Единожды восстав
И дядя, тот единственный мужчина, что оставался в доме, на чьих плечах лежали все заботы об их благополучии, он тоже выглядел и озабоченным, и печальным. Господин Котомак поделился с племянницей своими сомнениями. Состояние элисиной матери по большей части было растрачено ее последним мужем, состояние самого господина Котомака было не столь значительно, и его явно не доставало, чтобы содержать огромный особняк.
– Если бы ты, Элиса, поселилась здесь со своим мужем, нашего совместного капитала хватило бы, чтобы привести все в порядок. Но если вы не захотите жить в Ортвейле, я вижу только один выход – продавать особняк и поселиться в доме более скромном.
Элиса поежилась. Мысль о том, что родной дом совсем прекратит свое существование, что здесь поселятся чужие люди и заведут свои порядки, обдало ее сердце холодом.
– А иного выхода нет? – спросила она.
– Иного выхода я не вижу. Если ты и твой муж не захотите помочь, мы не справимся.
– И что же тогда? – печально спросила Элиса.
– Ну, что тогда… Уедем в Лийск, в мое поместье. Большую часть жизни я прожил там, почему бы мне туда не вернуться. Ты не беспокойся, Элиса, – добавил он, видя, что в глазах его племянницы сохраняется сомнение. – О твоей матери я позабочусь. После всего случившегося ей нужны тишина и покой. В Лийске она получит это в полной мере.
Элиса никогда не бывала в Лийске, но Ровина много рассказывала ей, и Элиса представляла себе небольшой старый дом среди поросших липами и тополями холмов в маленьком убогом селении, где никогда ничего не происходит и время кажется остановившимся. Ей сделалось тоскливо.
– Я подумаю, – шепнула она. – Я поговорю с мужем.
…
Своего мужа она нашла в парке. Парк сохранился лучше, но и в нем ощущалась неухоженность. Дарти стоял у балюстрады. С этого места раскрывался вид на пруд с его прихотливо изрезанными берегами, с полощущими ветви в воде плакучими ивами. На другом берегу поднимал ввысь свои стены изящный голубой павильон.
Расслышав за спиной быстрые шаги жены, Дарти обернулся.
Он был привлекателен. Высокий, стройный блондин, он красиво смотрелся и на коне, и в бальном зале. Шапка мягких, вьющихся волос окружала тонкое выразительное лицо, волосы скрывали единственный изъян в его внешности – изуродованное еще в юности ухо. Мягкие, исполненные грации движения выгодно выделили его среди собратьев по полу, более приземленных и грубых. Но особенно притягательны были глаза: ярко голубые, светлые, ясные, они привлекали присущим им выражением жизнерадостности и душевности.
Внимательно выслушав сбивчивый рассказ жены, Дарти задумчиво покачал головой.
– Что ж, если тебя больше привлекает Ортвейл, давай поселимся здесь, – медленно проговорил он. – Уверен, если мы захотим, то сможем вернуть жизнь в это печальное место. Но хочешь ли этого ты?
– Я и сама не знаю… – потянула Элиса. – Мне хочется возродить свой дом, и все же… Я не понимаю, как это объяснить…
– Здесь слишком многое напоминает о плохом? – подсказал Дарти.
– Да, слишком много тяжелых воспоминаний. Может, лучше уехать? Как ты думаешь? Может, на новом месте мне будет лучше?
– А твои родные?
– О! – Элиса махнула рукой. – Они смогут устроиться. Дядя объяснил мне. У него есть собственное поместье. Он жил там раньше, пока не переехал к нам после смерти моего отца.
– Ну, если твоим родным есть, где поселиться, остается понять, где хочешь жить ты?
