Визит из преисподней

– А что, кстати, с ней произошло?

– Да ерунда, клеммы отошли. Хотя странно: я только утром проверил аккумулятор, все было в норме. Потому-то я сразу про это не подумал. А тут Антошка: «Опять, – говорит, – дядя Гриша, у тебя что-то случилось, можно я пока пойду попугайчиков посмотрю?»

– Каких попугайчиков?

– Ну, там у них в поликлинике, у входа, устроено что-то вроде живого уголка – вольера с волнистыми попугайчиками. Антошка обожает на них глазеть. И правда красиво… Ну вот, мы купили эскимо и вернулись в вестибюль…

И Григорий самым подробным образом, но теперь от первого лица, рассказал мне все, что я уже знала. Лишь несколько новых деталей я взяла на заметку. Надо будет проверить на месте, что это нам дает…

Мой собеседник выпрямился:

– Так вы примете помощь бывшего уголовника, детектив? – Он сделал ударение на слове «бывшего». – С Олегом я поговорю. Думаю, он согласится временно прикомандировать меня к вам. Это было бы просто расчудесно!

Я протянула ему руку:

– Да будет так. Аминь! Так что – мир и дружба?

– Мир, дружба и… – Я надеялась, что он скажет «любовь», но он добавил: – И взаимопонимание!

Весь остаток пути мы беседовали на темы, не имеющие к расследованию никакого отношения.

Глава 4

Семейный ужин с сюрпризом

В Усть-Кушум – живописнейшее старинное село на высоком зеленом берегу Волги – мы въехали около шести часов вечера. Над ним царило солнце, петушиные крики и мощная какофония звуков, несущихся из десятков стереосистем, которую лишь при очень развитом воображении можно было назвать музыкой.

В последние годы традиционную архитектуру села существенно «разбавили» пышные дворцы тарасовской знати – политической, финансовой и криминальной. Все, как на подбор, из красного кирпича и крытые сверкающей металлочерепицей, они соревновались друг с другом только числом и вычурностью всевозможных каменных и металлических украшений: башенок, балкончиков, мезонинов, галереек, лесенок, портиков и прочей совершенно бесполезной дребедени. Впрочем, даже это назойливое вмешательство человека пока еще не испортило – пока! – великолепную природу Усть-Кушума.

Дача Бутковских на фоне этой архитектурной разнузданности казалась почти что бедненькой. Это значит, что она была оснащена всем необходимым для дачной жизни – и не больше.

Однако мне не пришлось долго разглядывать добротный белокаменный дом в два этажа, с открытой верандой и гаражом, отгороженный от внешнего мира солидным, но не лишенным изящества забором и тенистым палисадом. Хозяин уже поджидал нас на крыльце и поспешил мне навстречу, пока Григорий открывал ворота и загонял во двор машину.

Едва поприветствовав меня и махнув рукой водителю (они уже виделись утром), Бутковский на мой вопрошающий взгляд грустно покачал головой:

– Нет. Пока никаких новостей…

– А телефон в порядке?

– Да, в полном. Их даже два: обычный и мобильный.

– Что ж, подождем. Еще не вечер. Выше голову, Олег Николаевич!

Мне хотелось ободрить его, но, боюсь, это было не в моих силах. На него было больно смотреть.

– Гриша, отнеси, пожалуйста, вещи Татьяны в ее комнату, ты знаешь в какую. Скоро будем ужинать, Танечка, – вот вернется Наташа… Она пошла навестить тут кое-кого из знакомых. А пока, может быть, хотите искупаться? Тропинка через сад спускается прямо к Волге, тут десять минут ходу. Гриша может проводить.

– Да нет, я лучше попозже. Люблю плавать ночью.

– Ну, как знаете. Да, вот еще что… Надо было придумать какое-то объяснение насчет Антоши – ну, почему его не видно. На случай, если кто-то спросит. Так вот: он подхватил ветрянку и лежит у себя в комнате. Это ж такая штука, при которой надо несколько дней прятаться от солнца, пока сыпь не сойдет. Мы приехали рано утром, никто не видел, что его с нами нет…

Я согласилась, что это разумно.

– А насчет вас, Танечка… Вы, если не возражаете, – Натусина подруга. Тоже, как говорится, на всякий случай.

Я не возражала. К роли подруги Натали я решила отнестись с юмором.

