Лагеря и этапы

Вот одно из них: после ужина война шишками, ввиду плохой видимости, перетекала в «казаков-разбойников». Делились чаще всего по старому доброму половому признаку, но уже не так принципиально, как в «войнушке». В тот год в лесу активно шастали дикие кабаны, подходили даже к самому лагерю, и кто-нибудь постоянно натыкался на их следы. Так что территория наших игр из соображений безопасности немного сужалась. А именно – мы старались не уходить в лес даже внутри лагеря. Но в этот раз все вышло из-под контроля, прятки и поиски ужесточились, границы стерлись, перебежчики, шпионы и предатели сновали повсюду. Доносы и переходы из одной команды в другую участились. И вскоре вовсе не было ясно, кто на чьей стороне, кто убегает, а кто – ловит. Ждать подставы стоило откуда угодно, но она нагрянула внезапно. Главные союзники нашей дивизии просили убежища, но прятавший оказался подставным. Нам пришлось уходить через лес. Заслышав шаги врага, мы бросились врассыпную. Я бежала сломя голову, продираясь сквозь кусты, в темноте, сдерживая вырывающийся наружу смех. Со мной удирал мальчик, Т., с которым мы так и не поладили, но в тот вечер мы были одной командой. Заточение в соседний кабинках туалета и истерическое хихиканье сблизили нас. Мы провели там, наверное, целую вечность, прежде чем решили выбраться из укрытия. И снова бросились наутек, даже не подозревая, что происходит снаружи. А там творился бедлам. За туалетами начиналась чаща, из которой доносился гулкий топот и шум ломающихся веток, чудилось, будто ломаются кусты и валятся деревья. Кто-то кричал: « Кабаны! Дикие кабаны!». Мы со скоростью света ломанулись в разные стороны. Я добежала до пятой дачи, где у турников, с испуганным видом, топтались мои однополчане. Мы судорожно старались придумать, что же нам делать, чтобы с достоинством выйти из положения и не подать виду, что мы напуганы. В этот самый момент на горизонте показался тот самый московский умник, С. Мы налетели на него. «Анекдоты. Давай анекдоты. Рассказывай быстрее, что угодно». Что угодно рассказывать было непросто. Как писала Лорен Оливер в моей любимой книге: « Какой смысл быть ботаном, если ничего не соображаешь», тогда, у турников, я всем нутром прочувствовала эту фразу. И к тому же на тот момент он страшно заикался. Это его не портило, совсем наоборот, придавало особого обаяния, но в данной ситуации было абсолютно не к месту. Мы приняли самые что ни на есть беспечные позы и с увлеченным видом приготовились слушать искрометную импровизацию. Увы, анекдот был оборван на самом интересном месте. Хотя я не уверена, что мы дослушали хотя бы до середины, поскольку после третьего «м-м-м-м-мяча» способность воспринимать рассказываемое улетучилась. И мы хватались за животы, покатываясь со смеху. Такую картину и застали «кабаны», которых мы к тому времени уже раскусили. А после они и сами во всем признались.

С. Через несколько лет вылечился от заикания, и анекдоты рассказывал намного лучше, но так смешно больше ни разу не было. Зато было много неловкого в связи с неожиданным признанием в симпатии. Мы держались за ручки в игротеке во время вечернего показа кино, он катал меня на спине, давал свою теплую кофту, чтобы я не мерзла. Мы уходили гулять в лес за неловкими объяснениями и смешным поцелуем в щеку, от которого было так не по себе. Смотрели на звезды на парковке, и он пел мне:

1) Просто прожитое прожито зря, не зря,

Но не в этом, понимаешь ли, соль,

Слышишь, капают дожди октября,

Видишь, старый дом стоит средь лесов.

И дом стоял, и дожди капали, и все было не зря.

А потом:

2) Милая моя, солнышко лесное,

Где, в каких краях встретимся с тобою?

Я действительно была лесной, и немного диковатой, а встретились мы с ним, когда выросли, еще два раза. В первый он снова умничал, а во второй вышло и вовсе глупо.