– Я не знаю…
Элиса медленно окинула взглядом пруд, окруженный ивами и тополями, горбатый мостик напротив, отражающийся в воде голубой павильон. В глазах ее плескалось сомнение. Дом, бывший когда-то родным, вызывал слишком горькие воспоминания, к ним добавлялись печальные мысли о том, что мать ее предала, а дядя не сумел защитить. Было и еще одно обстоятельство. Интуитивно Элиса ощущала, что в жизни, что она вела здесь, не хватало чего-то неуловимого, но очень важного – не доставало той душевности, к которой она приобщилась в доме Ровины с Хорвином.
– Скажи, – спросила она, – а этот твой дом, в Кардаполе, он большой?
– Не настолько, как этот особняк, но достаточно велик.
– А он красив?
– Я нахожу его красивым.
– Как ты думаешь, мне будет там хорошо?
– Я уверен в этом.
Голос у Дарти был тихий и мягкий, и когда он говорил, то речь его, то плавная и неспешная, то живая и выразительная, завораживала.
– Тогда… – Элиса снова обвела взглядом расстилающийся перед ней хорошо знакомый пейзаж. – Тогда… Тогда уедем отсюда! Я хочу начать новую жизнь!
Глава 4
С тех пор, как Элиса поселилась в доме мужа в Кардаполе, миновало много лет. Она больше не бывала в Ортвейле. Она не пыталась возрождать старые воспоминания. Скромный Лийск, где доживали свой век ее мать и дядя, тоже ее не привлекал. Но в Хардоне Элиса гостила часто.
Элиса не забыла, что именно Ровина и ее муж в трудную минуту пришли ей на помощь, что только благодаря ним Элиса может смотреть людям в глаза, может жить свободно, не опасаясь, что постыдная тайна опозорит ее.
Но не только чувство благодарности приводило Элису в Хардон. Она давно уже нуждалась в том тепле и участии, которое она неизменно получала в семье своей кузины, ей нужны были и Ровина с ее внимательностью и лаской, и Хорвин с его суровым сочувствием. С какого-то момента Элисе стала нужна и Юлита.
Юлита была похожа на свою родную мать и, одновременно, не похожа. От Элисы она унаследовала правильные черты лица, черные прямые волосы и темный цвет глаз. Однако все, что у матери выглядело ярким, броским, выставленным на показ, у дочери казалось скромным и едва заметным. Элиса была высокой и статной, Юлита – маленькой и худенькой. Щеки Элисы сверкали румянцем, Юлита была бледной. Руки и плечи Элисы были округлы, юлитины – угловаты. Даже глаза Юлиты такие же большие, миндалевидные, как у матери, выглядели меньше из-за привычки прятать их под длинными ресницами.
Элиса пыталась научить Юлиту тому, что хорошо умела делать сама – всеми возможными способами привлекать к себе мужское внимание. Но присущая девушке болезненная застенчивость делала ее уроки бесполезными.
Однако в последний приезд Элису ожидала хорошая новость – она узнала, что у Юлиты появился поклонник.
…
Айтон Дарагон взял Юлиту на абордаж, не обратив внимания, даже не заметив испытываемых девушкой чувств неловкости и стеснения. Айтон вел себя по принципу: «Вот ты, вот я, я выбрал тебя, ты теперь моя». Юлита покорилась. Обычную скованность вскоре сменило новое для нее ощущение успокоения. Ее выбрал самый энергичный, самый ловкий, самый смелый из всех окружавших ее молодых людей. Она чувствовала себя под его защитой.
– Юлита, скажи мне, как имя того молодого человека, что я несколько раз видел рядом с тобой? – голос отца звучал серьезно, а его темные глаза внимательно смотрели на девушку.
Бледные щеки Юлиты залил румянец. Она еще ниже склонилось над своим шитьем.
– Я жду ответа.
– Его зовут Айтон Дарагон, – ответила Юлита тихо.
– Что тебе известно о нем?
Водившая иглой рука девушки замерла. Она робко посмотрела на нахмуренное лицо отца и снова опустила голову.
– Очень немногое, – проговорила она. – Господин Дарагон только недавно был переведен в наш город.
– Откуда он прибыл?
