Призраки летнего сада

Этот же вопрос задала Дарина, когда разбудила сына утром. Но Лёсик божился, что не помнит, как подписывал, и вообще ничего из того, что в протоколе, на самом деле не было. А что же было? Ну, пришёл в ОВИР после ночной, народу кругом туча, сел на подоконник, потом заснул, а проснулся уже дома. Дарина побледнела. Он что, забыл, как был в ментовке, как ей звонил, как она за ним приехала? Нет, ни в какой ментовке он не был, просто спать страшно хотелось, да и сейчас бы поспал…

Михаил Егорович навёл справки, с кем-то поговорил и советовал просто ждать, пока всё уляжется и о Лёсике забудут. Пусть никуда не выходит, с работы – сразу домой, а если повестка в суд придёт, звонить ему, тогда уж будет действовать, хотя эти собаки на всё способны, тем более, оказал сопротивление, царапался, дурень.

Тогда Дарина ещё не знала, что всё, написанное в протоколе, – правда. Твердила себе и окружающим про ментовский беспредел. И хоть душу жгла тревога, но материнская логика отводила глаза. Она не связывала грубое поведение сына, приступы сумеречного сознания и этот немыслимый милицейский протокол.

Из дневника Лёсика

11.03.200… г.

Как теперь жить дальше? Как контролировать этого негодяя? Все прошлые попытки – если я о них помнил, а ведь, как правило, и не помнил ничего! – эти попытки ничем хорошим не кончались. Как бы я ни старался, отталкивая, затыкая рот, умоляя и стыдя, сделать с ним ничего не мог. Иногда матушка перестаёт со мной разговаривать, и я понимаю: это Леон опять что-то учинил, пока я спал после ночной.

Все вокруг думают, что я таким стал: циничным, наглым и грубым. И никакие извинения и объяснения уже не помогают. Я перестал общаться с людьми, боюсь, что в любой момент этот гад выскочит и всё испортит. Одно благо: он никогда не появляется, если я пишу дневник. И читать моих записей не может. Так что дневник – моё единственное надёжное прибежище.

21.04.200…г.

Ещё вчера полагал, что могу владеть собой. А сегодня вышло, что не могу. Наверно, если бы матушка была дома, ничего этого не произошло. Но она три дня как в командировке, и, конечно, Леон этим воспользовался. Тысячу раз себе твердил: плюнь, не обращай на его выходки внимания, ведь его, по сути, и не существует. Плод воображения, не больше. Оказалось, совсем не так.

То, что случилось сегодня, напугало меня по-настоящему. Я полез на антресоли, где спрятаны Светины дощечки с клинописью, и обнаружил, что их всего две. Каменный воробей был на месте, а одну из трёх дощечек я так и не нашёл. Всё перерыл и уже было решил, что Валя разбирала и куда-то сунула, но вдруг мне попался под руку конверт, а в нём – триста долларов.

Тут Леон вынырнул из ванной и с ухмылочкой вещает: не парься, продал я одну, деньги нужны на переезд. Я принялся его трясти, а он только хохочет и паясничает. На меня такая злость напала! Куда, падла, собираешься переезжать?! Так с тобой вместе: куда ты, туда и я! Бить его принялся, но этот чёрт уворачивается ловко, себе лишь навредил, стукнувшись об угол шкафа.

Сволочь, сволочь, чтоб он сдох! Не денег жалко – хотя продал, зараза, по дешёвке! – и не древнего артефакта, а память Светину. Хотя, бог мой, не мог же он сам что-то продавать! Это я сам, сам, своими руками сотворил такое – поменял то, что мне дороже всего, на кучку вонючих баксов! Что теперь делать, как избавиться от этого негодяя?!

Может, правда, во мне сидят доктор Джекил и мистер Хайд[8 - – «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» – готический роман шотландского писателя Роберта Стивенсона.]? Хотя при раздвоении личности активен только один, они друг с другом не встречаются. Кто знает, возможно, для окружающих так оно и выглядит, но только не для самого больного.

Вот и написал это слово. Я – больной, это надо признать.

Часть 2. У ЛЕТНЕГО САДА

Убежище

Постоянное ожидание неприятностей в корне изменило жизнь Лёсика, которая теперь отличалась отсутствием целей и перспектив. Он мерил пространство ближайшими часами, всё обязательное шло на автоматизме. Из его комнаты редко раздавались звуки, он либо спал после ночной смены, либо сидел за компьютером в наушниках. Когда Дарина уходила «поруководить», Лёсик вылезал из своей берлоги, заваривал чай, подолгу стоял под душем, включая на всю мощь электронную музыку своего детства. Либо без устали, в любую погоду ходил по городу, забираясь в глухие переулки, где время застыло в вековой давности.

Мать и сын почти не общались, и это тяготило обоих. Дарина решила поговорить с сыном. К разговору подтолкнуло одно важное обстоятельство: у неё появился Антон, скрипач и джазмен. Очень близкий, очень нужный, но абсолютно бездомный.

Разговор получился предельно конструктивным: подыскивается квартира для Лёсика, тем более что переезду он не противится. Не в новостройках – это главное условие. Была вызвана на разговор рекомендованная верными людьми риэлторша Анна Васильевна, дама в возрасте и с опытом. Выслушав все пожелания матери и сына – именно с таким приоритетом: она понимала, кто за всё платит, – она взяла небольшой тайм-аут, по истечении которого явилась уже с вариантами.

