Как быть съеденной

– Для них средство выбраться наверх – это не генерировать новые идеи или упорно работать, а обзавестись нужными связями, подольститься к нужным людям. Поэтому они льстят мне. Но они не уважают меня. – Он помолчал и сделал глоток из своего бокала. – Вы знаете, я рано осиротел. Все, что у меня есть, я заработал сам.

– Мне очень жаль. – Я уже знала о его сиротстве: это был единственный факт в разделе «Ранние годы» на посвященной ему странице «Википедии».

– Не нужно. Я усвоил уроки, которые никогда не выучат эти люди. Не важно. – Эштон улыбнулся, плотно сжав губы и явно собираясь уйти. Но мне отчаянно хотелось продолжить разговор.

– Значит, поэтому нам не разрешено проносить сюда телефоны? – поинтересовалась я. – Чтобы не заводить связи?

Он откинулся на спинку дивана и кивнул.

– Да, Бернис. – Я была потрясена тем, что он знает мое имя. – Но не только это. Не следует проводить всю жизнь за экраном.

– Но вы правите целой технологической империей.

– Я считаю, что технология должна улучшать реальность, а не заменять ее, – объяснил Эштон. – Если у вас есть достаточно умных вещей – если ваши вещи достаточно умны, – они будут знать каждое ваше желание и вам никогда больше не придется смотреть в экран.

Он провел ладонью по дивану.

– Эта обивка расшита вручную. Я купил ее, когда изучал приемы резьбы по кости в Нигерии. Потрогайте.

Я и без того постоянно водила пальцами по дивану, но после его слова выразительно взмахнула ладонью, жалея, что не отполировала свои обгрызенные ногти.

– На экране так не получится, – продолжил Эштон. – В цифровом мире отсутствует текстура. Он бесконечно воспроизводится, создает копии себя самого. Быть может, именно поэтому меня тянет к древностям, созданным вручную предметам, уникальным вещам. Коллекционирование таких вещей – в некотором роде мое хобби. Может быть, даже фетиш. Доставщик из UPS приходит так часто, что у него даже есть доступ на территорию по отпечатку пальца. Но некоторые предметы я создал сам.

Наоми – которая сейчас стояла в углу под картиной Джексона Поллока и ела креветок из специального бокала для креветочных коктейлей, стоящего в отдельной чаше со льдом – посмотрела на меня, слегка расширив глаза. «Видишь, что я имею в виду?» – читалось в этих глазах. Я отвела взгляд.

– Я думала, ваш фетиш… – Обвела жестом синюю комнату. – Ну, вы понимаете.

– О, вы заметили цветовую схему? – со смехом сказал Эштон. – Это началось почти как шутка, небольшая игра на мысли о «голубой крови» – благородной крови. Предприниматели – благородное сословие Америки, но мы так же ущербны, как монархия Старого Света, если просто оказываем протекцию своим друзьям, не говоря уже о наследниках. Если у меня будут дети, я не оставлю им ничего, кроме интеллектуальных орудий и трудолюбия. Может быть, сборник хайку или загадок с подсказками относительно того, где искать всякие забавные мелочи.

Я засмеялась.

– Это забавно, – продолжил Эштон с напряженной улыбкой, – но я не шучу. Синий цвет – это символ. По сути, я говорю, что каждый должен сам сделать себя представителем «голубой крови». Я короновал себя сам.

Он изобразил, как надевает корону себе на голову, и несколько человек, стоявших поблизости, улыбнулись, глядя в нашу сторону.

– Не важно, – заключил Эштон, окинул взглядом вечеринку, потом сжал губы и неопределенно хмыкнул. Я проследила за его взглядом и увидела Наоми, на которую этот взгляд и был устремлен. Она хихикала вместе с одним из парней в футболке и блейзере; в руке у нее была зажата целая нога королевского краба. Темные волосы, выбившиеся из косичек, блестели на свету, придавая ей озорной, юный вид.

Мне было знакомо выражение зачарованного интереса, отразившееся на лице Эштона. Я сотни раз видела это выражение на лицах друзей, родственников, предающихся воспоминаниям учителей (которые вскоре после этого разочаровывались во мне), и даже – память об этом все еще жгла меня – на лице парня, в которого я была влюблена в старшей школе, а он сел рядом со мной в автобусе только ради того, чтобы спросить меня о моей сестре.