Юлита молча смотрела на свое шитье. Хорвин повысил голос.
– Юлита, я хочу знать. Откуда он прибыл?
Юлита склонилась еще ниже.
– Я не знаю… – ответила она еле слышно.
– Ах, Хорвин, ну разве можно быть таким несносным? – вмешалась в разговор Элиса. – Ну что ты привязался к девочке? Разве ты не видишь, что ей неприятны твои расспросы?
Досадливо нахмурившись, Хорвин повернулся в ее сторону. Пока Юлита с матерью занимались рукоделием, Элиса, устроившись на софе, перебирала вышивки.
– Хочешь узнать об этом Дарагоне, спроси у меня, – продолжала болтать она, разглядывая затейливый узор из переплетенных лилий и незабудок. – Я уже с ним познакомилась.
– Вот как, – отозвался Хорвин сухо.
– На меня он произвел благоприятное впечатление. Он статный, довольно интересный, хорошо держится, сразу виден настоящий мужчина.
Хорвин покачал головой и прошелся по комнате.
– И что еще ты можешь добавить? – спросил он, останавливаясь против свояченицы.
– Он хорошо держится в седле. На недавних скачках он пришел первым. Говорят, он хорошо стреляет.
– Что-нибудь еще?
– Как я слышала, он заключил пари, что пройдет по карнизу между окнами третьего этажа. И, представь себе, он выиграл.
Губы Хорвина тронула скептическая улыбка.
– Еще что-то?
– Он со многими знаком, не пропускает ни одного мероприятия…
– Это все?
Элиса пожала плечами.
– Разве этого мало?
– Для того, чтобы произвести впечатление – достаточно, – отрезал Хорвин. – Но не для того, чтобы понять, что он за человек.
Не вступая в разговор, Ровина переводила взгляд с лица мужа на лицо дочери. В глазах у нее была тревога.
…
Между Ровиной и Хорвином давно сложилось то понимание, слова для которого не обязательны. Ровина сразу ощутила, что мужа снедает беспокойство. Не считая возможным начинать разговор при дочери и кузине, она предпочла дождаться, пока они с мужем останутся наедине, и только тогда задала волнующий ее вопрос:
– Ты встревожен новым знакомством нашей дочери?
Хорвин согласно наклонил голову:
– Да, ты права, я неспокоен.
– И неспокоен ты из-за этого молодого человека, Айтона Дарагона?
– Да, Ровина, из-за него.
Они оба находились в ровининой комнате. Хорвин устроился в кресле. Присев возле туалетного столика, Ровина машинально перебирала лежащие на нем мелочи,
– Разве не хорошо, что нити, связывающие Юлиту с обществом, окрепли? – спросила Ровина.
– Не думаю, что это так, – возразил Хорвин. – Укрепляется ее связь не с обществом, а с этим конкретным ее новым знакомым.
Ровина повернулась к мужу.
– Но почему этот молодой человек вызывает у тебя тревогу?
– Ты его видела?
– Нет. Только слышала о нем от Харизы Зальцер.
– И что тебе известно?
– Примерно то же, что говорила Элиса. Он видный, энергичный, привлекает к себе внимание. Сами по себе эти качества нельзя назвать отрицательными.
– Согласен. Но ты судишь об Айтоне Дарагоне с чужих слов, а я видел его собственными глазами. Мне не понравился его вид, не понравилось, как он держится, не понравилось, как он ведет себя с другими. Он смотрит на людей свысока, у него холодный, жесткий взгляд черствого и бездушного человека. Я бы даже сказал, что у него взгляд хищника.
– Но если это так, почему наша дочь ничего не чувствует? – возразила Ровина. – Почему такое обращение ее не отталкивает?
