Синдром раздражённого кишечника

I

Осенью в шепелявом городе стояла отвратительная погода, особенно октябрь раздражал с его слякотью, жарой и плотными туманами.

Один из таких осенних туманов рухнул на ещё зелёные, но уже сухие деревья. Высокие дома исчезали в небе, и их грязно-жёлтый оттенок всё больше отдавал серым дымом. Тяжёлый и липкий воздух оседал на скомканных людях, спешивших куда-то в понедельник в семь двадцать утра.

Утро было особенно неудачным. Из-за ночного дождя на асфальте расплылись вязкие, смрадные лужи. В них смешались и пыль, падавшая с сутулых плеч мрачных, злых мужчин, возвращавшихся домой с ночных смен на заводе, и плевки, сыпавшийся из ртов школьников-матерщинников, курящих дешёвые сигареты, и мусор, выпавший из усталых рук полумёртвых женщин, гонимый тёплым ветром. Цвет этих луж определяли чёрные воды, стекавшие с мусоровозов, которые никогда не высыхали на асфальте.

Эти лужи никто не пытался обойти. Люди безнадёжно с отвращением глядели на них, но не предпринимали ни одной попытки пройти по бордюру или ещё где-нибудь. И даже красивые бордовые ботинки на толстом чёрном каблуке также ступали на вязкую грязь. Девушка, носившая их, не боялась не только вступить в кучу мерзости, она будто сама считала себя и всё вокруг одной сплошной мерзостью. Вот только она, похожая на однотонную шаль, едва ли со своим красивым лицом могла вызвать у кого-то отвращение.

Прохожие поражались красоте, ходившей по таким простым и смрадным улицам. Вот знаете, все девушки её возраста хорошенькие, но она была лучшей из них, даже сравнивать её с ними нельзя; однако глазки были именно такими серыми, почти прозрачными, таили в себе какую-то страшную тайну или историю. Наверное, из-за таких вот глаз взгляд её всегда был безразличным, практически надменным и почти злым.

Ботинки прикасались к земле бесшумно, будто бы не хотели привлекать к себе внимания, но карминово-красное пальто с бархатным поясом явно говорило об обратном. Яркое, недлинное с короткими рукавами, открывавшими манящие запястья, подчёркивающее полные бёдра и грудь. Девушка шла медленно, тянув за собой маленькую, но тяжёлую чёрную сумку, заполненную учебниками. Взглянув на неё, можно было решить, что она студентка третьего или четвёртого курса – лицо и телосложение принадлежало уже точно зрелой девушке. На самом же деле, окружность фигуры и строгость выражения лица затуманивали глаза прохожих. Ей всего семнадцать лет и в чёрной сумке у неё учебники по физике, алгебре и геометрии, линейка, ручка и сто рублей десятирублёвыми монетами. И мне до сих пор трудно поверить в то, что девушке по имени Виктория Ларина когда-то могло быть семнадцать, а имела она только сто рублей.

Туман не расступался перед прохожими, скорее они просто втягивались в его вязь и тонули в нём. Виктория тоже вступала в него с долей безразличия, как и все здесь. Она шла в школу по долгому пути, ведущему к развилке между гуманитарным университетом и двадцать пятой школой. Был ещё один путь через двор двадцать седьмой школы – прямой, но по утрам там скапливались громко каркающие вороны, которых Виктория избегала. Поэтому она всегда обходила дом и шла по дороге рядом с полем.

В выкрашенной в нежно-розовый цвет школе было ещё совсем тихо. Рекреация пустовала, за вахтой спала угрюмая вахтёрша с грязноватым лицом. Виктория прошла мимо турникета в широкую железную рамку, которая громко пикнула и на её табло сменилась красная цифра. Затем Виктория прошла вглубь тёмного коридора и зашла в светлый кабинет, где сидели её четыре заспанных одноклассника за новыми партами и учительница математики тоже не выспавшаяся и злая.

Остальные ученики подходили со временем в течение нулевого урока. Во всей их однообразной массе самым запоминающимся был Антон Самойлов – высокий, крупный парень с взглядом суровым зелёным ничего не знающим и знающим всё одновременно, который сменялся наивной романтичностью, когда он видел одну девушку. Он пришёл за десять минут до звонка, вроде извинился и сел к однокласснице тонкой и маленькой, особенно на его фоне. Это была Татьяна Василькова его девушка и близкая подруга Виктории.