Очередная глава

Дожди тут были редкостью, или просто не особенно влияли на наши настроения, а потому не откладывались в памяти. Запомнился один, какой-то невероятной силищи. Поливало несколько дней напролет, словно прорвало небесный водопровод. Большую часть времени проводили тогда в библиотеке, листая журналы, или расходились по своим комнатам, чтобы почитать. Даже в столовой все вели себя как-то тихо, точно дождь кого-то оплакивал, и передавал свой траур всем обитателям лагеря. Вечером собирались в игровой. Проводили матчи по настольному теннису, смотрели, как взрослые играют в покер и просто слушали разговоры. Когда небо, наконец, прояснилось, выяснилось, что дождь оставил о себе на память огромный, а точнее – глубокий подарок. Необъятных размеров лужа, точно маленькое озеро, разлилась от зеленой дачи до самой игровой в одну сторону и от кострища до колодца в другую, заняв при этом добротную часть территории. Мерить ходили все. Никто не оставался равнодушным, и весь следующий день можно было наблюдать целые колонны пилигримов, облачившихся в резиновые сапоги и жаждущих измерить самое глубокое место. Или просто прошагать новоявленное озерцо вдоль и поперек. Мне доставало чуть не до колен, а то и выше. Смею предположить, что сантиметров тридцать тогда накапало.

После дождей появлялось и еще несколько развлечений, всеми высокочтимых. Как то: носиться на велосипеде, обдавая брызгами всех вокруг, босиком топтаться по нагревшимся лужицам на асфальте, но самое мое любимое – разувшись идти на озеро.

Дорога не просыхала долго из-за того, что практически все время находилась в тени, и даже спустя неделю после дождя грязь была непроходимая. Простые смертные канатаходили по принесенным бревнам и доскам. Мы же с двумя девочками москвичками, К. и Н., не искали легких путей. Скинув тапки, мы лихо бросались штурмовать грязное месиво и шли напрямик, увязая в грязи по голень, а иногда проваливаясь и по колено. На озере мы рассказывали всем, что грязевые ванны удивительно полезны для кожи ног. В доказательство своих слов усаживались на песочной части пляжа и часами размазывали сырой песок по ногам, украшая его аккуратненькими всевозможными башенками, капельками и прочими изысками. Обратно в лагерь добирались тем же способом. Так что после купания нам приходилось еще раз хорошенько отмывать всю налипшую на обратном пути грязь. Но, по-моему, мы даже из этой нудной процедуры умудрялись сделать увеселительное мероприятие.

С водой мы в целом были на короткой дружеской ноге. Постоянно изнывая от жары, да еще и в совокупности с постоянной беготней, мы изобретали миллионы различных способов использования воды, помимо классического умывания и вечернего мытья. Сначала это были невинные поливания через дырки в бутылочных крышках, за ними в ход были пущены: бутылки без крышек, стаканчики, ведерки, обрызгивания из колодца, пятилитровые бутыли. Дошло и до того, что после одного особенно бурно отмеченного дня рождения младшего брата того самого московского умника, нас поливали из шланга, высунутого из окна столовой. Ребята студенты, помогавшие на кухне, решили, что раз уж мы почти целиком мокрые, намочить нас с ног до головы будет замечательной идеей. Мы хохотали как ненормальные, пока ледяные мощные струи воды хлестали нас, разгоряченных, со всех сторон. А потом со всех ног ринулись на озеро. Купаться было уже не так весело, мокрая одежда стала невероятно тяжелой, полотенца быстро отсырели, так что согреться было трудно. Зубы от холода отбивали дробь, невзирая на яркое солнце, и мы,– кучка промокших щенят,– плелись по дороге в лагерь, которая, как назло, казалась еще длиннее, чем обычно.

Глава страшная

Из раннего помнятся драки за место на карусели, особенное, козырное, непонятно отчего – без одного поручня. Я всегда старалась занять его вперед всех, потому что мне казалось, что оно предназначено именно для меня. Не такое, как все, необычное, уникальное и желанное. Желанным, мне думается, оно стало именно из-за того, что я всегда так стремилась сесть на него. Особого удобства не было, тем более, если раскручивались сильно, но борьба всегда шла не на жизнь, а на смерть. Как-то раз мы сильно с кем-то поругались из-за этого, и в запале мой оппонент сказал: « На нем же не написано, что оно твое! Почему мы вечно должны уступать, даже если прибежали первыми?!». Естественно, первым делом после этой ссоры я стащила у мамы маркер и жирным шрифтом в нескольких местах подписала, что это сидение – моя неоспоримая собственность. Дух соперничества от этого ничуть не убавился, но зато я могла говорить: « На нем написано, что мое».

