Семейный альбом

После окончания Зимней войны вернулся в Ленинград, а в декабре 1940 года был призван на действительную службу в РККА.

С учёбой в университете было приказано «все дела завершить». 4 ноября 1940 года призывников собрали в военкомате, произвели медосмотр и обрили наголо. Пешком они пошли на Финляндский вокзал, а оттуда на поезде отправились до Агалатова, где размещался штаб 63-го отдельного пулеметного батальона Карельского укрепрайона, в котором Иван должен был проходить службу. Он был направлен в полковую школу, готовящую сержантов и младших командиров пулеметных расчетов. 23 февраля 1941 года красноармейцы приняли присягу. Экзамены в полковой школе были назначены на 20 и 21 июня 1941 года. В последний день перед войной курсантам присвоили звание младших сержантов. Спать они легли усталые и счастливые…

С началом военных действий переписка родных с Иваном прервалась. Самые последние сведения о нём – с полей сражений на реке Булатной. Там его батальон держал усиленную оборону в августе 41-го. Потом родным пришло извещение, что Иван Румянцев пропал без вести. Долго пытались что-то о нем узнать, обращались и в военкоматы, и в архивы, но ответ был один и тот же. Скорее всего, на тот момент все документы военнопленных находились в Спецхране. И только несколько лет назад, в «ОБД Мемориал» были, наконец, найдены сведения об Иване. Согласно им, в плен он попал в октябре 41-го и находился до 1944 года в лагере № 3 в Финляндии, в 60 км от Иматры (250 км от Питера), где и был похоронен.

По архивным документам, на момент подписания перемирия с Финляндией, Иван Румянцев был жив и числился в списке военнопленных, подлежащих репатриации. А в списках «Безвозвратных потерь» уже указывается время и место его захоронения. Тогда в лагерях для военнопленных было много смертей из-за истощения и эпидемий.

Такая короткая жизнь, тяжёлая смерть, несбывшиеся надежды. Скольких юношей забрала война…

А мечта Ивана стать журналистом сбылась у меня…

Гл. 6. Отец

Василий, появившийся на свет аккурат в Рождество 1928 года, был третьим из четырёх братьев Румянцевых, и назвали его в честь отца. Мальчишки – Иван, Николай, Вася и Володя росли бойкими, всегда держались вместе. В родной деревне, за хулиганистый нрав и белобрысость эту весёлую компанию называли «седые черти».

На фронт мой отец, за младостью лет, не попал, а вот в послевоенной Германии ему послужить удалось. Красив он был всю свою жизнь, а в молодости – особенно. Военная выправка, шинель, накинутая на плечи, орлиный взгляд. Вот прямо артист. Нравом отличался свободолюбивым. Любил читать, отлично рисовал. После службы в армии хотел поступить в Академию художеств в Ленинграде, но что-то не сложилось. Пошёл работать на завод «Красный Выборжец», откуда и был призван на срочную службу. Отслужив, подался на целину, по комсомольскому призыву. Там и встретил свою землячку, мою будущую маму.

Молодые вернулись с целины и обосновались в областной столице, тогда ещё, в честь всесоюзного старосты, называвшейся Калинином. Стали жить-поживать, а вернее – выживать. Сначала снимали жильё – поселились на чердаке деревянного купеческого особнячка в центре. С парижскими романтическими чердаками, конечно, ничего общего. Но окно комнатушки-пенала выходило в грушевый сад… Там и прошло моё золотое детство.

В начале 60-х родились дочки – мы с сестрой. Жилищные условия постепенно улучшались – с чердака в коммуналку, потом и в отдельную жилплощадь. За двухкомнатную квартиру в тихом-зелёном районе было отдано и здоровье, и былой артистизм, и изрядная доля природного свободолюбия. Только золотые руки и глаз художника остались прежними – искру божью извне не потушить. Работал отец на химическом производстве, аппаратчиком во вредном цеху. Как он выражался: «двадцать лет в противогазе».

Как и все советские мужчины, частенько выпивал. Домашнее хозяйство, однако, содержал в полном порядке. Всё было прикручено, починено, припаяно, приклеено, всё работало. Не только у нас, но и у соседей.

А уж когда появилась дача! … Тут нашлось применение не только золотым рукам, но и инженерной мысли. И пронесённому через тяжёлые времена чувству прекрасного. Такого красивого, аккуратного домика (построенного в 80-е «из того, что было») нет ни у кого на нашей улице. Да и во всём СНТ.

Дочкам, то есть нам, было дадено высшее образование (а кому-то и второе), свобода выбора жизненного пути не ограничивалась. Да и как её ограничишь-то, вольные гены ведь пальцем не стереть. Иногда папа, глядя на меня, произносил «вылитая баба Шура». (Да, да, та самая, которая милиционера самоваром приложила).