Бутковский представил меня остальным членам семьи – то есть теще, пуделю и коту. С Барри – улыбчивым существом розового цвета, стриженным «под льва», – мы сразу подружились. Кот же отнесся ко мне не по-джентльменски: едва приподняв огромную сытую морду, два раза лениво хлопнул хвостом – и снова растекся по плетеному креслу на веранде.

Что касается бабушки, Марь-Тарасовны, как называл ее Григорий, то она напомнила мне обезьянку из известной притчи: ничего не видела, ничего не слышала, ничего никому не скажу. Когда-то она работала воспитательницей в детском саду, рано потеряла мужа, но жизненный практицизм ее юной дочери и более чем прочное положение пожилого зятя, казалось, совершенно отучили ее самостоятельно мыслить и принимать решения. Еще не старая, но преждевременно и как-то добровольно увядшая пухленькая особа с крашенными в огонь завитыми волосами, она замкнула свою жизнь на маленьком внуке, собственной гипертонической болезни, телевизионных «мыльных операх» и иллюстрированных журналах.

Сейчас, с неожиданным выпадением одного из четырех столпов, жизнь Марь-Тарасовны дала резкий крен в сторону гипертонии. Я нашла ее в той самой позе, которую описала мне сегодня ночью ее дочь: в фиолетовом атласном халате с желтыми драконами она полулежала в кресле с обвязанной чем-то огненно-рыжей головой в окружении несметного количества пузырьков, тюбиков и облаток с таблетками. Говорила Марь-Тарасовна слабым плаксивым голосом, поминутно переводя дух, закатывая глаза и хватаясь то за сердце, то за голову. Я чувствовала себя жутко виноватой, что не даю ей спокойно умереть, и при первой же возможности оставила ее в покое.

Но я все-таки занесла в свой «банк данных» некоторые сведения относительно того, как обитатели квартиры на Староказачьей улице провели первую половину вчерашнего рокового дня. Примерно часов в десять – после окончания очередной серии – Марь-Тарасовна отправилась по своим делам: в собес, в аптеку и на рынок. «Наташенька хотела, чтобы я взяла Антошеньку погулять, но я не согласилась: везде такая давка, такая давка… Ах, как подумаю, что его могли похитить во время нашей прогулки…» – и так далее, и так далее. Вернулась бабушка около часу. Натали уже нервничала: она торопилась упорхнуть к своей приятельнице Сонечке Карленко – не то на именины, не то на какую-то годовщину ее развода с мужем. Однако перед уходом заботливая дочка собственноручно разогрела мамочке ее любимый настой шиповника, который в обязательном порядке пьется перед едой, чмокнула в щеку, прощаясь до завтра, но наказала в случае чего звонить Сонечке, у которой она уж точно будет до четырех, а то и подоле.

«И вот, только Наташенька ушла, я Антошу накормила – и началось… Чувствую, умираю: сердце выскакивает… в висках стучит… Зарекалась ведь без шляпы ходить по солнцепеку – так нет!»

Мне показалось, что эта красноголовая носительница драконов не столько опечалена исчезновением внука, сколько напугана. И еще – что она знает больше, чем говорит. Слишком уж она старалась отделаться от моих вопросов.

По резной деревянной лестнице, какие бывают в исторических фильмах, я поднялась на второй этаж – в свою комнату. Хотелось освежиться и переодеться. В дачном доме Бутковских, правда, не имелось отдельной ванной при каждой комнате для гостей, но две ванных все-таки были – на первом и втором этажах. Я с удовольствием воспользовалась ближайшей и вернулась к себе, обмотавшись большим пушистым полотенцем. Я бы не возражала, если б по пути мне попался Григорий (любопытно: как бы он отреагировал на меня в этой ситуации?), но его не было видно. Да и никого другого – тоже. Ладно, попробую соблазнить своего нового напарника ночным купанием в реке.

Отведенная мне комната была скромной, как и вся обстановка в доме, но очень славной. Довольно большая, почти квадратная, она заключала в себе широченную деревянную кровать с тумбочкой, двустворчатый платяной шкаф, письменный стол и два удобных кресла с низким журнальным столиком. Определенно эта комната была предназначена для того, чтобы поселившийся здесь гость, в свою очередь, принимал гостей! Разумеется, имелось в наличии и множество других предметов, делающих пребывание здесь удобным и приятным, – от огромного зеркала на стене до мягкого паласа на полу.

