Антиквар

Ну, не сегодня – так завтра.

Главное – неотвратимость наказания. Неотвратимость и последовательность. Только так.

Шестьдесят четыре…

Эти наверняка ждут. Что ж, не стоит обманывать ожиданий…

Бланк сопроводительного письма рябил десятком росчерков – многие товарищи скрепили своей подписью решение, которое предстоит исполнить сегодня. Стало быть, верное решение, ошибка исключена. Осталась последняя подпись – его, Яна Лапиньша.

Еще раз пробежал глазами список – и нахмурился, зацепившись взглядом за чье-то имя. Поколебавшись, все же поднял массивную телефонную трубку.

Молодой человек в форме офицера госбезопасности возник на пороге через несколько секунд.

– Слушаю, товарищ комиссар государственной…

– Ладно. Сегодняшних – ты готовил?

– Так точно. С майором Коняевым.

– Коняева я отправил отоспаться. А ты относительно всех в курсе?

– Разумеется, товарищ комиссар государственной…

– Да оставь ты, заладил…

– В курсе, Ян Карлович. Кто именно вас интересует?

– Меня интересует именно комбриг Раковский.

– Есть такой.

– Вижу, что есть. Я спрашиваю, что на него есть?

– Все.

В полумраке Лапиньшу показалось, в глазах подчиненного мелькнула усмешка. В общем, понятная – группе военачальников, привлекаемых теперь к ответственности, инкриминировались одни и те же преступления.

Лаконичное «все», таким образом, означало, что Раковский оказался замешан всюду.

Как, впрочем, большинство.

Все так.

Однако не повод для ухмылок – высшее руководство РККА, едва ли не в полном составе, – предатели!

Умные, опасные, коварно затаившиеся враги.

Теперь не до смеха.

– Извольте доложить по форме.

– Следствие располагает неопровержимыми доказательствами активного участия комбрига Раковского в организации и деятельности разветвленной военно-троцкистской организации, возглавляемой бывшим маршалом Тухачевским. Кстати, Ян Карлович, Раковский состоит с Тухачевским в близких дружеских отношениях. Служил под его началом в 1920-м, еще на Южном фронте. С той поры практически неразлучны. Академия РККА, Генштаб и, наконец, Поволжский округ.

– Их что же, на пару сослали?

– Относительно Раковского такого решения не было.

– Выходит, он самовольно покинул место службы и зайцем рванул за Тухачевским?

– Никак нет. Написал рапорт с просьбой перевести для дальнейшего прохождения службы…

– Ясно. А почему сейчас в Москве?

– Десятого мая прибыл, сопровождая маршала, то есть бывшего маршала… Ну и семья у него здесь. Не успел перевести.

– Значит, неопровержимые доказательства?

– Так точно. Получены признательные показания большого круга лиц, имевших непосредственные контакты…

– Что ж, жаль… Начинал хорошо – мальчишкой ушел в революцию. В гражданскую воевал достойно.

– Происхождение, Ян Карлович, что ни говори, все же дает себя знать. Сколько бы лет ни прошло.

– Да? И кто же Раковский по происхождению?

– Насколько я помню, из дворян. Но можно уточнить в деле…

– Не нужно. В отличие от вас я совершенно точно знаю, что дед Раковского был крепостным художником, родители – сельские учителя. Происхождение, таким образом, самое что ни на есть правильное – крестьянское. Однако вины его это ни в коей мере не умаляет.

– Виноват, Ян Карлович. Ориентировался по фамилии. Выходит – ошибся.

– Я, представьте себе, тоже. Однажды, в девятнадцатом году… Мы тогда добивали корниловцев на Орловщине. Фамилии – вообще штука сложная. И порой обманчивая. Не находите?

– Честно говоря, не задумывался.

– Напрасно. Наша профессия побуждает размышлять на самые разные темы. Ну вот… – Лапиньш поставил на листе размашистую подпись. – Ступайте. Работы сегодня много… Полагаю, до утра.

Утро наступило уже через несколько часов. Вернее, обозначилось, проступило густой синью, разбавляя антрацитовый сумрак небес. Еще горели фонари. И первые трамваи только собирались выползти из депо.

Он велел шоферу остановить подальше от арки, нырнув в которую сразу оказался в родном дворе.

Ночью шел дождь – мокрая сирень пахла легким, мимолетным счастьем.

В другое время он наверняка не удержался бы – наломал охапку влажных душистых веток. Аккуратно пристроил бы букет возле Нинкиной подушки.

И все равно, как ни старался бы, разбудил жену.

Она чуткая, Нинка, и тревожная, как маленький пугливый зверек, – просыпается сразу от малейшего шороха. Замирает, с ужасом вглядывается в темноту огромными глазищами. И моргает часто – шелестят чуть слышно ресницы.