– Думаю потому, что Юлиту также, как и остальных, завораживает присущие ему сила и яркость. Все, что ты слышала о нем, соответствует действительности. Я видел его во время игры в поло. Он был самым активным, самым сильным из игроков в обеих командах. Это производит впечатление. Но меня насторожила его манера игры. Он идет напролом, он несется к цели, расшвыривая остальных, не видя вреда, который причиняет. Мне кажется, Дарагон принадлежит к типу людей, которые с легкостью переступают других.
Ровина покачала головой.
– По-моему, ты знаешь об Айтоне Дарагоне слишком мало, чтобы иметь возможность судить о нем.
– Согласен, быть может, я преувеличиваю. И все же, моя интуиция редко меня подводила.
Ровина попыталась представить свою дочь рядом с этим, пока неведомым ей молодым человеком. Она понимала, что предположения мужа не имеют под собой твердой почвы, но его беспокойство передавалось ей все больше.
– Ты боишься, что намерении Айтона Дарагона бесчестны? – спросила она. – Что он намеревается соблазнить нашу дочь?
– О нет, – сказал ее муж, – я опасаюсь как раз обратного. Бесчестным намерениям Юлита смогла бы противостоять. Но перед намерениями честными она может оказаться беззащитна.
Ровина встретилась с мужем взглядом.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она тихо.
– Я опасаюсь, что этот Айтон Дарагон задумал жениться на нашей дочери.
Ровина поднялась. Тревога холодной иглою прошили ей сердце. Подойдя к окну, она вгляделась в затуманенное стекло. Вечерняя тишина уже спустилась на землю. Голубые сумерки окутывали сад. Тени деревьев сплетались в причудливый рисунок на фоне темнеющего неба.
– Ты считаешь, этот брак может стать несчастьем для нашей дочери? – спросила Ровина.
– Я почти в этом уверен, – ответил Хорвин. – В супружество вступают один раз, потом нельзя будет ничего переменить.
Ровина обернулась к мужу.
– Но можно постараться приспособиться. Трения бывают всегда, ты знаешь, и у нас они были. Но мы же смогли справиться.
Подойдя к жене, Хорвин осторожно обнял ее плечи.
– Что бы ни было в прошлом, наш с тобой брак был счастливым с самого начала. А мне кажется, что этот человек не способен принести счастье кому бы то ни было.
Они стояли, прижавшись друг к другу. Общие воспоминания накрыли их.
– Чтобы выжить в несчастном супружестве, – заговорил Хорвин снова, – нужны силы, и силы немалые, Ты же знаешь нашу девочку! В ней нет собственной жизненной энергии. Она, как плюш, что может виться только вокруг опоры. Если опора крепка, то и Юлита становится крепкой. А без опоры наша дочь увянет.
Ровинино лицо туманила печаль. Она прекрасно понимала, что муж имеет в виду.
– Родная мать Юлиты в браке была несчастлива, – продолжал Хорвин. – Ты помнишь, как все сложилось? Но у Элисы достанет и стойкости, и внутреннего огня. Наша с ней дочь совсем иная…
Глава 5
Взгляд назад
Первые полгода после женитьбы Дарти Гардуэй не замечал женщин вокруг себя. Эти очаровательные создания с их томной грацией, с их исполненными озорства взорами, с их улыбками, то нежными, то лукавыми, все они перестали для Дарти существовать. Всех их заменила одна – та единственная, которую он решился назвать своей женой.
Элиса вызывала в нем восхищение. Не только потому, что она была красива той яркой, вызывающей красотой, что не может оставить равнодушным ни одного мужчину. Высокая, стройная, хорошо сложенная брюнетка, она привлекала не этим. На овале ее лица, напоминающем своим совершенством точеные лица греческих богинь, выделялись огромные черные глаза. В них отражался дух Элисы. Ее глаза могли сверкать гневом или вдохновением, они заплывали томным довольством, они подергивались туманной дымкой грусти, они могли быть разными, но никогда не бывали равнодушными. В них бился огонь, огонь живой и подвижной натуры. Элиса окуналась в жизнь с воодушевлением, с неутомимым желанием радости, со страстным стремлением успеть везде и увидеть все.
