Черная радуга

Я решила, что эту тему я продолжу наедине с его матерью.

– А что теперь?

– Мамку в больницу положили. Дурой она стала.

Если мать наркоманка, а Катя со Светой перестали поставлять ей зелье потому, что все из нее высосали, то больница – еще не самое плохое продолжение истории.

– Отец у тебя есть?

– Папка с нами не живет. Он каждую неделю приходит, дает мамке деньги. – В десять лет человек уже понимал важность денег.

– Так для чего же ты воровал чужое, раз свое имеется?

– Помочь хотел.

– Как же?

– Я продаю эти игрушки в школе и покупаю фрукты мамке в больницу. Ей фрукты нужны, папка так говорит.

– Значит, твой отец знает, что она в больнице?

– Да, мы вместе ходим, через день. А я каждый день. Принесу яблок и говорю, что папка деньги дал, она верит.

– Ты ведь воровал игрушки не у всех детей подряд?

– А чего они, эти дуры, мою мамку…

Сашка уткнулся в колени и заревел в голос.

Я успокоила его как могла. Последний всхлип выполз из глубины маленького тельца минуты через три после начала концерта.

– Значит, ты воровал игрушки у их детей?

– Да. Она пила порошок, и ей становилось плохо. Мне не нужны деньги, я хочу, чтобы они тоже немного помучились.

– Что? – Фраза никак не могла дойти до меня окончательно. – Ты хотел, чтобы те, кто сделал твоей маме плохо, тоже страдали?

– Ну и что? Я их к себе в дом не звал!

Вот так дела.

– Где находится эта больница?

* * *

Окруженные витым старинным забором, серые здания начала века производили впечатление брошенных на произвол судьбы в старом порту кораблей.

Огромная вывеска на воротах била в глаза всякому сюда входящему: «Тарасовская областная психиатрическая больница».

Я сбросила скорость до минимума и, следуя указаниям Сашки, подъехала к двухэтажному кирпичному дому, опутанному плющом.

«Наркологическое отделение».

До чего удобно. Везде все написано.

– Вам помочь припарковаться?

Солидный мужчина, облаченный в полосатую пижаму, держал в руке плакат – фанерку, прибитую к черенку швабры с неаккуратно сделанной карандашом надписью: «Платная стоянка».

– Надо платить? – уточнила я.

– Парковка внутри городка стоит четыре рубля в час.

– Хорошо, я не возражаю.

Сашка ни с того ни с сего стал дергать меня за рукав, но я не обращала на это внимания.

Я отдала десять рублей.

– На два с половиной часа, пожалуйста.

В ответ мне протянули квиток, заверенный печатью и размашистой росписью.

– Проходите, проходите, – на улицу выбежала сгорбленная старушонка в белом застиранном халатике. – Здравствуй, Сашенька. – Мальчишка здесь на самом деле не в первый раз. – А ты, Гришенька, отдай девушке деньги.

– Извините. – Было заметно, что человек возмущен столь резким выпадом в его сторону, тем более что оплата уже произведена.

– Я вот Анатолию Максимовичу все расскажу.

Услышав знакомое имя, сборщик оплаты смутился и поспешил вернуть деньги.

Поняв наконец, что передо мной дурик, я поинтересовалась у санитарки:

– С машиной ничего не случится?

– Нет, нет, не волнуйтесь, проходите.

Мы вошли в обшарпанный холл.

Два человека в больничных пижамах стояли вдоль стеночки по стойке «смирно» и, как только мы поравнялись с ними, отдали честь.

– И так каждый раз, – хихикнул мальчишка. – Нам на второй этаж.

Коренастый мужчина открыл нам дверь, сваренную из металлических прутьев, и пропустил внутрь.

– К Кондратьевой?

Вежливость и расторопность персонала несколько удивляли. И это в режимном отделении, где любое существо, идущее, ползущее или скачущее не по форватеру, немедленно ощущало на своем теле некое воздействие, производимое санитарами. Похоже, папа Саши подмазал здесь всех и каждого, иначе никто бы здесь перед нами, а скорее перед моим маленьким спутником не расстилался.