С четырёх лет Татьяна занималась балетом и только танцевать и любила. Но, наверное, обычный человек не разглядел бы в ней девушку, некогда парящую на сцене в облачной пачке. Светло-каштановые волосы, светло-карие глаза, светло-коричневая кожа – всё светлое, простое, тихое, скромное, как и её одежда и взгляд. Всем она казалась неинтересной вне сцены: говорила мало, едва слышно, передвигалась обязательно семеня, ни на кого не смотрела. А на сцене глаз от неё нельзя было оторвать, раскрывалась как бутон розы, и один только взмах её запястья стоил всех жизней наблюдавших за её танцем людей. Не могло быть ей равных в изящных ножках, руках, шее. Каждая молодая балерина завидовала этим данным и более всему тому, как отдавалась Татьяна сцене и музыке, и зрителям, и этим облачным пачкам. Однако сейчас ей никто не завидовал.

Антон ясным взглядом улыбнулся Татьяне, она слабо подняла на него заспанные глаза. И было в той парочке нечто неправильное, не такое как надо. Увидев их, вы бы заподозрили неладное. Она была слишком неприметной, а в нём, хоть он и пытался скрыть в себе грубую яркость своей внешности, все видели что-то опасное и броское, заметное издалека.

Звонок прозвенел на урок русского языка. Здесь Татьяна уже сидела с Викторией за предпоследней партой. Девушки обсуждали день рождения их общей подруги, которая до десятого класса училась вместе с ними. Сегодня они должны были пойти в ресторан “Веранда”, расположенный в старой части города недалеко от площади Ленина, где все молодые девушки праздновали свои дни рождения.

Их разговор прервала вошедшая в кабинет завуч Валентина Григорьевна, только что вышедшая с больничного из-за сломанной ноги. Высокая строгая женщина с крашенными жёлтыми волосами в театральной манере развела руками и начала вещать:

– Дорогие мои одиннадцатиклассники. Вы все знаете как прошлый одиннадцатый А написал единый государственный экзамен. И вы все знаете, как важно поддерживать репутацию школы. Да? – Голос у неё был неприятным, будто она сорвала его, но пыталась скрыть это. – Так вот мы надеемся, что вы наш единственный выпускной класс не опозорите школу и хорошо подготовитесь к ЕГЭ, чтобы не только не понизить рейтинг школы, но и повысить его. Сегодня принесите мне листок с вашими предметами, и мы помним – мы все сдаём и базовую, и профильную математику. Всем понятно? Вот и замечательно.

Она ушла при всём своём росте бесшумно. Никому из учеников не хотелось повышать рейтинг двадцать пятой школы не только потому, что набрать больше баллов, чем предыдущий класс сложно, но и потому, что руководство школы сильно давило на детей из-за их успеваемости. Вот они и сидели, молча, уныло, заучивая всё, попадавшееся им на глаза.

Виктория сидела, всё ещё смотря на то место, где недавно стояла завуч. А Татьяне расстроенной словами женщины вспомнилось первое сентября, выпавшее на невероятно жаркую субботу.

Субботнее утро под палящим солнцем рассекало закрытые глаза учеников и, насмехаясь над ними, заставляло надевать чёрно-белую форму и натирающую обувь. Только однажды на памяти Татьяны первое сентября было приятным, когда во время линейки стал едва-едва моросить дождь. Тогда все на несколько минут перестали страдать, и даже кто-то заплакал от счастья. Возможно, это и была маленькая Татьяна.

Праздничная линейка закончилась. Старшеклассники выстроились в две линии, через которые проходили первоклассники, а их мамы тянули руки, пахнущие тухлой водой от застоявшихся цветов, и снимали своих детей на телефоны и фотоаппараты. Одно из таких устройств закрыло половину лица Татьяны, но она всё равно смогла увидеть первоклассников. Никому не удалось посчитать, сколько новых классов добавилось в этом году. Часто называли цифру шесть, но все уверяли друг друга, что их гораздо больше ведь шесть было в прошлом году. Татьяна отчётливо знала – в городе не было бума на рождаемость и школ в городе хватало и не хотела верить в то, что родители сами ведут своих детей в эту школу наслушавшись рассказов про невообразимые результаты ЕГЭ.

