Крестный отец

Дон не скрывал приятного удивления. «Ты знаешь, кто я такой?» – «Да».

Тогда Хейген, правда, еще не представлял размахов влияния дона. И в течение последующих десяти лет, до того как заболел Дженко Аббандандо и Тома сделали исполняющим обязанности консильери, – тоже. Однако он посмотрел в глаза дону и сказал: «Я хочу работать на вас, как ваши сыновья», – то есть с абсолютной преданностью и беспрекословно принимая его божественную волю. О проницательности дона уже тогда ходили легенды, и впервые с того момента, как Том появился у него в доме, он продемонстрировал юноше знак отцовской любви – быстро, но крепко обнял Хейгена. И с тех пор обращался с ним как с родным, хотя время от времени напоминал: «Никогда не забывай своих родителей, Том», – в равной степени ему и себе.

Хейген не мог бы забыть их при всем желании. Не мог забыть мать, неряшливую идиотку, которая так мучилась анемией, что ей не хватало сил даже изображать материнскую теплоту, не то что испытывать ее. Не мог забыть и отца, которого искренне ненавидел. Слепота матери перед кончиной ужасно напугала Тома, а когда роковая болезнь поразила и его, он был уверен, что тоже ослепнет. После смерти отца сознание мальчика не выдержало. Он бесцельно слонялся по улицам, как умирающий пес, пока в один судьбоносный день Санни не нашел его спящим в каком-то подъезде и не привел к себе. Все, что произошло после, было сродни чуду. Однако еще много лет Хейгену снились кошмары: будто бы он вырос слепым и везде ходил с тросточкой, а за ним вереницей постукивали белыми палочками его слепые дети, и они вместе попрошайничали у прохожих. Иногда он просыпался, а перед глазами продолжало стоять лицо дона Корлеоне – такое, каким Том его запомнил в тот миг, когда почувствовал, что все плохое позади.

Еще Вито Корлеоне настоял, чтобы, помимо выполнения дел Семьи, Том три года посвятил общей юридической практике. Этот опыт впоследствии оказался бесценным, а также развеял всякие сомнения в том, что представляла собой работа на дона Корлеоне. Затем еще два года Том стажировался в лучшей конторе по уголовным делам, где у дона были связи. Вскоре стало понятно, что к этой отрасли права у него талант, и когда он наконец смог полностью посвятить себя делам Семьи, дон Корлеоне за все шесть лет не нашел ни единого повода придраться к нему.

Когда Хейген стал временным консильери, другие сицилийские Семьи стали презрительно называть семью Корлеоне «ирландской шайкой». Это забавляло. Вместе с тем, однако, Том понял, что занять место дона во главе Семьи ему не суждено. Впрочем, его все устраивало. К лидерству он никогда не стремился – ведь подобные амбиции были бы «неуважением» к благодетелю и его кровным родственникам.

* * *

Самолет приземлился в Лос-Анджелесе еще затемно. Хейген принял душ в отеле, побрился, посмотрел, как над городом встает солнце. Потом заказал завтрак и газеты в номер и позволил себе расслабиться. Встреча с Джеком Вольцем была назначена на десять. Никаких трудностей с этим на удивление не возникло.

Накануне Хейген созвонился с самым влиятельным человеком в киношных профсоюзах – Билли Гоффом – и по совету дона попросил его договориться о встрече на следующий день, намекнув продюсеру, что если исход разговора Хейгена не устроит, то на киностудии может начаться стачка. Через час Гофф перезвонил и сообщил, что Хейгена будут ждать в десять. Вольц принял предупреждение о стачке к сведению, но особого беспокойства не выразил.

– Если дойдет до дела, я должен буду связаться с доном, – добавил Гофф.

– Если дойдет до дела, он свяжется с вами сам, – сообщил Хейген, зная, что эти слова никого ни к чему не обязывают.

