет. Губы его тронула усмешка. Поведя глазами вокруг, он увидел Хорвина и наклонил голову в знак приветствия.
Они были уже знакомы, Дарагону приходилось бывать гостем в доме Хорвина, и там он оставил о себе противоречивое впечатление. Элиса была от него в восторге. Ровина принимала Дарагона доброжелательно, но твердого мнения о нем пока не составила. Хорвину он по-прежнему активно не нравился.
– Смотрите внимательно! – крикнул Дарагон, обращаясь к Хорвину. – Смотрите, как я выиграю!
Зарядив пистолет, он прицелился снова. Второй выстрел был так же удачен, но на третьем, по-видимому, у Дарагона дрогнула рука. Он недовольно нахмурился и стал целиться более тщательно. Следующий выстрел его удовлетворил, и теперь он готовился к последнему. Движение среди зрителей замерло. Глаза Юлиты горели.
Хорвин быстро переводил взгляд со своей дочери на ее поклонника. Юлита им восхищалась, в этом не было сомнения. А Дарагон? Он ни разу не посмотрел в юлитину сторону. На Хорвина пару раз взглянул, как бы призывая в свидетели своего успеха, а про Юлиту не вспомнил.
Прозвучал последний выстрел, и все пришли в движение. Берегонд, отделившись от Хорвина, подошел к дереву и стал вместе с остальными изучать карту. Вернувшись, он доложил:
– Четыре попадания из пяти. У предыдущего было только три. Дарагон выиграл.
Глаза Дарагона горели торжеством. Ссыпавшиеся со всех сторон поздравления он принимал с усмешкой превосходства. Теперь только он обратил внимание на робко жавшуюся в стороне Юлиту, и, подойдя к ней, снисходительно похлопал по плечу.
Не обращая внимания на выжидающие взгляды со стороны Дарагона, Хорвин тоже направился к дочери. Он отвел девушку к краю поляны и начал расспросы. Хорвина интересовало все: как его дочь оказалась здесь, с кем она пришла, была ли заранее оговорена встреча с молодыми людьми. Опустив голову, Юлита отвечала. С ее слов выходило, что она пришла сюда с подругами, Харизой и Торой, что молодые люди уже были в парке, что девушки знали, что встретят их здесь. Хорвин недовольно хмурился, Юлита смущалась.
…
Между тем, среди собравшихся что-то происходило. Молодые люди сгрудились возле дерева, служившего мишенью, оттуда доносился шум и отдельные выкрики. Долгое время, занятый разговором с дочерью, Хорвин ничего не замечал. Наконец его внимание на происходящее обратил Берегонд. Оборвав разговор, Хорвин направился туда. Юлита и Берегонд шли следом.
А случилось следующие. Еще до окончания состязания Айтон предсказал себе успех, и некто Сагельман Порти высказал сомнение. Вспыхнув, Айтон заявил, что готов сам держать в руке мишень, если окажется не первым. Сагельман принял вызов. Теперь, как проигравшему, мишенью для стрельбы предстояло стать ему самому.
Под оживленные возгласы приятелей, с интересом наблюдавших за исходом спора, Айтон вручил своему противнику туза пик. Заняв место подле дуба, Сагельман вытянул руку в сторону. Он старался держать карту как можно дальше от себя. И тут Дарагону пришла в голову новая мысль. Задача, что стояла перед ним, как стрелком, показалась ему слишком легкой, Айтону захотелось блеснуть, и, одновременно, поставить спорщика в смешное положение. Он потребовал, чтобы проигравший держал карту ближе к себе.
Почуяв неладное, Сагельман запротестовал. Айтон настаивал. Карту, заявил он, следует держать у плеча, почти рядом с ухом. Сагельман напомнил, что при заключении пари подобного условия не было. Айтон расхохотался ему в лицо и спросил, не сомневается ли Сагельман в его, Айтона, способности попасть. Не хочет ли Сагельман заключить новое пари? Сагельман побледнел. Возражения его после айтонова успеха выглядели трусостью. Но побороть свои опасения он не мог, слишком многим он рисковал в случае промаха.
Мнения разделились. Одни, более осторожные, поддерживали Сагельмана, у других вызвал симпатию лихой вызов Айтона. Айтон осыпал своего противника насмешками. Сагельман не мог больше настаивать, не запятнав себя. Скрепя сердце, он установил туза в указанное положение и, стиснув зубы, приготовился ждать. Айтон занял свое место напротив. Все вокруг притихли.
…
Хорвин подошел, когда Айтон заряжал пистолет. Его противник замер с картой у уха.