Это было основным критерием при выборе школы. Все надеялись, что, сдав хорошо единый государственный экзамен, дети смогут выбраться из города, стоявшего на равнине и кем-то стать. Или хотя бы сбежать из серости хотя бы ненадолго. А в школе номер двадцать пять все выпускники сдавали экзамены очень хорошо. Все предметы пестрили высокими баллами, которыми любила прихвастнуть директор школы. Роза Григорьевна – депутат шепелявого города, хотя и любила говорить о том, где учатся и кем стали её выпускники, не прикладывала к их достижениям никаких усилий. Ей в действительности было непонятно, почему дела у школы идут так хорошо, и она просто наслаждалась происходящим.

Люди в свою очередь любили Розу Григорьевну. Под людьми можно подразумевать только родителей учащихся. Они видели её редко, но знали, что директор – депутат и точно заботится о школе, что у школы есть турникет и железная рамка, которая считает детей, а это точно признак престижности. И дети никогда не говорили о ней ничего плохого, так как не знали, что про неё говорить. Зато всем не нравились завучи, из-за которых школа и считалось хорошей. Именно они давили на учеников и заставляли хорошо учиться.

Татьяна уже хотела подумать о том, как сильно её мучают мысли об учёбе, но звонок позволил ей остановиться. Она посмотрела на Викторию, которая до сих пор вглядывалась в место, где недавно стояла завуч, точно видя там призрака. Ей в такие моменты то ли меланхолии, то ли безумства своей подруги становилось немного неуютно.

– Ты уже решила, в чём пойдёшь? – спрашивала Татьяна, надеясь с первой попытки услышать ответ.

– Что-нибудь найду, – ответила Виктория, заметив, что под глазами Татьяны серо-чёрной полоской размазалась не тушь, а её жизнь переполненная репетиторами, учебниками, заданиями, цифрами. – Ты спишь вообще? – Грубо построенная фраза слышалась заботливо. – Не ходи на нулевые. Всё равно ты уже прошла эти темы. – Татьяна опустила голову и, кажется, заснула с открытыми глазами, а Виктория вздохнула.

И знаете, голос её тоже был невероятным, как будто кто-то выводил формулу по физике, такой же сложный и медленный, но иногда совсем не спокойный, волнующий и, может даже, дерзкий. Голос, которому можно не поверить, если быть недостаточно образованным, как и теории относительности.

К концу учебного дня жаркий ветер унёс туман, выглянуло язвительное солнце, разжижая и людей, и измученные листья деревьев. Виктория шла через двадцать седьмую школу – в это время ворон уже нигде не было. Но в коробке жёлтых высоких домов появлялось самое худшее. В тёплой вони мусоровозов, во всей этой неприятной липкости из стороны в сторону моталось серое пятно, мутившее пространство за собой. Мошки голодной стаей всегда набрасывались на Викторию, стоило ей только приблизиться к дому. Ничто не бесит также как они: мелкие, мерзкие, скользкие, пытливые до плоти человеческой. Они застревали в волосах, в носу, иногда попадали в глаза, а рот открывать при них – гиблое дело.

И когда, не потеряв и доли своего безразличия после встречи с мошками, Виктория приходит домой, обычно никто её не ждёт: старшая сестра в университете, отец и мать на работе. Однако этот день стал исключением. После школы Виктория пришла домой и увидела, как её мать и старшая сестра разбирают пакеты со старой одеждой где-то в пятнах, где-то совсем выцветшие и всю со странным запахом. Антонина Ларина и дочь её – Настенька получили от тёти Жени вещи, которые она решила отдать малоимущим семьям. Антонина знала несколько таких семей, но прежде чем отдать одежду им, решила посмотреть, нет ли там чего-то хорошего для Настеньки или неё самой.

Виктория прошла в свою комнату, замеченная мамой, но ей не тронутая, и стала выбирать платье для дня рождения подруги. Она не примеряла их – только смотрела, так как знала, что каждое её платье смотрится на ней одинаково хорошо, как не смотрится ни на одной девушке её возраста.

– Вика иди сюда! – закричала Антонина из соседней комнаты. – Посмотри, как платьице на Насте хорошо сидит. Красота же, да?