Анна Васильевна оказалась настоящим профи. Как опытный кукловод, держала в своих сухоньких, птичьих лапках все нити и, обладая уникальным чутьём и пониманием людской природы, не позволяла обстоятельствам руководить процессом. Это была её игра, и никакие преграды и сложности не могли повлиять на желаемый результат. В том числе и создаваемые самими клиентами. Умело направляя беседу, она быстро разобралась в их семейных делах. По сути, Анна Васильевна сразу поняла, что подойдёт Лёсику, но имитировала свободный выбор, подвигая его к своему варианту.

Этот вариант всплыл в первый же день, сразу после знакомства. Если говорить честно, он давно существовал в базе её коммерческих объектов, просто никому не предлагался. И не потому, что не устраивал – нет, напротив, маленькая квартирка на Чайковского была чудной… мечта, а не квартирка… но абсолютно не продаваемой. Бывают такие особые места, под стандартный перечень жилищных достоинств не подходящие, но уникальные по другим меркам.

Конечно, однушка в центре, да ещё возле Летнего сада – это уже неоспоримый плюс! Но для большинства на этом всё хорошее и заканчивалось. Кого мог заинтересовать чёрный ход, крутая лестница без лифта, узкий двор-колодец? Да и планировка квартиры выглядела странной. Не совпадающие уровни указывали на то, что она была когда-то перекроена из разных квартир. На кухню шли вверх две ступени, а сама она – треугольная, ни под какую мебель не пригодная – поражала окном в глухую стену и несоразмерно высоким потолком. Не кухня, а угловая шахта. Комната вполне себе ничего: квадратная и светлая, но потолок, напротив, низкий, давящий. Ванная большая, но опять же – с пьедесталом. Короче: ступени и уровни, того и гляди сверзнешься.

Некоторые недостатки могли бы сойти за достоинства. К примеру, лестница, на которую выходило только три двери: самой квартиры, входная и чердачная. Это в пятиэтажном доме! Остальные были замурованы либо снаружи, либо изнутри, но в любом случае никогда не открывались. Получалось, что обладатель этой квартиры получал до кучи собственный лестничный марш, свою парадную и личный чердак! Последний был интересен ещё и тем, что имел выход на крышу в виде широкого балкона с коваными решётками. В отличие от самой квартиры, окна которой смотрели в глухой двор-колодец, с чердачного балкона открывался вдохновенный вид на Неву и Петропавловку.

Но главная загвоздка была до идиотизма абсурдной. Изучая историю квартиры – а уважающий себя риэлтор обязан её знать – Анна Васильевна обнаружила основное препятствие к продаже. Квартирка была ведомственной по линии КГБ, – благо контора находилась рядом, на Литейном, – и после войны там постоянно менялись жильцы. То ли последние годы никто в ней не жил, то ли в процессе реорганизации КГБ в ФСБ она отошла от ведомства, а в муниципалитет не попала – но стандартных документов на квартиру не существовало, всё какие-то недостоверные акты и расписки.

Продать квартиру не представлялось никакой возможности, отказаться от находки не было сил, и Анна Васильевна уповала на случай, а до той поры втихаря, очень задёшево, сдавала её студентам. Но при этом беспокоилась, ожидая разоблачения и, по меньшей мере, скандала. Надо было что-то предпринять. Она не сомневалась, что легализовать квартиру удастся. Но тут нужен был доверенный человек, на которого можно было бы её оформить, а потом от его имени продать заинтересованным покупателям. Такого человека у неё не было, и с подобным предложением не сунешься к кому попало.

Встретив Лёсика, Анна Васильевна сразу подумала: ему это подойдёт. Она прямо вживую видела, как он открывает парадное своим ключом, с лёгкостью преодолевает десять крутых маршей, как босиком пробегает по всем закоулкам квартиры, летучей мышью перелетает из ванной в треугольную кухню, как выходит на крышу, вдыхает морской воздух и, сощурив глаза, вглядывается в даль залива. И ветер треплет его каштановые, с рыжей искрой, волосы.

В том, что её квартира понравится Лёсику, она не сомневалась. Оставалось решить две задачи: на кого оформить и за сколько продать. И вдруг её как током ударило: не нужно искать доверенного человека, сам Лёсик и есть такой человек, а квартира оформляется прямо на него, без всяких посредников. Это озарение посетило её, как всё гениальное, под утро. По стариковской привычке рано вставать Анна Васильевна заварила крепкого чая, включила телевизор и под его бормотание вела сама с собой диалог:

– Они, конечно, заплатят и не станут болтать.

– Но меры предосторожности всё же не помешают.

– Тут проблем не будет, главное – зацепить.

– Да, сначала это должно им понравиться.

– Не им, а ему.

Анна Васильевна была уверена: Лёсик должен один, непременно один увидеть всё сам, захотеть эту квартиру, влюбиться в неё. Мать прагматично заметит недостатки, выстроит из них аргументацию, холодной рассудочностью перечеркнёт всё волшебство и невероятность совпадения личности сына и этого забытого богом и людьми жилища, – и дело сорвётся.