Пуанты для дождя

– Астры берите, недорого, – пришла на помощь ближайшая бабушка. – Не думайте, к вечеру все разберут подчистую. Берите все, отдам дешевле, до вечера сидеть не могу, спина отнимается.

– Если в первый класс, то лучше гладиолусы, торжественно, – подключилась другая.

– Куда этим малявкам гладиолусы! Невестка в прошлом году купила, такие здоровущие, так внук его едва в руках удержал, и на фотографии его не видно, одна макушка из-за этих гладиолусов торчит, – не согласилась третья. – Георгины берите, самое то – и поменьше, и посолиднее так-то. Вы в какой класс идете?

– Я? – растерялся Евгений Германович. – Я, собственно… Мне для знакомой…

– Так завтра же первое сентября, все для школьников берут. А если вам обязательно розы надо, то это в магазине, – по интонации было понятно, что только дураки покупают заграничные магазинные розы, когда вокруг столько красоты отечественного производства.

– Мне розы не обязательно. Можно вот эти, как их? – из чувства справедливости он решил купить цветы у первой бабушка.

– Астры! – радостно приподнялась она. – Все возьмете? Я подешевле отдам, знакомой вашей понравится, они у меня махровые!

Домой Евгений Германович вернулся с изрядным букетом розовых, сиреневых, белых и желтых пушистых цветов, тортом и – однова живем! – бутылкой дорогущего вина. И странным ощущением потерянности во времени. Оказывается, с того момента, как он вернулся из аэропорта домой, проводив Анну, и прочитал ее письмо, прошел уже целый месяц. Прошло лето, завтра наступает осень, от него ушла жена, он почти умер и зачем-то остался жить, он перешел на «ты» с Надеждой после тридцати лет знакомства, и у него даже появились планы на будущее. Да, еще Тихон влюбился в Марусю, и любовь все-таки гнездится в их разоренном доме.

Он поставил цветы в вазу, мимоходом заметив, что во всей квартире царят идеальный порядок и чистота. И тишина. Оно и понятно: некому разбрасывать где попало ноты, шарфики, бусы и прочие бесчисленные мелочи, потом шумно их искать, обвиняя отчего-то именно его, Моцарта, в «разведении бардака»; не ходят бесконечные ученики, молчит, как немое, фортепиано, не хлопают двери. Ушли сквозняки и завихрения, которые вечно создавала в дома Анна, но на место мертвой безвоздушности первых дней пришло упорядоченное движение, которое организовывала Надежда. Получается, теперь у него есть Надежда.

– У меня есть Надежда, – пробормотал себе под нос Моцарт. – Нужна ли мне надежа? Надежда или есть, или ее нет… Хм, на письме это выглядело бы гораздо эффектнее, зря дорогая теща сказала, что из меня не выйдет писателя.

Он уселся перед телевизором и стал ждать Надежду, которая обещала прийти в пять. Она пришла с опозданием, долго ковырялась в замке своим ключом и, кажется, была чем-то расстроена. Во всяком случае, выскочившим в прихожую Тихону и Марусе она печально сказала:

– Заиньки мои, только вы мне и рады… Сейчас я паштетика вам…

«Заиньки» дружно выгнули спинки, сделали хвосты пистолетами и преданно посмотрели в глаза – паштет они уважали, а то, что им предлагали его уже второй раз за день, так это нормально, ничего особенного, вон коты в телевизоре его сто раз в день едят, и не лопнули.

– Я тебе тоже рад, честное слово! Просто я так хвост делать не умею! – заявил в свое оправдание Евгений Германович, провожая гостью в комнату и предвкушая радость от сюрприза. – Вот, прошу – это тебе!

Но реакция Надежды Петровны оказалась странной. Увидев накрытый стол с цветами, фруктами и бутылкой вина, она остановилась на пороге гостиной, прижав руки к груди, вздохнула… и заплакала, шмыгая носом и вытирая слезы согнутым указательным пальцем.

– Что? Что случилось? – перепугался Моцарт. – Тебе плохо?