Настенька и Антонина были практически одинаковыми. Обе непростительно худые, с тощими грустными лицами, ярко-голубыми глазами и светлыми волосами, с толстыми носами и кривыми уставшими ножками. Разница в их возрасте всего шестнадцать лет, но из-за замученности студентки-Настеньки морщины на её лице прибавляли ей возраста. Виктория точно пошла в отца, которого я никогда не видела, но знала, что он есть где-то на работе.

Сутулая, дрожащая от тёплых дуновений ветра в окне Настенька стояла у зеркала и пыталась поверить словам матери. Слишком высокая и плоская с неухоженными, завязанными в хвост волосами – она в таком кричащем ярко-розовом платье фасона начала двухтысячных с открытой грудью и массивными рукавами выглядела нелепо. И все кроме любящей матери об этом знали.

– Я и тебе платье нашла, – продолжила Антонина. – Вот чёрное, простое, как тебе нравится.

На диване лежало простое чёрное платье по фигуре с вырезом на груди и короткими рукавами. Виктория надела его и подошла к большому зеркалу в зале, где и сидели Антонина и Настенька. На ней оно граничило с развратностью. И грудь её и бедра, слишком выделяющиеся на фоне обычных девушек или уж тем более на фоне Настеньки, притянули бы к себе любой взгляд даже больше, чем обычно это бывает.

– Очень оно на тебе хорошо смотрится, Вик, – сказала Настенька и попыталась придать своему лицу менее печальный вид.

– Пойдём, чай попьём, – сказала Антонина и увела старшую дочь на кухню.

Виктория рассматривала себя в зеркале светлого шкафа подсвеченная лучами солнца, притуплёнными белыми занавесками. Вроде и платье не короткое и вырез небольшой, но почему же так пошло на ней сидел подобный наряд, и длинные школьные юбки, и обычные блузки только, как это не странно, красное пальто на ней смотрелось правильно даже как-то гармонично, а вот любая другая одежда нет.

Из окна послышались отрывистые удары колокола. Виктория посмотрела в окно и между пятиэтажками увидела вдали большую церковь с тремя золотыми куполами и зелёными стенами. И искусственно вздохнула в такт её звону.

Вечер проходил легко. Виктория сидела у окна и следила за тем, как капли дождя грязнят и без того запачканное стекло. Вдалеке была видна рука Ленина, указывающая вглубь города. А в ресторане царила атмосфера, при которой любой девушке нужно надеть красивое платье и попеременно мигать разным парням.

Все смотрели только на этот освещённый голубым светом столик, за которым сидели четыре молоденькие девушки и болтали обо всём. Только Виктория участия в разговорах не принимала, будто бы её не интересовали отношения и то, как хорошо на них сидят платья, она не проявила участия даже тогда, когда разговор зашёл об учёбе. Да и никто не замечал её отсутствия кроме, озадаченной чрезмерной задумчивостью подруги, Татьяны. Она притворно смеялась вместе с остальными такими же, ничем не выделяющимися в толпе кроме своей молодости, девушками.

Дождь стихал, за соседним столиком поднялся шум из-за того, что официантка пролила кофе на неуклюжую в макияже женщину. Где-то в углу небольшого зала взрослый мужчина наслаждался молодёжной музыкой и Викторией. Хотя, конечно, непонятно, как можно наслаждаться молодёжной музыкой.

Пристальный взгляд мужчины не напрягал её, она его не видела, смотрела вдаль, наблюдая за тем, как птицы кружатся в воздухе, и как одна из них разбилась об окно высокого дома. А мужчина своим не столько пьяным сколько наглым взглядом смущал всех вокруг.

Виктории вдруг позвонила мать. Женщина начала лепетать что-то про Настеньку, что та уже легла спать и младшей доченьке тоже скоро пора возвращаться домой. Виктория встала из-за стола и вышла из ресторана так стремительно-изящно, как только она могла идти.

Мужчина направился вслед за ней. Поймав её пышную фигуру, он в дверях ресторана остановил Викторию, обхватил рукой, покрытой голубоватой рубашкой, талию. В ту же секунду, как она почувствовала на себе чьё-то прикосновение, сильная ладонь с хлёстом разнесла свой удар о мужское ухо. Он вскрикнул, отойдя на несколько шагов назад, и захотел ответить ей тем же, но Виктория скрылась.