Готовность Гоффа услужить не удивляла. Технически влияние Семьи ограничивалось Нью-Йорком, однако дон Корлеоне сумел возвыситься именно на помощи профсоюзам, и многие лидеры пребывали у него в дружеском долгу.

Тем не менее встреча в десять утра – плохой знак. Значит, Вольц планирует другие дела после разговора с Томом, даже на обед не пригласит. То ли он не сильно обеспокоен, то ли Гофф не слишком давил – похоже, Вольц ему тоже приплачивает. Да уж, порой желание дона оставаться в тени не шло на пользу семейному делу, так как посторонним его имя мало о чем говорило.

Догадка оказалась верной. Вольц промариновал Тома в приемной целых полчаса. Впрочем, ничего страшного. Кресло было весьма мягким и удобным, а на сливового цвета диване напротив сидело самое очаровательное дитя, которое Хейген когда-либо видел, – девочка лет одиннадцати-двенадцати, но одетая очень дорого и строго, как взрослая женщина, с удивительными золотистыми волосами, огромными темно-синими глазами и сочными малиновыми губами. С ней сидела женщина – очевидно, мать, – не сводившая с Хейгена такого хамовато-презрительного взгляда, что у обычно сдержанного юриста зачесались кулаки. «Как у подобной ехидны мог родиться такой ангелочек?» – думал Хейген, отвечая взглядом на взгляд.

Наконец полноватая, с иголочки одетая секретарша провела Хейгена через анфиладу дверей в просторный кабинет кинопродюсера Вольца. Красота работавших там людей произвела впечатление на Тома, и он с грустью улыбнулся. Эти проныры мечтают попасть в кинобизнес, начав с конторской работы, но едва ли им что-то светит. Большинство из них либо так и просидят за столами до старости, либо в конце концов признают поражение и вернутся в свои провинциальные городки.

Джек Вольц оказался высоким, крепко сложенным мужчиной с массивным брюшком, которое почти полностью скрывал идеально пошитый костюм. Хейген успел ознакомиться с биографией своего визави. В десять лет Вольц катал пустые пивные бочонки в Ист-Сайде. В двадцать – помогал отцу гонять работников на текстильной фабрике. В тридцать – переехал из Нью-Йорка на Западное побережье, вложился в первые кинозалы и взялся за съемки кинокартин. К сорока восьми он стал самым влиятельным киномагнатом в Голливуде, хотя так и остался грубоватым мужланом, неутолимым в любовных похождениях, – лютый волк в отаре беззащитных овечек-старлеток. В пятьдесят он решил себя пересоздать: взял уроки речи, научился одеваться у английского лакея и вести себя в свете у английского же дворецкого. После смерти первой жены женился на мировой знаменитости, очаровательной актрисе, которая не любила сниматься. Сейчас, в шестьдесят, Вольц коллекционировал картины старых мастеров, входил в консультативный совет при президенте США и основал многомиллионный фонд своего имени для продвижения искусства в кинематографе. Его дочь вышла за английского лорда, а сын женился на итальянской принцессе.

Последним увлечением Вольца, о чем исправно сообщали все киноиздания в Америке, стали скаковые лошади, на которых в прошлом году он потратил десять миллионов долларов. Новость о том, как продюсер приобрел непобедимого британского скакуна Хартума за умопомрачительные шестьсот тысяч долларов, а потом объявил, что сделает из него племенного жеребца для своих конюшен, облетела все первые полосы.

Вольц принял Хейгена вежливо?радушно; его аккуратно выбритое, ухоженное лицо с ровным загаром искривилось в чем-то наподобие улыбки. Несмотря на усилия самых дорогих пластических хирургов, возраст все же было не скрыть: подтяжки на лице напоминали заплаты. Впрочем, двигался Вольц энергично, а держался так, будто абсолютно все вокруг принадлежит ему. Это роднило его с доном Корлеоне.

