Откровения, которых не хотелось

Ты раскачиваешься медленно, сидя на краю матраса, и начинаешь напевать не то мантру, не то шаманское заклинание. Я не понимаю, почему ты не хочешь оставить меня в покое.

Я была во сне пушинкой-канатоходцем, я парила под звездным куполом неба и не нуждалась в страховке.

В реальной же жизни мне нужна куча страховок – чтобы лечить зубы и ноги, чтобы не загибаться от малярии, чтобы знать, что я не умру от голода, если меня неожиданно уволят, чтобы мне вернули деньги, если на мою машину во время урагана упадет сосна. Мне нужна гарантия не только на холодильник и микроволновую печь. Мне нужна гарантия, что ты не предашь меня, и когда ты уйдешь, я не буду лезть на стены от тоски. Я бы хотела сдать в утиль наше сожительство, объяснив, что партнерство оказалось бракованным. А мы не хотели брака.

Ты скрипишь зубами и начинаешь причитать.

Я закрываю уши подушкой и принимаюсь вопить и стонать.

Со стороны мы, скорее всего, выглядим еще дебильнее, чем мы есть на самом деле.

Ты сворачиваешься в клубок и залезаешь ко мне под одеяло. Я на мгновение замираю, поддавшись искушению, но потом вылезаю из-под него с другой стороны и сбегаю в ванную.

Когда я выйду, от тебя в комнате останется только дымок и солоноватый привкус сожалений.

Просто еще не время. Не время идти куда-то вместе в походных ботинках, раскладывать палатку и ловить американское радио на пустынном пляже, где крабы норовят украсть фрукты, чипсы и хлеб. Не время целоваться, обезумев от звездного неба и теплого вина.

Нет, сейчас нам необходимо сохранять дистанцию.

Я начала грызть ногти от того, как бесконечно сильно тянет и толкает.

Помнишь, спрашиваю я, когда ты возвращаешься в ночи, открыв дверь запасным ключом, помнишь, был в Айболите Тяни-толкай? Это мы с тобой. Мы – Тяни-толкай.

Ты усаживаешь меня на диван, пахнешь на меня колбасой и сыростью, и немного земляничным вином, целуешь соленостью. Потом долго гладишь по голове и, наконец, говоришь:

Мне жаль. Мне действительно очень жаль. Я не знаю, почему все так. Но от этого не легче. От этого только больно и грустно. Больно и грустно. Мы – Тяни-толкай. Я тяну, ты толкаешь. Только я уже не вытягиваю, не вытаскиваю. Я устал так жить, и ты толкаешь меня в пропасть, хотя мне всегда казалось, что ты должна меня спасти. Конечно, ты ничего мне не должна.

Я выбираюсь из твоих крылато-хвойных объятий и зажигаю свечи.

Пойдем полежим в ванной, как тогда, помнишь, предлагаю я.

Ты снимаешь ботинки, зеленые штаны, хвойные, как твои объятия, мокрую футболку, пропитанную потом, потому что я не знаю, откуда ты пришел. Но на улице двадцать три градуса, а ты бежал с горы или в гору, активно размахивался, и тебе было жарко, а мне было холодно, хотя обычно все случалось наоборот.

Я возьму с собой книгу, говорю я, отворачиваясь от твоей наготы. Мне нравится твое тело, но я не могу долго на него смотреть, поскольку я боюсь раствориться в нем, привыкнуть, и никогда больше никого не возжелать. Если у меня будет перед глазами отложившийся, четкий образ твоего тела, я никогда не смогу ни с кем разделить свою постель.

А мне необходимо мочь. Потому что ты свалишься с моего матраса через два с половиной месяца, свалишь из моего города, свалишься как снег на голову в Буэнос-Айресе своей старой подруге.

Не такой старой, как я. Но твое письмо, со всеми его многочисленными недомолвками и междустрочьями, даст понять, что она для тебя – реальнее, больше и глубже, чем я.

Я тогда запрусь в ванной с бутылкой Мартини, буду пить, мастурбировать и плакать. Пить, мастурбировать и плакать, обнявшись с литровой бутылкой вермута, чью приторную сладость невозможно сравнить с твоей обезумевшей солоноватостью.

Меня будет рвать следующим утром, и я побегу в аптеку за тестом на беременность, почему-то решив, что ты мог сделать мне ребенка, хотя тебя не было у меня уже полтора месяца.

А эротическая сцена случилась через месяц после, за месяц до.

Это было феерично, безудержно и нескончаемо сладко. Мы обливались бурбоном и упивались теплом тел, запахами тел, электрическими разрядами, то и дело проскальзывавшими между нами.

Я люблю тебя, говоришь ты, безвольно обмякнув на мне. Ты даже не вытащил из меня свой член.

Кончил, промямлил, что любишь, и я знала, что это отчасти правда, завалился на меня и уснул.

Вот и кончилась романтика. Я отстирывала пятна спермы на простыне и пододеяльнике вручную, плакала целый день, а ты ни слова не говорил, только снял гитару со стены, подогнул под себя босые ноги и не удосужился надеть нижнее белье. Перебирал струны, выпячивал в мою сторону свой член и курил, курил, курил.

Дыма было слишком много. Я хотела тебя попросить, но…я знала, что ты скажешь: вечно ты со своими бессмысленными правилами.

И я бы подумала: да, вечно я со своими бессмысленными правилами.

Но это моя квартира, моя гитара, мои подсолнухи в рамке на полке, мои чулки, мои бюстгальтеры, мои кружки, чашки и ложки. Даже ты – почти мой. Ты вчерашний – разморенный и утомленный, обмякший и раздобревший – ты в тот миг, когда тебя выключило, до того, как ты вышел из меня – ты был моим.

Но уже не сейчас. И не теперь. Тогда – может быть. Мне досталось немного твоего тепла и семени, и времени.

И наши тени, и наши тела на том желтом матрасе с черной простыней на резинке. И мои резинки для волос, которые я купила для тебя, а носила сама.

И след на руке от часов, которые я ненавидела, потому что они всегда убегали вперед на полчаса.

И ты, которого я ненавидела, потому что ты всегда убегал от меня.

23

Ко мне подходит долговязый парень в тельняшке, протягивает три жухлых тюльпана.

Говорит: девушка, вы здесь как? Ждете кого?

Никого не жду, отвечаю я, упершись взглядом в ключицы долговязого. Я ведь не просто так уехала, я ни к кому не ехала, я только собралась счастье свое пытать. Вы какие виды пыток знаете?

Разные знаю, смутившись, отвечает парень. Мне чудится, что он хочет забрать назад свои жалкие тюльпаны и подарить их какой-нибудь нормальной незнакомке.

Я ненормальная, улыбаюсь я ему во всю длину и ширину лица. Но вы не пугайтесь, это не заразно.

Давайте я вас угощу чем-нибудь, предлагает парень, совершенно растерявшийся от такого поворота. Ну, мороженым там, или вафлями.

Вафлями, говорю я, было бы чудесно.

Я волочу тюльпаны как палачи волокут топор. Безжизненно, без энтузиазма, но с некоторой освобождающей легкостью.

Раз – красный тюльпан – голова с плеч.

Два – желтый тюльпан – голова с плеч.

Три – розовый тюльпан – голова с плеч.

И я танцую танец палача-дикаря, вертя тюльпаны с такой силой, размахивая ими, точно воробьи немощными крыльями в ураган и шторм, когда природа направляет свою мощь против несчастных птичек.

Я говорю, что мы ничем не лучше воробьев.

Мой спутник не понимает, улыбается щеками и ушами, и ныряет глубже в свою фуражку.

Плие! Звонок! Свисток!