Великое множество часов было просижено на этих каруселях, в компании, с книгами, за серьезными разговорами или пустой болтовней, в игре в «космонавтов», или вялом крутке раз в пару минут. Но не меньше мне нравилось сидеть там одной, глядя наверх, на нежно-голубой кусок неба, обрамленный могучими сосновыми лапами, кристально-чистым, или с неторопливо проплывающими облаками. Многое изменилось с той поры, но я знаю наверняка: если вы сядете на карусель между зеленой и кирпичной дачей, на место с одним поручнем, и поднимете голову, вы увидите то же самое небо, среди тех же сосен, и сработает машина времени, заставляя колесики вечности крутиться в обратном направлении. Тогда вы сумеете окунуться, на сотую долю секунды в волшебную сказку. Разглядите этот малюсенький кусочек, может быть, самый прекрасный и самый вечный из всех, на который смотрели дети и взрослые семьдесят, пятьдесят, сорок, двадцать лет назад. На который смотрела и я. И, скорее всего, вы услышите громкий смех и далекие веселые голоса.

– Кто последний до карусели – тот лошара,

– Бежим скорее, наши места освободились!,

– Ребята, столовую открыли!.

На этой самой карусели мы сидели в десятом году, во время лесных пожаров. Год вообще был не из самых удачных. Порыв ветра унес наш матрас, я как-то неудачно приземлилась папе на шею, когда он подкидывал меня в воде. Какая-то незнакомая девчушка из соседнего лагеря потеряла кепочку и громко плакала, стоя на полпути от озера до асфальта. « Мама сказала, что убьет меня-я-я, если я не найду кепочку-у-у», простонала она, захлебываясь слезами, и мы вернулись вместе с ней на пляж, но вместо кепочки мы обнаружили утопленника. Первого и единственного, виденного мной за все эти годы. Так никто точно и не узнал, что произошло, нас быстро увели с места событий, но зрелище напугало нас всех ужасно. Еще долгое время я не могла спокойно смотреть на покрывала, которыми застилали постели в лагере, поскольку именно таким и было накрыто тело. Да и купаться я еще несколько лет лезла с опаской.

В то же лето в Рязанской области начались лесные пожары, где-то в двадцатых числах июля. Горело много и сильно, но нас это нисколько не волновало. Мы сохраняли спокойствие ровно до тех пор, пока в один прекрасный вечер не прибежал в одних плавательных трусах отец лагерной медсестры. Он вломился в женский душ, и без замедлений, в чем мать родила, процессия понеслась собираться. Они уехали первыми. Как выяснилось немного позднее, горело соседнее село, буквально в десятке километров от лагеря. Сразу нашлись добровольцы – тушить, рыть траншеи и всеми силами пытаться задержать огненную массу, пожиравшую один гектар леса за другим с неимоверной скоростью. Паника охватила всех моментально, все кинулись паковаться. Дети только путались под ногами, а может, просто не до конца понимали, что происходит. Только переговаривались еле слышно, примостившись все дружно на карусели и вокруг нее.

– Криуши горят,

– Или уже Передельцы,

– Это все торфяные болота,

– Может, в карты?

– А что, если до лагеря дойдет?

– Да не каркай, лучше музыку включите.

Кто-то включил музыку, и под тогдашние хиты мы сидели, притихшие, и каждый думал о своем, но одновременно об одном и том же – а что, если..?

Тот вечер точно и сам расплавился от невыносимого жара, ему не было ни конца, ни края. Небо, обычно такое ясное, раскалилось до ярко-красного, а затем и бордового цвета. Казалось, что мы окружены огнем, кольцо затягивается все плотнее, и в любую минуту языки пламени могут охватить близ стоящие деревья. Но этого не случилось. В начале двенадцатого за нами приехали университетские автобусы, чтобы эвакуировать тех, кто не мог вернуться своим ходом. Я была рада, что у нас нет своей машины. Было намного спокойнее и приятнее ехать с друзьями, которые молчали о том же, о чем и все. Говорили тогда совсем мало, тихо и о чем-то отвлеченном. Когда выехали на трассу, тишина стала и вовсе гробовой, на пару мгновений. Зрелище поистине впечатляющее, завораживающее, жуткое и нестерпимо печальное. Слева – пламенеюще-красный смог, густой, точно можно разрезать ножом. Не видно и на десять метров вперед, несмотря на включенные фары.