Большое окно выходило в великолепный старый сад, за которым – совсем близко! – просматривались сверкающая лента Волги и изумрудные купы деревьев на противоположном берегу. Красота была неописуемая, и я, засмотревшись, даже позабыла о голоде, который все настойчивей давал о себе знать. Где же, однако, черти носят эту Натали? Давно пора бы уж и за стол! Только сейчас я сообразила, что сегодня у меня во рту не было ни крошки – только чашка кофе да рюмка коньяку…

В этот предвечерний час в тени старых развесистых крон было уже почти темно. Но что это там забелело между деревьями? Движется в направлении дома. О, да это женщина в белом шарфе!

Я не сразу узнала Натали, потому что кроме сбившегося газового шарфа, покрывавшего голову и обмотанного вокруг шеи, на ней были непроницаемо черные узкие очки. И – странноватое, не в ее стиле, платье: какое-то бесформенное и безликое, очень длинное снизу и наглухо закрытое сверху.

Но более всего не походила на Натали… она сама. В лице ее было не намного больше краски, чем в белом шарфе. Она брела как слепая, цепляясь за корни трав, хватаясь руками за стволы. Губы ее шевелились, словно она читала молитву. Когда она прошла в нескольких шагах от моего раскрытого окна, до меня донесся даже едва слышный шепот, но из-за шума листвы слов я, конечно, не разобрала.

Я инстинктивно нырнула за штору, хотя в таком состоянии Натали вряд ли заметила бы даже несущийся на нее поезд. Вот это дела… Во мне проснулись угрызения совести. Как я могла усомниться в ее материнских чувствах! На каком основании? Наверное, ночью, у меня в квартире, бедняжка была еще в состоянии шока.

Я рассеяно вытряхнула на кровать содержимое своей сумки и в оставшиеся до ужина тридцать-сорок минут, все так же рассеяно наводя марафет, продолжала жалеть Натали. Пока наконец – то – уже почти в половине девятого! – ко мне постучал хозяин дома и пригласил к столу. Телефонного звонка от похитителя до сих пор не было.

Внизу, в столовой, все уже были в сборе. Хозяйка, предводительствовавшая за столом, выглядела, конечно, удрученно-взволнованной, как все в этой комнате, но, кажется, уже вполне оправилась от транса, невольным свидетелем которого я стала недавно. Вместо белого шарфа и глухого бесформенного платья на ней теперь был белый сарафан, радикально открытый со всех сторон. Должна признать, что она от этого не проиграла.

Григорий же, словно по контрасту, явился к ужину во всем черном. Нет нужды говорить, что черное ему было страсть как к лицу, но я и виду не подала, что заметила его. Говорил он мало, но я все чаще кожей чувствовала на себе его взгляды – уже не только задумчивые, но и пламенные. Однажды наши руки случайно столкнулись над салатом с крабами (клянусь, я тут совершенно ни при чем!), и меня словно подбросило током высокого напряжения. Держу пари, с Орловым произошло то же самое!

Для меня это было единственным светлым впечатлением от этой скорбной трапезы. Разговор за столом на клеился. Да и какой, черт возьми, может быть разговор, если все думали об одном и том же, но именно об этом все боялись говорить! Проклятый телефон держал людей в страшном напряжении. Олег Николаевич, не поддерживаемый почти никем, рюмка за рюмкой опустошал бутылку французского коньяка. Но не пьянел: наоборот – «гайки» внутри его, кажется, закручивались все туже и туже. Его жена изо всех сил старалась сохранить самообладание и видимость хозяйской заботы. Марья Тарасовна шумно вздыхала, то и дело вытирала платочком глаза и качала головой, отчего ее желтые драконы зловеще колыхались на фиолетовом поле.

Резкий телефонный звонок произвел эффект разорвавшейся бомбы. Кто-то подскочил на месте, кто-то что-то перевернул, сразу несколько голосов громко ахнули. Олег Николаевич схватил трубку:

– Алло!.. Что?.. Да нет здесь никакого Жоржика, вы ошиб… То есть как?! Я же вам сказал…

Стало ясно, что позвонивший положил трубку. Бутковскому не оставалось ничего другого, как сделать то же самое.

– Спросили какого-то Жоржика. Я говорю – нет такого, а он мне: скажи, мол, Жоржику, что мы обтяпали это дельце… Идиотизм какой-то!