И грянул выстрел

– Да, это так, – подтвердил Володька.

– Ну, так вот тебе флакончик, отдай на экспертизу. Пусть определят, что за лекарственный препарат находился здесь. Видишь, этикетка с названием предусмотрительно содрана. И еще. Отпечатки пальцев ведь взяли у всех, кто находился в тот вечер на территории коттеджа? У гостей и прислуги, я имею в виду?

– Ну, конечно.

– Ну, так вот. Сдается мне, что к сердечному приступу приложила свою руку супруга, а теперь уже вдова Самохвалова. И мотив у нее был. Ее муженек был бабник еще тот. По крайней мере, так утверждает жена арестованного Маргарита.

– А ты уже была у Самохваловой? – поинтересовался Кирьянов.

– Пока нет. Вот когда выяснится, что за лекарство находилось во флаконе и есть ли на нем пальчики Самохваловой, тогда и наведаюсь.

– Хорошо. Сейчас отнесу эксперту. Как только будет результат, сразу позвоню тебе.

– Хорошо, тогда до связи, Володь.

Я вышла из отделения и решила, что сейчас я поеду к художнику Матвею Акулиничеву. Скорее всего, он находится сейчас в своей мастерской. Так что заявлюсь-ка я туда. Маргарита дала мне не только адрес, но и телефон, но я решила нагрянуть без предупреждения. По дороге я размышляла, мог ли Акулиничев убить Самохвалова? Судя по всему, вряд ли. Ведь в момент выстрела он находился вместе с гувернанткой Светланой недалеко от ротонды – места убийства. Да, но это только если верить словам Светланы. Вроде бы у меня пока нет оснований подвергать сомнению ее показания. Повариха Аделаида охарактеризовала Светлану как вертихвостку, это да. Но что это меняет? Правда, та же Аделаида сказала, что жена Акулиничева Елизавета охотно принимала ухаживания Самохвалова и вроде бы собиралась принять его предложение встретиться с ним вечером в саду. Мог ли Матвей из ревности пристрелить старого ловеласа? Мог, если бы был ревнив, как Отелло. Но что-то мне подсказывает, что художнику это обстоятельство было «до лампочки». Если же он ревнивец, захотевший отмщенья, тогда получается, что Светлана выдумала тот факт, что она вместе с Акулиничевым находилась около ротонды в момент выстрела. Возможно, они договорились заранее для того, чтобы обеспечить алиби художнику. Было видно, что девушка если и не влюблена в Матвея, то, во всяком случае, очень в нем заинтересована. Она могла соврать о том, что была вместе с ним близ места убийства Самохвалова. Ладно, что гадать. Сейчас поговорю с Матвеем и, надеюсь, выясню все. Или, по крайней мере, многое.

Я сверилась с адресом, который дала мне Маргарита, и остановилась у пятиэтажного дома по улице Коммунистической. Я поднялась по ступенькам в мастерскую, открыла тяжелую дверь. Странно, почему она оказалась незапертой. Я прошла вперед по длинному, тускло освещенному коридору. В конце коридора находилась одна-единственная дверь. Я постучала. Вскоре послышались шаги, дверь открылась, и на пороге показался мужчина лет тридцати пяти. Его длинные темные волосы были собраны в хвост, одет Акулиничев был в темную рубашку со следами краски и мешковатые, тоже в пятнах, брюки.

– Здравствуйте, вы Матвей Акулиничев? – спросила я на всякий случай, хотя, судя по экипировке, это был, скорее всего, он. Но мало ли.

– Он самый, – подтвердил Матвей.

– Матвей… – я замялась, – простите, не знаю вашего отчества…

– Бог мой! Какое еще отчество? Я, по-вашему, столетний старец? Или древнее ископаемое?

Художник явно нарывался на комплимент, как молодо он выглядит и все такое прочее.