– Вспомнил… – всхлипнула Надежда Петровна. – За столько лет впервые вспомнил…

– Я… да… – шестым чувством он понял, что не стоит спрашивать, что именно он вспомнил и почему это так расстроило его соседку. – Я и не забывал. Вот и подумал…

– Ни Пашка, поросенок, про мой день рождения не вспомнил, ни с работы, и никто… А ты вспомнил! – утирала слезы радости именинница. – С утра прямо жить не хотелось прямо, думаю – и старая, и толстая, и никому не нужна, даже Пашке, только и ждет, чтоб из дома ушла, глаза не мозолила.

Моцарт, всю жизнь проживший с одной-единственной женщиной, тем не менее был натренирован более или менее правильно реагировать на самые разные ситуации в общении со слабым полом, потому что Анна с ее взбалмошностью, капризами, непредсказуемостью и умением во всем сделать виноватым именно его, стоила нескольких. Хотя, если суммировать приобретенный опыт, то и не велика наука: прав ли, виноват ли, или вообще ни сном ни духом – соглашайся, кайся, проси прощения и говори комплименты (главное, не молчать и не говорить взрывоопасную фразу «Так ты же сама…»). Поэтому он осторожно обнял Надежду за плечи и подвел к зеркалу (зеркала висели во всех комнатах, Анна хотела в любой момент быть безупречной).

– Ты не старая, потому что ты моложе меня, а даже я еще не старый – это раз. Ты не толстая – у тебя красивая фигура, это два. И ты мне очень нужна – это три. Я без тебя давно уже пропал бы ни за грош. Как раз это я и хотел тебе сказать. И с днем рождения тебя! Кончай сырость разводить и давай праздновать, а то я голодный!

Надежда в последний раз шмыгнула носом, окончательно вытерла глаза, прерывисто вздохнула, взглянула в зеркало и заявила:

– Эх, знала бы, что так – с утра бы в парикмахерскую сходила, укладку бы сделала.

Работает, – поздравил себя Моцарт. И вообще он сегодня был очень доволен собой. И внезапно случившийся день рождения удался на славу: они пили вино, Моцарт говорил красивые тосты, Надежда Петровна розовела и смущалась, потом он играл на гитаре и пел ей разные хорошие песни, свои любимые: и Окуджаву про Наденьку, и Визбора, и Кима, и она опять всплакнула от переполнявших ее чувств. Разговаривали о жизни, о том, что впереди еще может быть много хорошего, надо только успокоиться, дать себе время и надеяться.

– Как же не надеяться, раз я с Надеждой? – шутил Моцарт, в глазах неизбалованной мужским вниманием слушательницы эта нехитрая шутка стоила сотни изощренных комплиментов. Он это понимал, и ему это нравилось. Давным-давно он ни с кем не говорил о важном, не имеющем отношения к быту. С Анной уже давно все было переговорено, и им вполне хватало полуслова-полувзгляда вместо обмена репликами, с другими он откровенничать не привык. А тут как будто вернулось молодое время походов и костров, когда гитара, и разговоры до утра, и девчонки смеются твоим шуткам вовсе не потому, что они такие уж смешные, а просто все молоды и уже только поэтому любят друг друга…

Тихон и Маруся, от души поздравившиеся паштетом, тоже провели вечер в гостиной, дремали, слушали вполуха разговоры и песни, радовались, что разговоры хорошие, мирные, и песни тоже тихие, спокойные, убаюкивающие. Пользуясь случаем, Тихон постарался объяснить Марусе, так впечатлившейся игрой на инструменте, преимущества негромкой авторской песни перед этим отвратительным (аж мороз по шкурке) фортепианным трезвоном, но достиг ли взаимопонимания – неизвестно. Маруся вообще больше молчала и улыбалась, она была неразговорчива.