Айтон не торопился. Закончив заряжать и взведя курок, он встал наизготовку и начал было целиться, но тут же опустил оружие. Склонив голову набок, Айтон оценивающе посмотрел на своего противника и стал медленно поднимать пистолет снова. Сагельман старался выглядеть спокойным, но полностью скрыть своего напряжения не мог.
И тут Хорвин вмешался.
– Напрасно ты велел расположить мишень так близко к голове, – заметил он. – Вы оба многим рискуете. Но господин Порти рискует большим.
Айтон вскинул голову.
– Никакого риска нет! – заявил он.
Хорвин повернулся в его сторону.
– Ты берешь на себя слишком много, Айтон, – голос Хорвина звучал спокойно. – Если ошибешься ты, пострадает всего лишь твоя репутация. А твой противник при худшем исходе лишается жизни.
Слова эти, произнесенные твердым тоном, произвели на окружающих впечатление. Среди зрителей прошел шепоток. Почувствовав, что теряет влияние, Айтон топнул ногой.
– Говорю же, нет никакого риска! – громко сказал он. – Если б я думал иначе, я бы не предложил таких условий.
Хорвин тоже возвысил голос:
– Условия, что ты предложил, в первую очередь свидетельствуют о пустом бахвальстве.
Произнося эти слова, он бросил взгляд на Юлиту. Если бы ее здесь не было, он выразился бы мягче, но сейчас он обращался не столько к Дарагону, сколько к дочери. Юлита напряженно смотрела на Айтона.
На того хлесткие слова Хорвина оказали сильное действие. Лицо молодого человека залила краска.
– Если в моих действиях есть бахвальство, то, по крайней мере, не пустое! – бросил он резко. – И я способен доказать это!
Напряженно выпрямившийся, с гордо откинутой головой и сверкающим взглядом, он выглядел сейчас красиво. Стремясь снизить это впечатление, Хорвин демонстративно пожал плечами.
– Доказывай, но не за счет другого! – произнес он веско. – Есть множество других способов показать свою меткость, не подвергая риску ничью жизнь.
В глазах Айтона вспыхнул опасный огонь.
– Что ж, если вы так обеспокоены участью этого малого, – проговорил он медленно, – в ваших силах помочь ему. – Опустив пистолет, он повернулся к Хорвину и бросил ему в лицо, – встаньте на это место сами, и я приму замену!
Сделалось тихо. Хорвин обвел собравшихся взглядом. На всех лицах он прочел ожидание. Что скажет, что сделает он, только что ратовавший за избавление незадачливого спорщика от опасности. Последней, на кого он посмотрел, была Юлита. В глазах девушки застыла мольба, но к кому она была обращена, к отцу или к ее новому другу, Хорвин понять не мог.
Он медленно подошел к дереву, возле которого так и оставался с картой в руке злосчастный спорщик. Хорвин вынул мишень из застывшей в нелепом жесте руки и шепнул Сагельману на ухо:
– Ты можешь идти. И постарайся впредь не затевать пустых споров.
…
Теперь Хорвин занял место Сагельмана. Карту он держал возле щеки. Стоя напротив, Айтон смотрел исподлобья. Поднимать пистолет он не торопился. Хорвин сумел привлечь зрителей на свою сторону, и Айтон ясно понимал это. Игру надо было заканчивать по-другому.
– Ну, вот что! – произнес Айтон, тряхнув головой. – Я не имел спора с вами, господин Хорвин, и доказывать вам, что я хороший стрелок, мне ни к чему. Вы можете вытянуть руку, и тогда я сделаю выстрел.
«А он не так прост, этот парень, – мелькнуло в голове Хорвина. – Он способен почувствовать настрой в обществе. И не только в обществе…» Хорвин видел, как глаза дочери вспыхнули радостью – Айтон переменил свое решение вовремя.
Когда Хорвин исполнял требуемое, Дарагон тщательно прицелился и спустил курок. Хорвин швырнул на землю простреленную карту. Не проявляя больше к ней интереса, он направился к дочери.
– Мы идем домой, – объявил он. Голос его звучал жестко.
– Отец! – взмолилась девушка. – Позвольте мне остаться.
Хорвин покачал головой.
– Мне нужно сказать несколько слов господину Зальцеру, тебе – проститься с подругами. После этого мы уходим.
Привыкшая к послушанию Юлита направилась к молодежной группе, что все еще толпилась возле дерева. Проводивший ее взглядом Хорвин отметил, что тонкие плечи девушки поникли. Покачав головой, он направился к Берегонду.
Они договорились о следующей встрече, на которой обоим предстояло завершить столь внезапно оборванный разговор, и Хорвин пошел за дочерью. Девушку он нашел рядом с Айтоном Дарагоном.