С огнем сражались долго, никак не могли потушить, но лагерь остался невредимым, остановили вовремя. Озера сильно обмелели после тех событий, воду выкачивали из них и сбрасывали с вертолетов на горящий лес. В городе люди ходили в медицинских масках,– без них было не продохнуть. Дома законопачивали все щели и спали на полу, чтобы спастись от невыносимой духоты. Торфяники дымили еще несколько лет, и периодически происходили локальные возгорания.

Пейзаж сделался удручающим. Вместо красивой зелени, обступавшей озеро и дорогу к нему, со всех сторон торчали только черные обуглившиеся деревяшки. Там, где зеленела трава и росли цветы, безжизненная почва чернела, с укором напоминая людям, что все случилось по их вине. После этого некоторые семьи перестали приезжать в лагерь. Некоторые – временно, другие – совсем. Как, например, бельгийцы, мама с двумя детьми. Девочкой постарше и маленьким Т., которого все любили. Хотя иногда и посмеивались над ним, ласково и по-доброму, из-за акцента и дурашливости, отличавшейся от нашей, привычной.

В самом юном возрасте он принимал активное участие в наших девчачьих играх, поскольку остальные мальчишки считали это дело слишком позорным. Мы довольствовались тем, что имели, и послушному Т. Отводилась роль во всех забавах и играх. Когда мы инсценировали бессмертных «дочерей и матерей», и когда дефилировали в модных нарядах, и во всех прочих увеселительных программах для него находилось дело. Могу признать, что иногда мы бывали жестоки, возможно сами того не осознавая. Когда мы ему порядком поднадоели, или – наоборот, его переманили на свою сторону мальчишки, и он носился по лагерю, крича «давай играть маршрутка!», ездил на плечах штангистов и постоянно путал род существительных, чем всех веселил и умилял.

Старшую сестру его я помню смутно. Немного старше нас, застенчивая, с иссиня-черными волосами и очень похожа на маму. Квадратное лицо и пластинки на обоих рядах зубов. Больше почти ничего, кроме каких-то дорогих бельгийских кукол с модными одежками, в которые она редко разрешала нам играть, да ракетки для бадминтона, которые мы тоже вечно пытались выпросить. Не то чтобы я была сильно дружна с Т. И К. В то время, они всплывают в памяти как немного холодные и отстраненные, но все же мне было ужасно жаль, когда в следующем году их тетя сказала, что после подобного потрясения в лагерь приезжать они не собираются. Может, если бы все сложилось иначе, мы бы смогли поладить и найти общий язык.

Наравне с Т. Нашим ассистентом в играх была девчушка младше нас года на два. Тогда она была совсем крошкой, по-моему, только-только начинала говорить. Это не могло стать помехой, для нас она была практически равной. Только неспособна была за себя постоять. Мы часто играли в прятки, доводя ее до слез, потому что бегали быстрее, прятались лучше и, ко всему прочему, не брезговали ее припугнуть. За это нам часто влетало от родителей, со всех сторон по чуть-чуть, но кто в те времена боялся быть наказанным? Редко кого запирали дома или лишали походов на пляж. Взрослым тоже хотелось от нас отдохнуть, а потому ограничивались словесным выговором. Через пару лет у нее родились сестрички-близняшки, сама она повзрослела, похорошела, но мы уже ушли далеко вперед, и я слабо помню что-то, кроме наших пряток.

Глава

Про игры

Примерно в то же время я придумала игру в «Записочки». Суть состояла в том, чтобы шаг за шагом добраться до места с кладом, разгадывая ребусы или рисунки, в которых было зашифровано местоположение следующей подсказки. Изначально задуманная как развлечение для нас четверых, идея быстро нашла отклик и у остальных наших ровесников, так что вскоре мы играли двумя командами в полном составе. Первая половина дня уходила на составление подсказок и распихивание их по предназначенным местам. Вторая – на поиски. Призы бывали шуточными, или отсутствовали вовсе, главенствовал всегда азарт.

Мы потратили многие часы на разгадывание посланий и разыскивание бумажек, пока однажды повзрослевшие уже сестры москвички не привезли с собой аромат духов и какую-то взрослую, по нашим тогдашним меркам, опытность и серьезность. Они вышагивали с деловым и гордым видом, под ручку, всегда вдвоем, и смотрели на нас свысока. Как-то на волейбольной площадке они огорошили нас вопросом: «А вы уже с кем-нибудь целовались?», глупо захихикали, и снова напустив серьезность на лица, начали рассуждать, точно нас там и не было.