Хейген сразу перешел к делу, сказав, что его послал друг Джонни Фонтейна, очень влиятельный человек. Этот человек предлагает мистеру Вольцу благодарность и вечную дружбу в обмен на услугу. Услуга небольшая: снять Джонни Фонтейна в новой военной картине, к съемкам которой студия приступает на следующей неделе.

Лоскутное лицо оставалось невозмутимо-вежливым.

– И чем этот ваш друг может мне угодить? – спросил Вольц с легким оттенком снисхождения в голосе.

Хейген пропустил высокомерный тон мимо ушей.

– У вас в профсоюзе назревают беспорядки, – пояснил он. – Мой друг может устранить эту угрозу раз и навсегда. Ваш ведущий актер, приносящий студии огромные барыши, решил пересесть с марихуаны на героин. Мой друг может сделать так, что героина этот человек не достанет никогда и нигде. И что бы ни случилось впоследствии, всего один телефонный звонок мне – и ваши проблемы будут решены.

Джек Вольц посмотрел на Хейгена как на дворового задаваку. А потом резко сказал, не скрывая ист-эндского выговора:

– Ты что, пытаешься меня запугать?

– Вовсе нет, – спокойно ответил Хейген. – Я пришел просить об услуге для друга. Как я уже говорил, вы от этого только выиграете.

Лицо Вольца превратилось в гневную маску: губы поджаты, кустистые подкрашенные черным брови сведены в жирную черту над горящими глазами.

– Слушай сюда, ты, скользкий сукин сын, – проревел он, наваливаясь на стол, – и боссу своему передай, кто бы он ни был: Джонни Фонтейн не получит у меня роли никогда! И не важно, сколько мафиозных прихвостней сюда заявятся. – Он вновь опустился в кресло. – Прими совет, приятель. Джон Эдгар Гувер – думаю, слыхал, – Вольц саркастически усмехнулся, – мой близкий друг. Если он узнает, что на меня давят, вы и пикнуть не успеете, как вас прижмут.

Хейген не перебивал. От человека такого статуса он ожидал большей благоразумности. И как дурак сумел подняться до главы компании стоимостью в сотни миллионов долларов? Дон как раз ищет новые пути вложения денег, и если лучшие представители этой индустрии настолько тупы, то кино – хороший вариант, его стоит обдумать. Оскорбительный тон Хейгена нисколько не коробил – искусству переговоров он учился лично у дона. «Не выходи из себя, – наставлял тот. – Не угрожай. Договаривайся». По-итальянски «договаривайся» звучало как negoziare – красиво и напоминало о негоциантах. Искусство заключалось в том, чтобы не отвечать на оскорбления и нападки, всегда подставлять другую щеку. Хейгену довелось наблюдать, как дон Корлеоне восемь часов провел за столом переговоров, глотая одну обиду за другой, пока пытался поставить на место знаменитого своей беспринципностью и манией величия мафиозо. В конце концов он бессильно всплеснул руками, сказал присутствующим: «Нет, с этим человеком невозможно договориться», – и покинул помещение. Мафиозо побледнел от ужаса и послал своих людей упросить дона вернуться. Соглашение было достигнуто, но два месяца спустя того человека застрелили в его любимой парикмахерской.

– Вот моя визитка, – начал Хейген снова как ни в чем не бывало. – Я адвокат. Разве я похож на самоубийцу? С чего бы мне вам угрожать? Более того, я готов выполнить любое ваше условие, чтобы Джонни Фонтейн получил роль. Я и так уже немало предложил за столь небольшую услугу. Оказать ее, как мне видится, в ваших же интересах. По словам Джонни, вы тоже считаете, что он идеально подходит на эту роль. Будь это не так, никто вас ни о чем не просил бы. Если же вы тревожитесь за свои вложения, мой клиент готов профинансировать съемки. Однако скажу начистоту: мы примем любое ваше решение, даже отказ. Никто и не думает на вас давить. Мы в курсе ваших особых отношений с господином Гувером и, позволю себе добавить, уважаем вас за это. Мой босс относится к дружбе очень трепетно.