– Она весьма привлекательна, – произнес Эштон. – Уверена в себе.

Мы смотрели, как с губ Наоми слетел смешок, превратившийся в полномасштабный смех. Вскоре она смеялась так сильно, что была вынуждена опереться рукой о стойку, чтобы не потерять равновесие.

– Вы с ней хорошо ладите?

– Конечно, – ответила я, а потом добавила с легкой хрипотцой в голосе, выдававшей ложь: – Мне кажется, она с кем-то встречается.

Эштон склонил голову набок, потом медленно повернулся ко мне, словно сова, которая заслышала мышь, шуршащую в траве.

– Вы так считаете? – уточнил он.

Я провела обоими указательными пальцами по расшитой бусинами поверхности дивана.

– Да, я так считаю.

Эштон погладил свою бороду и осведомился:

– Сколько вам лет?

– Двадцать три, – сказала я.

– Идемте, – велел он.

Участники вечеринки с любопытством смотрели, как мы идем к лестнице, и расступались, чтобы пропустить нас.

В двухэтажном кабинете, где вдоль стен тянулись книжные полки, а на полу лежала тигровая шкура, Эштон подвел меня к простой лампе с асимметричным кожаным абажуром и латунной фурнитурой. Я не могла понять, почему из всех предметов в кабинете именно эта лампа была чем-то особенным.

– Очень шикарно, – сказала я, не придумав ничего лучше. Эштон просиял. Пол у нас под ногами пульсировал от звуков музыки в стиле техно, звучащей на первом этаже.

– Не так шикарно, как выглядит, – сказал он. Потом сообщил, что это один из немногих светильников в доме, которые все еще включались посредством старомодного выключателя. Щелкнул выключателем несколько раз, а потом, словно по велению мимолетной мысли, снял с ближайшей книжной полки три дневника для записей в сделанных на заказ кожаных переплетах. Глубоко вдохнул запах этих переплетов, словно наслаждаясь ароматом тонкого вина.

– Редкой выделки кожа, – сказал он, протягивая их мне, чтобы я тоже могла их понюхать.

В трехуровневой гостиной мы полюбовались четырьмя сосудами из известняка, стоящими по бокам гигантского мраморного камина. Это были элегантные сосуды размером с человеческое бедро, имевшие форму пули, крышка каждого из них была вырезана в форме головы – одна человеческая, три звериных.

– Мои сосуды Тиффани, – сказал Эштон.

– Как ювелирный бренд?

– Нет, – ответил он. – Как некоторые люди называют свои машины. Тиффани – мое первое крупное приобретение. – Он улыбнулся. – Вы знаете, для чего они нужны?

– Древнеегипетские сосуды, – сообщила я, вспоминая уроки в школе. – Для хранения органов.

– Отлично, – похвалил он. – Канопы. Восьмисотые годы до нашей эры.

– Они пустые? – спросила я, морща носик – как я надеялась, мило.

– Какой в этом был бы интерес? – Эштон указал на каждый сосуд, называя органы, хранящиеся внутри. – Желудок. Кишечник. Легкие. Печень. – Он сделал паузу. – От мозга египтяне избавлялись.

– Доставали через нос крючком, – подхватила я.

– Общее заблуждение. – Он резко взмахнул рукой. – Его взбивали, сунув палочку в нос, пока он сам не вытекал из ноздрей.

Когда Эштон повернулся, чтобы выйти из комнаты, мне показалось, что я слышу слабый писк. Точнее говоря, мне показалось, что я слышу слабый, но членораздельный писк. «Нет!» – гласил этот писк. Я замерла на месте, прижав ногой половицу. Никакого скрипа. Как будто в новеньком особняке Эштона могли быть скрипучие полы!

В его спальне стояло одно из самых ценных его приобретений – туалетный столик синего цвета с инкрустацией из белой блестящей кости в виде повторяющегося узора флёр-де-лис.

– Флёр-де-лис, – пояснил мне Эштон, – предположительно должен символизировать лилию – или, может быть, ирис. Он хорошо известен по своему использованию во французской геральдике, но у него есть и более темная история. В некоторых местах – например, в Новом Орлеане – этим символом клеймили рабов за попытку побега. Клеймили, – повторил он, выводя пальцем контуры флёр-де-лис на моем обнаженном плече.