– Нет, ну по ним точно видно, что не целовались,

– Да, посмотри, какие губы, по губам-то всегда понятно,

– Хотя она, может, и да…

– Да нет, вряд ли…

И все в том же духе. Не ручаюсь наверняка, но предположительно, именно в тот момент они разонравились мне окончательно. Перечеркнув наши грязесмесительные прогулки на озеро, поливания из колодца и остальные мелочи, связывавшие нас. Они стали первыми в моей жизни людьми, которых мне захотелось поколотить. Но я, конечно, не стала. Целоваться хотелось всем. Это казалось чем-то запретным и манящим. Тем же вечером, во время вечернего костра, они выдвинули предложение сыграть не то в «кис-брысь-мяу», не то сразу в «бутылочку». Не представляю, под каким предлогом, но вся детвора в возрасте от семи до одиннадцати испарилась и скрылась в «курительной», темной беседке у главных ворот. Именно тогда игра в «бутылочку» прочно и уверенно вошла в нашу жизнь.

Я даже не уверена, что у нас была настоящая бутылка, или что она долго продержалась на самом деле, поскольку чуть ли не сразу стало очевидно, что это все было всего-навсего предлогом. Целоваться хотелось, может быть, и всем, но далеко не со всеми. Москвички с двумя ребятами постарше чуть ли не вскрикивали от радости, когда практически в каждом кругу им выпадали желаемые партнеры. С большим усилием воли они выдерживали мучительные и постыдные «поцелуи» с ребятами помладше. Потом они и вовсе стали избегать формальностей, просто под вечер уходили за территорию лагеря и долго там бродили. Так начался самый долгий, переменчивый и странный летний роман, развернувшийся на моей памяти в нашей компании.

Вскоре, выяснив, что дожидаться их бесполезно, мы продолжили играть оставшимся составом. Это было смешно, нелепо и мило. Конечно, у нас тоже сформировались свои предпочтения. Имела место быть наивная ребяческая ревность, когда бутылка указывала не на тебя. И было что-то совсем уж глупое в том, чтобы сидеть, прижавшись плотно сжатыми губами к лучшему другу, пока все считали вслух положенное вам время. Как не иронично, но именно с ним спустя много лет произошел мой первый настоящий поцелуй. А тогда закрутилась канитель постоянных подколов, стеснений, глупостей и поочередных симпатий. Затем, то ли кто-то из старших ребят пристыдил нас за то, что мы до сих пор занимаемся «ребячеством» и играем в такие детские игры, то ли просто нам самим это занятие наскучило, и, как и все на свете, игра в один прекрасный момент утратила свою актуальность.

А ужин и волейбол, и костер, ей предшествовавшие, остались. Волейбол вообще занимал и занимает особое место в ежедневном распорядке дня. Примерно через час после ужина на игровую площадку сползались со всех сторон желающие. Мяч посмотреть и себя показать. Пока мы были слишком маленькими для игры, нам отводилась почетная роль болельщиц и «мешальщиков». Я могла на протяжении целого вечера надрывать голос, взгромоздившись на лесенке для судьи, и отчаянно вопя: «МОМЕНТ МОНТАЖ». По загадочному стечению обстоятельств, одна из команд выбрала себе такое название. Когда ласковские играли между собой, скорее всего, они частенько просили кого-нибудь убрать меня подальше от площадки. Но когда шли соревноваться с соседним лагерем, мы были их главной надеждой и опорой. Никто не умел так не вовремя начинать молотить ногами и орать, портя соперникам лучшие подачи и сбивая с хода игры. Силой нас утащили оттуда раньше, чем матч был окончен. В более сознательном возрасте мы ходили на соревнования пару раз, посмотреть, но такого азарта уже не было. А порой нас даже брали в команду.

Междоусобные же игры были ежевечерними. Я всегда побаивалась мяча, да и играть меня никто никогда не учил, но все же было приятно чувствовать себя частью команды и получать похвалы своим подачам. На площадке случались всевозможные нелепые и травмоопасные ситуации, от забавных, до невозможно смешных, от совсем легких, до почти серьезных. Постоянные столкновения, переругивания, выбитые пальцы, отбитые попы, колени, прилетавшие то в носы, то куда-то еще. Возник даже особый волейбольный язык, с непонятными терминами, смешными исковерканными словами и заменителями матюгов.