Вот они возвращаются домой после бала, и ни одна черточка на лице Элисы не отражает усталости после целой ночи, проведенной за танцами. Она настоятельно требует продолжения, и Дарти играет на рояле, а она вдохновенно кружится по комнате, и Дарти любуется ее точеными движениями.
Понесли лошади. Раскачиваясь и подпрыгивая на ухабах, коляска мчится по дороге. Пытаясь удержать взбесившихся рысаков, кучер стремительно натягивает поводья, но тут ремень лопается, и коляска окончательно теряет управление. Закусив губу и низко пригнувшись, Дарти скачет сзади. Он не представляет, как остановить обезумевших лошадей, но ничего другого, как нестись за ними следом, ему не остается. Там, в коляске, находится его жена.
Никто не может сказать, сколько времени длится неистовая скачка. Но вот лошади замедляют свой бег, и кому-то из мчавшихся за коляской молодых людей удается ухватить за болтающийся повод. Коляска стоит, накренившись. Спешившись, Дарти бросается к ней и останавливается, пораженный.
Элиса смеется. Ни потрясения, ни следа от пережитого страха нет на ее разгоряченном лице. Она радостно смеется, и огромные черные глаза ее горят торжествующим огнем.
Дамы затевают маскарад. Переодетые, они предстают перед зрителями-мужчинами по очереди, а те должны отгадать, кого скрывает костюм. Вот бойко марширует лихой гусар, озорное личико которого прикрывают огромные усы, но у зрителей не остается сомнений, что это – юная графиня Дордиа. Вот томно проплывает Коломбина. Ярко раскрашенная маска делает неузнаваемыми черты ее лица, но движения выдают изящную Готелию Иради. Вот прокрадывается стройный разбойник, романтичный плащ драпирует его фигуру, лицо скрывает огромная шляпа. Но и разбойник оказывается узнанным. Это – веселая озорница Корлели Бориски. И лишь одну героиню не сумел опознать никто. Нищая старуха-цыганка, грязная, сгорбленная, с трясущимися руками, что-то шамкающая кажущимся беззубым ртом так и остается не узнанной. И когда зрители признают свое бессилие, сгорбленный стан распрямляется, черты сморщенного лица разглаживаются, исчезает кутающий фигуру огромный серый платок и перед ними предстает смеющаяся Элиса.
Энергия била в Элисе ключом. Ее черные глаза горели огнем, вдохновляемым какой-нибудь очередной идеей. Она постоянно куда-то стремилась, она впитывала жизнь, как увлекательное приключение. Но незначительный эпизод, случайно брошенное слово, косой взгляд, и с ней происходила разительная перемена. Горевший огонь угасал, прекрасные глаза подергивались дымкой грусти, и перед Дарти оказывалась испуганная девочка, девочка одинокая и несчастная. В такие минуты Элиса была особенно близка Дарти. Всей душой он желал утешить ее, защитить, даровать успокоение, он желал этого и понимал, что не сможет этого сделать. Ибо Дарти знал, знал с первого дня их семейной жизни, что именно он и будет главным элисиным обидчиком.
С той минуты, как он впервые осознал на себе действие женского очарования, Дарти оставался во власти этой страшной силы. Женщины влекли его, как влечет прохладная вода в душный и знойный полдень, они возбуждали в нем страсть, они будоражили его воображение и становились источником вдохновения. Перед этими чарами меркли прочие радости, поэзия философии, красота искусства, безыскусная прелесть природы, страсть азарта, все это отступало на второй план, когда в душе Дарти разгорался огонь нового увлечения.
…
Она слегка картавила, этот небольшой дефект делал ее речь мягче, что придавало Анастазии Годак лишь больше очарования. Частые колечки цвета меди ореолом окружали прелестную головку, что венчала чуть полноватый стан, точеные округлые плечи и свежий румянец говорили о хорошем здоровье, а прямой твердый взгляд выдавал сильную натуру.