Она видела, как мужчина нёсся за её мнимым силуэтом, пока Виктория, спрятавшись между стен ресторана и офисного здания, наслаждалась каплями дождя. Виктория, прислонившись к стене, ловила ресницами и губами мелкие капли. Её образу только не хватало взъерошенности волос, но они всё ещё сохраняли порядок, как и глаза. Она совсем не испугалась, не разозлилась, только немного утомилась и ждала момента, чтобы пойти домой.

Дождь начинал стихать, облака расступались, позволяя людям видеть очертания звёзд. Заметив их, Виктория захотела вернуться к подругам, но неожиданно её взгляд остановился на молодом человеке, проходившем мимо ресторана. Он вмиг завладел ей всей и заставил глаза её встрепенуться.

С интересом она двинулась за ним, преодолевая толпу. Мужчины и женщины смешались в кучу, отдалённо доносилась музыка ресторана. Высокий парень, судя по зелёной ветровке, серым джинсам и красным большим кроссовкам, не старше двадцати пяти лет, а может и вовсе подросток, двигался к остановке, готовился перейти дорогу вместе с другими прохожими.

Больше всего её привлекали чёрные, средней длинны волосы угловатые, растрёпанные, какие бывают только у людей творческих. Тонкие ноги его постоянно уходили то немного вправо, то влево замедлялись и ускорялись, словно он танцевал, по дороге слушая чью-то песню в своей голове, а не глупую молодёжную музыку. Виктории даже удалось разглядеть его изящные пальцы с аккуратной ногтевой пластиной, когда он по воздуху отстукивал ритм.

Пробравшись к нему на пешеходном переходе, Виктория остановила незнакомца, взяв его за рукав куртки; он обернулся и начал разглядывать красивую девушку, пока яркий занавес не скрыл её очарование.

В небе сверкнула молния, но видела её только Виктория. Сложно было поверить, что настолько красивое лицо приобретёт страшную гримасу, олицетворяющую ничто иное как “Крик” Мунка. Клянусь вам, точно так она и выглядела и чувствовала. Пространство вокруг неё не выдержало её схваченного трепетом лица и искривилось, мандражируя и ожидая развития происходящего. Мир линиями поплыл, размывая самого себя лишь бы удалиться от таких чувств. В одно мгновение она побледнела, затем позеленела, утратив весь свой здоровый вид; глаза её зарделись, как и небо и земля под трясущимися ногами, и застыли в нечеловеческом ужасе. Прохожие были уверенны – красивую незнакомку на улице настигла смерть.

Виктория схватилась за свою грудь и побежала прочь от незнакомца. Симпатичное молодое лицо его напомнило ей какое-то страшное прошлое, сильно врезавшееся ей в сердце. Она неслышно орала от страха перед людьми вокруг. Все пугались её внешнего вида. Дождь прекратился, но на Викторию падали разъедающие плоть ядовитые капли, раскалённый металл прожигал её меняющую болезненные оттенки кожу. Всё перед ней слилось в мутное пятно, больно светившее ей в голову.

Что-то в ней громко умерло.

Она проснулась на следующий день в своей комнате на не расстеленной кровати всё в той же одежде с расплывшимся макияжем, с глубокими царапинами на груди и икрах совсем ничего не помня. Вся постель была мокрой и леденящей. Виктория долго не могла встать, ощущая на себе липкость платья и ощущая в себе подступающую тошноту. Горло и живот сильно болели, голова гудела, в ушах слышался писк. Ей хотелось кричать от сменяющегося каждого секунду жара и холода. Она цепенела от пугающей дрожи своего тела.

Проснувшиеся родители нашли её такой, но уже лежавшей на полу, корчащейся от боли, молящей о яде. Они вызвали скорую и Викторию увезли в больницу.

В страшном припадке она не могла усмирить дрожь в руках и коленях, врач с опаской посматривал на неё, а санитары, несшие её на носилках, переглядывались, скрыв эмоции за масками. Какая-то бабушка в тот момент стояла у открытой двери подъезда, следя за вещами, которые вносил какой-то мужчина. Когда её пронесли рядом с ней, старушка ужаснулась и закрыла руками лицо, боясь, что в Викторию вселился демон. Но когда их глаза встретились, она успокоилась и заснула.

II

В просторную, чистую квартиру на первом этаже въезжала семья Красновых. Недавно они продали свою квартиру, купили дом и, пока там шёл ремонт, перебрались к старой бабушке. Сын семейства перевёлся из лицея в двадцать пятую школу, наслышанный о фантастических результатах ЕГЭ.