Айтон выглядел уверенным, минутная растерянность его уже прошла. Он чувствовал себя вновь одержавшим победу.
– Юлита выразила желание остаться, – сразу заявил Айтон. В глазах его был вызов.
Не удостаивая молодого человека ответом, Хорвин повернулся к дочери.
– Идем, Юлита, – коротко сказал он.
Юлита опустила голову, но с места не двинулась.
– Я жду, – повторил он терпеливо.
Не поднимая головы, Юлита шепнула:
– Отец, прошу тебя…
– Нет. Ты уйдешь со мной.
– Мне очень хотелось бы остаться…
– Ты слышала, что я сказал.
Чуть слышно вздохнув, девушка направилась к нему. И тут Айтон подал голос.
– Юлита, останься! – твердо произнес он.
Заколебавшись, Юлита остановилась. Она бросила на отца умоляющий взгляд.
Глаза Айтона сверкнули торжеством.
– Юлита остается, – заявил он.
– Она уходит вместе со мной, – отрезал Хорвин.
Жесткой рукой он взял девушку под локоть и повел ее прочь. Он не смотрел в сторону дочери и не оглядывался. Все то время, пока они с дочерью шли по парковой аллее, Хорвин не произнес ни слова. И все это время одна неотвязная мысль сверлила его.
«Она почти ему уступила. Она готова была меня ослушаться. Впервые в жизни…»
…
Карты сданы, ставки сделаны, схватка между противниками началась. Теперь они знают, осознали оба, что они – противники. Что они сошли в жесткой борьбе за человеческую душу. Что от исхода их поединка зависит, как повернется жизнь юного создания. Нежного и хрупкого, слабого и прекрасного. Что судьба Юлиты – ставка в их противостоянии.
Так кто же из них одержит верх?
Глава 7
Взгляд назад
Разные бывают города. Есть города – аристократы. Горделиво возносит они ввысь стены своих дворцов, их широкие улицы заполняет богато одетая публика, нарядно выглядят их площади и свысока смотрят их жители на пришельцев из других городов, не могущих похвастаться подобным великолепием. Таким был Ортвейл, город, где родилась Элиса. Есть города – дельцы. Не столь большие и значительные, еще не скопившие достаточно богатства, позволяющего почивать в неге, они лишь стремятся к этому, лица их жителей несут на себе печать серьезности и занятости, они всегда поглощены своими делами, они основательны и довольны собою. К таким городам можно было бы отнести и Хардон, где происходит основное действие нашей незамысловатой истории. Есть города – труженики. Они обрастают заводами и фабриками, они коптят небо своими трубами, они потемнели от грязи, что сопровождает всякую черную работу, они спешат и суетятся в своей трудовой деловитости, они неказисты, но своенравны и горды, ведь они растут и множатся, ведь среди их закопченных стен зарождается будущее. А есть города, как будто заснувшие в прошлом. Жизнь в них протекает лениво, извилистые улочки никуда не торопятся, маленькие домишки дремлют в зелени садов, такие города ни к чему не стремятся и ни о чем не задумываются, и кто знает, быть может, в отдаленном будущем, шумном и суетливом, люди будут с завистью оглядываться на их неспешное существование. Таков был Лийск, родина элисиной кузины.
Кардаполь, город, ставший для Элисы новым домом, можно было назвать городом на отдыхе. Раскинувшийся на живописных холмах вдоль морского побережья, он самой природой был предназначен для легкой, беспечной жизни. Согретый ласковыми лучами солнца, обдуваемый теплым морским ветерком, город нежился в зелени своих садов. На причудливо спускающихся к морю террасах были рассыпаны увитые плюшем аккуратные домики. Белые особняки были оплетены вязью решеток, тихие извилистые улочки играли причудливой рябью теней от абрикосовых деревьев, ровные ряды пальм придавали аллеям парадный вид. Ближе к вечеру, когда солнце умеряло свой пыл, просторная набережная заполнялась гуляющими. Нарядно одетые дамы неторопливо плыли, прячась под белоснежными зонтиками от солнечных лучей, их франтоватые кавалеры с важным видом отпускали глупости, вызывая розовую краску на лицах своих спутниц.
Особняк, в котором проживал Дарти Гардуэй со своей женой, как и большинство местных домов, был сложен из белого известняка. Расположенный на обращенном к морскому берегу склоне, он утопал в буйной южной зелени. Из окон открывался вид на морской простор, а ровная, обсаженная высокими тополями, аллея, начинавшаяся от широкой белоснежной лестницы, вела прямо на побережье.