Дарти не видел Анастазии больше двух лет, но когда повстречал ее на набережной, внутри у него сразу обдало теплом, ему вспомнились их редкие встречи, полные пламенной чувственности и трепета. Когда Дарти с ней познакомился, Анастазия была не только замужем, но уже успела вкусить плоды тайной греховной любви. Именно такие женщины и давали Дарти возможность удовлетворить его страсть к прекрасному полу.
Оба они жили в эпоху господства жесткой морали, в эпоху четкого разделения «законной любви» и «любви греховной», той любви, что узами брака не освящалась. Общество строго следило, чтобы женщина блюла свою чистоту, никакие отношения до вступления в законный брак не допускались, и та несчастная, что осмеливалась нарушить этот запрет, из рядов общества изгонялась.
Как бы ни была прелестна девушка, каким бы огнем очарования ни сияли ее глазки, каким бы стройным ни был ее стан, как ни пленительна была ее походка, одного сознания, что совратив это юное создание, он обрек бы ее на мучительную жизнь изгоя, было достаточно, чтобы остудить в Дарти весь пыл. Однако сложившиеся веками традиции не были столь незыблемыми и давали достаточно свободы действий и для людей, подобных Дарти. Женщины, самостоятельно ступившие на скользкий и непростой путь тайного разврата, были для него доступны.
Анастазия шла ему навстречу, и Дарти сразу отметил, что взгляд ее широко посаженных прозрачных глаз зеленоватого оттенка прикован к нему. Он невольно залюбовался ее твердой, ровной походкой, округлым станом, гордо откинутой головой, что украшала изящная шляпка зеленого бархата. Дарти склонился в знак приветствия, но тут из-под драпирующего статную фигуру плаща выскользнул платок и упал к его ногами. Дарти поспешно нагнулся. Легким наклоном головы Анастазия поблагодарила его и прошла мимо. Дарти взглянул на свою ладонь. На маленьком клочке бумажки, что остался у него в руке, мелким ровным почерком было написано всего несколько слов: «Кофейня „У пяти кленов“. 3 часа дня». Холодная игла пошла Дарти сердце. Мелькнула мысль: «Не стоит идти». Он посмотрел вслед удаляющейся стройной фигуре. Анастазия не оглядывалась. Походка ее оставалась столь же твердой и решительной, голову она держала так же прямо. Дарти вновь опустил глаза на записку. Он знал, что придет. Женщина позвала его, и отказаться он не сможет.
Со времени женитьбы Дарти прошло больше полугода, и те пылкие чувства, что он испытывал к жене, успели сделаться привычными. В жизни его стала ощущаться некоторая пресность, ему уже не хватало чего-то яркого и захватывающего. Однако с тех пор, как он занял солидное положение женатого человека, его прежние знакомые не пытались его тревожить. Привязанность Дарти к жене продолжала быть у всех на устах, и никто не торопился возобновить старые связи. Лишь Анастазия Годак повела себя по-иному.
…
Небольшая кофейня выглядела уютно. Несколько маленьких, крытых белыми скатертями, круглых столиков, еще пустые в этот ранний час, низкие своды, полукруглое окно, в которое можно было видеть ноги прохожих, запах кофе и свежих булочек, все это придавало свиданию аромат таинственности.
– А ты не изменился. Мне почему-то представлялось, что ты приобретешь некую представительность, солидность что ли. Но нет. Ты смотришься таким же мальчишкой, каким и был.
В широко посаженных глазах Анастазии поблескивали зеленые искорки.
– Не рановато ли мне претендовать на солидный облик, – улыбнулся Дарти.
– Все же ты вступил в брак. Да-да, не делай удивленное лицо. – Легкая улыбка скользнула по ее губам. – Слухи о твоей женитьбе достигли даже нашего захолустья. Я все пыталась вообразить, какая она, твоя избранница. Она должна обладать чем-то особенным, если ради нее ты согласился расстаться со своей свободой.