Александр был непростым ребёнком. Он был гением, величайшим художником, хотя об этом, пока никто не знал.

Теперь, когда Виктория исчезла, прохожие удивлялись ему. Он был красив в той же мере, что и она, только если в молоденьких девушках завораживала пустота и граничащее с хамством безразличие, то в молодых парнях: свежесть, миролюбивость и стремление к жизни. Александр был именно таким, особенно это чувствовалось, когда он рисовал облака и всё небо в целом. Чёрные глаза его бегали по холсту, вырисовывая мелкие детали, ловя каждое изменение в небе, цепляясь за рисунки природы. Длинные пальцы всегда пачкали краской волосы и белые рубашки, а рисовал он всегда в белых рубашках. Бабушка стирала их по пять штук на дню, высматривая старые пятна, навсегда въевшиеся в ткань. И ей они казались прекрасными, потому что таили в себе какую-то историю о прошлых картинах.

Первым делом, как они въехали, Александр и Олег вынесли все вещи из меньшей спальни и стали сдирать обои. Бабушка не возражала ни секунду, тем более что вся квартира уже потеряла надобность в обоях, так как новым покрытием стен стали картины в тонких рамочках. Они висели повсюду. Так в комнате старушки расположилось переделанное творчество Идеана и его балерины, а также кувшинки Моне в разных вариациях и молодые лица девушек Клофуси. Зал разделили пополам, и одели в сложные кубические произведения двадцатого века с одной стороны и постимпрессионистские пейзажи с другой. Кухню усыпали Айвазовским, а вот коридор пылал полностью авторскими картинами Александра непонятными, иногда пугающими, но чаще всего прекрасными.

Когда обои в меньшей спальне сняли, Александр положил в центр комнаты матрац, поставил у окна мольберт и раскидал по полу сотни кисточек, красок и одну надменную деревянную палитру.

После того, как обустройство его комнаты было закончено, он заклеил стены ватманом и принялся разрисовывать их голубым и синим. Вскоре стало ясно, что на левой стене он хочет изобразить “Звёздную ночь” Ван Гога, а на правой “Звёздную ночь над Роной”.

Не знаю, как ему это удавалось, но он работал над двумя картинами одновременно, рано утром перед школой рисуя “Звёздную ночь”, а вечером “Звёздную ночь над Роной”.

В школу он пошёл сразу, как переехал. Родители расспрашивали его про учебу, а он всегда отшучивался или рассказывал, как спорил с учителями на уроках. Александр был одним из тех учеников, которые предпочитают учёбе веселье. Из-за его положительного настроя, замученные знаниями дети потянулись к нему. В нём они увидели лучик солнца, звезду, и разговоры о нём понеслись по всей школе. Директор, не смотря на жалобы других учителей, не выгоняла его и даже не думала о том, что так можно поступить – Роза была хорошей знакомой семьи Красновых. Поэтому его выходки терпели, а через неделю принимали за своеобразный юмор, даже когда он рисовал обидные карикатуры на учителей на доске, если его просили показать на карте Германию.

И только учитель математики не смирилась с невоспитанным мальчишкой, рисовавшим на её важных уроках. Она недавно вышла из больницы и была поражена таким поведением нового ученика, посмотрела на его бывшие оценки в лицее и ужаснулась – по геометрии и алгебре пятёрки, а он не может решить элементарное квадратное уравнение.

– Краснов, ты же отличником был, почему не справляешься здесь? – спросила она.

– А мне всегда оценки за красивые рисунки ставили, – отвечал он, не краснея.

Александр стоял у доски, пытался вспомнить хоть что-то из курса десятого класса, но он больше года не ходил в школу, и вряд ли тригонометрические формулы так важны для него, что действительно когда-то зацепились в светлой головушке. В первую секунду знакомства с Ириной Васильевной его поразили её глаза. А дело было в том, что у неё не было зрачков, точнее сказать они-то были, но из-за яркого голубого света радужки эту малюсенькую чёрную точечку нельзя разглядеть. Словно слепая она светила своими глазами, строго осматривая учеников, приближаясь к ним и страша их. Но собой Ирина Васильевна была хороша, даже не смотря на эту отпугивающую деталь. У неё был ровный тонкий нос, чёрное каре, правильные тонкие губы и куриные худые ножки.