– Нет, ни в коем случае, я ничего такого не имела в виду. Я частный детектив, меня зовут Татьяна Александровна Иванова, и я расследую убийство Александра Кирилловича Самохвалова. Я опрашиваю всех, кто был в тот вечер в коттедже в поселке «Радуга». Поскольку вы были в числе приглашенных на день рождения хозяина коттеджа Черемысленникова Владислава, то вот сейчас мне необходимо с вами поговорить. Кстати, Черемысленников арестован по подозрению в убийстве Самохвалова. Вам это известно?

– Арестован? Нет, я об этом впервые слышу. Ну, ладно, проходите, поговорим.

И Акулиничев пошел вперед. В самой мастерской – большом помещении не менее тридцати метров – было, напротив, очень светло по сравнению с коридором. По стенам стояли картины, их было очень много. Кроме того, в мастерской находились и другие предметы: какие-то вазы, судя по всему, из гипса, а также шары и подсвечники. Наверное, для создания соответствующего антуража.

Центр комнаты был освобожден от нагромождения всяких разных предметов. В нем находились мольберт и старинное на вид кресло, обитое синим бархатом. В кресле сидела обнаженная девушка. Модель была неправдоподобно худой, ключицы выпирали, ребра можно было пересчитать. Единственное, что притягивало взгляд, – это роскошные густые длинные рыжие волосы и зеленые глаза. Волосы, как покрывало, окутывали, насколько это возможно, девушку. Мне показалось, что они в какой-то мере служили ей пледом, поскольку модель явно замерзла. Об этом свидетельствовала «гусиная» кожа, покрывавшая худые, как спички, руки позирующей. «Интересно, он, что же, пишет портрет зеленоглазой и рыжеволосой заморенной голодом ведьмы?» – подумала я.

– Ты, Моника, ступай, налей себе чай, – распорядился Матвей.

– Спасибо, Матвей, – неожиданно низким голосом, почти басом, откликнулась девушка.

Она медленно поднялась с кресла, и я удивилась ее маленькому росту. Настоящая Дюймовочка, надо же.

– Садитесь, – Акулиничев жестом показал мне на освободившееся кресло.

– Сюда? – удивилась я.

– А что? – пожал плечами художник. – Здесь мягко и очень удобно. Или вы брезгуете садиться после Моники?

Вообще-то эта мысль мне даже в голову не пришла. Акулиничев истолковал мое молчание по-своему.

– Напрасно, – сказал он. – К тому же, как вы могли убедиться, сесть здесь, кроме этого кресла, просто негде.

И это действительно было правдой. Я посмотрела по сторонам и нигде не обнаружила даже табуретки. Я села в кресло. На самом деле, довольно комфортно. Акулиничев между тем стал ходить около меня, оглядывая меня оценивающим взглядом.

– Матвей, – начала я, – я ведь вам уже сказала, что занимаюсь поисками убийцы Самохвалова, я здесь не в качестве модели, поэтому…

– А напрасно, – художник перестал бродить около моего кресла и, остановившись, пристально посмотрел на меня. – Вы просто созданы для того, чтобы быть моделью. У вас натуральный цвет волос и изумительные зеленые глаза. Моника, правда, тоже зеленоглазая, но в сочетании с рыжим цветом волос это все уже примелькалось. Все не то, решительно не то. Вот Владислав попросил написать портрет его жены Маргариты, причем тайно, чтобы сделать ей сюрприз. Я согласился, мне ничего не стоит по памяти написать, но Маргарита, она… нет…

Художник покачал головой.

– Матвей, – я слегка повысила голос, – я вынуждена снова напомнить вам, по какому поводу я здесь.

Акулиничев поднял вверх руки:

– Я помню, помню, не надо так волноваться, спрашивайте, я отвечу.

– Итак, мне стало известно, что убитый Самохвалов назначил вашей супруге свидание поздно вечером, – начала я.

– И вы решили, что я дико заревновал Елизавету и застрелил Самохвалова?