Вольц все это время рисовал закорючки большой красной ручкой, но на слове «профинансировать» навострил уши.

– Смета съемок составляет пять миллионов, – со знакомой снисходительностью произнес он.

Хейген присвистнул, демонстрируя, что впечатлен, и спокойно заметил:

– У моего босса есть друзья, которые поддержат его в этом предприятии.

Впервые за все время Вольц, похоже, отнесся к разговору серьезно. Он внимательно изучил визитку Тома.

– Я знаю почти всех крупных адвокатов в Нью-Йорке, но твое имя слышу впервые. Откуда ты, черт побери, взялся?

– Я веду корпоративную практику, и у меня лишь один клиент, – сухо отметил Хейген, поднимаясь. – Что ж, не буду отнимать у вас время.

Он протянул руку, Вольц ее пожал.

У двери Хейген повернулся к продюсеру.

– Знаю, вам часто приходится иметь дело с людьми, которые пытаются казаться важнее, чем на самом деле. В моем случае все наоборот. Почему бы вам не расспросить обо мне нашего общего знакомого? Если передумаете, наберите мне в гостиницу. – Он помолчал и добавил: – Между прочим, мой клиент способен сделать для вас то, за что господин Гувер не возьмется.

Вольц сощурился: видно, до него наконец дошел смысл сказанного.

– И кстати, я большой поклонник ваших фильмов, – сказал Хейген с максимальной почтительностью. – Надеюсь, вы сможете и дальше делать хорошее кино, столь необходимое нашей стране.

Ближе к вечеру Хейгену позвонила секретарша продюсера и сообщила, что через час за ним приедет машина и отвезет в загородный дом мистера Вольца на ужин. Дорога займет три часа, но в машине есть бар и кое-какие закуски. Хейген удивился, почему именно машина, ведь Вольц путешествует из дома на студию и обратно в частном самолете.

– Утром вас отвезут в аэропорт, поэтому мистер Вольц также советует вам взять вещи с собой, – вежливо добавила секретарша.

– Хорошо, спасибо.

Еще один повод для удивления. Откуда Вольц узнал, что Хейген возвращается в Нью-Йорк утренним рейсом? Он задумался. Скорее всего, Вольц пустил по его следу частных детективов. Выходит, он точно в курсе, кого представляет Том, а значит, кое-что знает о доне, и, соответственно, готов обсудить дело всерьез. «Что ж, может, еще и выгорит, – подумал Хейген. – Вдруг Вольц и правда умнее, чем показался утром?»

* * *

Дом Джека Вольца напоминал декорации к очень дорогому фильму: особняк в колониальном стиле, огромная территория, опоясанная грунтовой тропой для верховой езды, конюшни и выгон для табуна лошадей. Изгороди, клумбы и газоны аккуратнее, чем маникюр у кинодивы.

Хозяин встретил Хейгена на застекленной веранде с кондиционером. Костюм продюсер сменил на голубую шелковую рубашку с открытым воротом, горчичного цвета брюки и мягкие кожаные сандалии. Лоскутное суровое лицо резко контрастировало с ярким и броским нарядом. Вольц вручил Хейгену огромный бокал мартини и взял еще один себе. Вел он себя куда приветливее, чем утром.

– Ужин скоро подадут, а пока давай посмотрим на лошадей, – предложил он, приобняв Хейгена. И по дороге к конюшням пояснил: – Я навел о тебе справки, Том. Что ж ты сразу не сказал, что работаешь на Корлеоне? Я?то решил, что Джонни решил натравить на меня третьесортного афериста… Афериста я бы погнал в шею, а вот наживать врагов среди серьезных людей не хочу. Впрочем, о делах после ужина. Пока можно расслабиться.

Как ни странно, Вольц показал себя рачительным хозяином и толково рассказал Тому о новаторских подходах, которые должны сделать его конюшни самыми успешными в Америке. Здание защищено от пожара, почти стерильно, а за безопасность отвечает частное охранное предприятие.