– Не думаю, что женщине может быть интересна другая женщина, – возразил Дарти. – Ведь любая из них – прежде всего соперница, а значит, в ней стремятся разглядеть не достоинства, а недостатки.
Его собеседница чуть прищурились.
– Пожалуй, это звучит слишком жестко, – потянула она задумчиво. – Конечно, я могу видеть в новоявленной госпоже Гардуэй лишь соперницу, но я способна и трезво оценить ее. Вне всякого сомнения, ее можно назвать красивой женщиной, отрицать этого не сможет никто. Но я думаю, что большее впечатление на тебя произвела присущая ей живость, тот внутренний огонь, который сразу отличает ее от других. Остальные дамы кажутся бледной тенью рядом с ней.
Дарти нахмурился.
– Удивляюсь тебе, Анастазия. Когда ты успела так хорошо ее изучить. Давно ли ты приехала?
– Уже два дня. Но ничего удивительного нет. Едва я оказалась здесь, как сразу постаралась познакомиться с твоей супругой.
Тревога овладевала Дарти все больше.
– И что же двигало тобой. Простое любопытство? Или нечто иное?
На это Анастазия ничего не ответила. Дарти было неспокойно. Впервые со времени своей женитьбы он вел столь откровенный разговор с женщиной.
Анастазия задумчиво водила пальчиком по краю чашки. Так и не отпитый кофе отливал темным блеском. Она тоже была неспокойна, Дарти не мог этого не видеть. Причина ее тревоги была ему понятна: он хорошо знал обстоятельства жизни Анастазии Годак.
– Дарти, скажи честно, – по лицу Анастазии скользнуло облачко грусти. – Ты доволен своей участью? Ты ни о чем не жалеешь?
Дарти ответил быстро:
– Конечно, я ни о чем не жалею! – Но тут же поймав себя на мысли, что это звучит преувеличенно бодро, он добавил, – я понял, что не представляю себе жизни без Элисы, поэтому и только поэтому я женился на ней.
– Вот значит, как… Что ж. могу только порадоваться за тебя. Когда спутник жизни любим и отвечает взаимностью – это великое счастье. Не всем удается его испытать, – опущенные ресницы не давали увидеть, что скрывается в глубине зеленых глаз, но Дарти хорошо слышал легкую дрожь в голосе своей собеседницы.
– Тебе надолго приехала? – спросил он.
– Не слишком. Осталось шесть дней. – Она вздохнула. – Всего шесть дней. Целых шесть дней…
Дарти понимающе кивнул.
– И под каким предлогом тебе удалось выбраться на этот раз?
Слабая улыбка тронула ее полные губы.
– Предлог примитивный, но вполне надежный. Я должна посетить зубного врача.
Он понимал, что скрывается за этими простыми словами. Анастазия вынуждена была выйти замуж рано. Преждевременная смерть обоих родителей, нужда, в которой очутилась она и ее младший брат, тогда еще ребенок, толкнули ее выйти за состоятельного соседа. Брак был неравным, Анастазия принадлежала к старинному, но обедневшему дворянскому роду, муж ее был простым лавочником, сделавшим себе состояние на спекуляциях. Человеком недалекий и примитивный, он не вызывал у своей жены ничего, кроме отвращения. Однако сила была на его стороне. Он давал Анастазии кров и кусок хлеба, на его деньги брат Анастазии получал образование, и за это господин Годак требовал от супруги полнейшего повиновения. Она не могла отлучаться из дома без его на то согласия, она не смела принимать у себя никого из друзей, она должна была терпеть его грубые выходки. Запертая в глуши, Анастазия черпала радость лишь в письмах брата, обучавшегося в кадетском корпусе. И лишь изредка, вырвавшись из дома под каким-нибудь предлогом, она отводила душу. Дарти был одним из тех ее друзей, кто во время этих отлучек давал Анастазии возможность в полной мере ощутить себя женщиной и женщиной красивой.