Элиса полюбила это место. Хотя особняк Дарти не был выстроен с таким размахом, как ее собственный, а расстилающийся вокруг сад был значительно скромнее ее родного парка, роскоши ей хватало и здесь, а недостающее восполняла щедрая южная природа. Многоцветие розовых кущ, вьющийся виноград, стройные стрелки кипарисов, все радовало глаз и создавало настроение праздника.
Известие о том, что она ожидает ребенка, Элиса приняла спокойно. Она не проявила никакой радости, но не высказала и тревоги. С тем же пылом, что и прежде, она продолжала развлекаться, она танцевала, каталась, веселилась на вечеринках, она выглядела вполне довольной жизнью, и одно казалось странным: Элиса не вспоминала о своем положении. Когда с нею пытались заговорить о ее ребенке, Элиса смотрела на собеседника с каким-то недоумением и сразу переводила разговор на другое.
Дарти не задумывался, почему она проявляет такое равнодушие к своему будущему материнству. Мысли его были об ином. Вся жизнь его пребывала в состоянии шаткого равновесия. Дарти всячески старался скрыть от Элисы, что у его есть и другие женщины, он изворачивался, лукавил, откровенно лгал, он шел на все, лишь бы сохранить в доме покой.
Долгое время это удавалось. Элиса выглядела такой же, как обычно, ничто не указывало, что у нее есть хоть тень подозрения. Элиса веселилась, Дарти был с нею рядом или под каким-либо предлогом отлучался, и семейная жизнь их текла гладко.
…
Но однажды ночью сон Дарти прервали стоны. В тревоге он приподнялся. Лицо лежащей рядом Элисы казалось белым пятном, широко раскрытые глаза смотрели на него черными ямами. Дарти торопливо окликнул жену, но ответом ему был лишь протяжный стон, и тело ее выгнулось дугой. Больше ничего не спрашивая, он кинулся к звонку.
Сообщение, что ребенка она потеряла, Элиса приняла равнодушно. Она лишь пробормотала: «Значит, боли больше не будет», и отвернулась. Больше на эту тему она не разговаривала. Элиса вообще говорила теперь мало.
Сам Дарти к случившемуся отнесся спокойно, к этому времени он уже получил известие из маленького поселения в полудне пути от Кардаполя и успел побывать там. Но состояние жены вызывало у него тревогу.
Прошло больше двух недель, но Элиса все не могла оправиться. Доктора, что он приводил ней, в один голос твердили, что ей нужно только время, что она обязательно придет в себя, что скоро его жена станет такой же, как прежде. Дарти хотелось им верить, но вид Элисы свидетельствовал об обратном. Осунувшаяся, она полулежала в кресле, и, когда взгляд ее останавливался на нем, Дарти становилось не по себе. Но, когда Элиса, наконец, заговорила, он не почувствовал облегчения.
Она медленно произнесла:
– Дарти, скажи, я очень подурнела?
Обычно звонкий голос ее звучал приглушенно.
– Ну что ты! – бодро ответил он. – Ты выглядишь прекрасно.
Слова эти не отвечали действительности. Произошедшее наложило на Элису отпечаток, точеные черты ее выглядели расплывшимися, а присущий ей прежде огонь не освещал черные глаза и не зажигал на щеках румянца.
– Ты не говоришь мне правды. Я подурнела, я знаю. Я вижу это. В твоих глазах больше нет восхищения. – Элиса взмахнула своими длинными ресницами и почти без перерыва бросила, – ты поэтому изменяешь мне?
Слова протеста застряли у Дарти в горле. Но Элиса и не ждала ответа. Не глядя на мужа, она говорила:
– Я знала, что это произойдет со мной, с самого начала знала. Ты был так любезен, что еще сватаясь, предупредил меня. Я знала, что ты не будешь мне верен, когда шла за тебя. Я знала, что наступит момент, когда я стану тебе не нужна. – Дарти сделал протестующий жест, но она не обратила на него внимания. – Я играла, я радовалась, я ловила те моменты счастья, что были мне отведены. Я не думала о том, что произойдет, я жила настоящим, и мне было хорошо. Даже когда я понесла, я старалась не вспоминать, чем это может для меня обернуться. Я продолжала веселиться, как будто мне не угрожал конец, как будто та страшная боль, что отведена женщине, когда она производит на свет ребенка, не ждала меня впереди. Но вот Гортелия рассказала мне, что тебя видели у мадам Домени, а всем известно, для чего ходят к мадам. И я поняла, что мое время кончилось. – Элиса судорожно сглотнула, помолчала минуту, справляясь с волнением, и продолжала, – в тот вечер я лежала рядом с тобой в постели и представляла, как выскажу тебе все, но мне становилось хуже и хуже, внутри все разрывалось от боли, потом мне стало так плохо, что я уже не могла говорить.