Евгений Германович умел ставить цели и методично их добиваться, наверное, сказались гены трудолюбивых и пунктуальных немецких предков, никогда, впрочем, им не виденных. Поэтому на следующее утро он уселся за пианино с карандашом и блокнотом в руках. И стал по пунктам записывать то, что знал о фортепиано. Оказалось, ничтожно мало. Белые клавиши назывались до-ре-ми-фа-соль-ля-си и потом повторялись, что очень удобно. Итого выходило семь раз по семь клавиш, плюс две лишних слева и одна справа. Черные назывались диезами и бемолями и могли повышать или понижать звук на полступеньки. Если нажать последовательно белые клавиши от «до» к «си», то получится гамма или октава (уточнить, чем отличается одно от другого, – записал Моцарт). Правая педаль позволяет держать звук, даже если клавиша уже не нажата. Функцию левой педали опытным путем установить не удалось, потому что никакой разницы в звучании он не уловил. И, к сожалению, это была вся информация, которой владел начинающий пианист. Играть на гитаре он научился, еще будучи подростком, точно по Визбору, во дворе, «у местных злодеев», которым приносил за уроки хлеб, посыпанный сахаром – сказочное лакомство. Поэтому никакими теоретическими знаниями он не обогатился и названия аккордов выучить так и не удосужился, легко подбирая на слух любую песню.

Моцарт подвел черту под своими изысканиями и, нимало не отчаиваясь, стал набрасывать план. Сперва надо понять, как работает система, а потом приступать к работе. Пункт первый: узнать, как записываются ноты на линейках. Второй: выяснить разницу между теми, что закрашены черным и теми, что остались незакрашенными. Пункт третий: купить самоучитель, где содержатся ответы на эти и другие вопросы. Можно было, конечно, поискать в интернете, но Моцарт интернет уважал как средство коммуникации, а вот информации оттуда не доверял и студентов, которые листали не учебники, а сайты, называл «википедиками», они ничего, не обижались. Потом он повторил вчерашние упражнения, добавив на этот раз подобранные на слух аккорды, получилось весьма неплохо. Во всяком случае, Маруся, которая при первых звуках фортепиано забралась на самый верх инструмента и внимательно следила, как пальцы Моцарта бегают… ну хорошо, ковыляют… по клавишам, высидела весь урок от начала до конца, за что Моцарт ее прямо зауважал. И даже Тихон рожу не кривил и из комнаты не выбегал, наверное, стеснялся при Марусе свою музыкальную необразованность показать. К тому же оказалось, что, когда играла хозяйка, пианино рычало, хохотало, стонало, плакало, смеялось, гудело на весь дом и выводило Тихона из себя, манера же игры хозяина – редкие робкие звуки, извлекаемые одним пальцем – ему импонировала гораздо больше. Словом, все остались довольны, и даже Анна сегодня смотрела с фотографии не издевательски, а вполне снисходительно.

– Знай наших! – погордился Моцарт.

И, не откладывая дела в долгий ящик, пригласил Надежду Петровну после обеда прогуляться до книжного магазина.

Домой вернулись уставшие, ошарашенные давно не виденными очередями из безалаберных школьников, отложивших покупку тетрадей на последний момент, и невообразимой широтой предлагаемого ассортимента. Тех же самоучителей, например, была целая полка, и они кричали наперебой:

– Вы давно мечтали, но не знали, с чего начать? Благодаря этой книге сегодня все мечты станут реальностью!

– Научитесь играть на фортепиано за десять уроков!

– Простой метод без зубрежки и упражнений! Любой, кто может набрать телефонный номер, легко освоит нашу методику!

– Вы будете играть популярные мелодии, не зная нот!

– Наш простой последовательный самоучитель сделает процесс игры на фортепиано легким и приятным!

Перелистав с десяток глянцевых изданий, Бедный Моцарт почувствовал себя туристом, оказавшимся на восточном базаре: его хватают за руки и полы одежды, тянут во все стороны, на все лады расхваливая товар и лишая несчастного остатков здравого смысла и последних денег. В честности этих зазывал он имел все основания сомневаться, так как на его глазах гранит фортепианной науки грызли дочь и еще множество начинающих, но ни десятью уроками, ни десятью месяцами никому обойтись не удавалось, у всех уходили годы.

Вспотевший и растерянный, Моцарт оглянулся в поисках продавца, но взмыленный молодой человек пробежал мимо, даже не затормозив. Надежда Петровна, которая честно призналась, что не была в книжном лет пятнадцать, минут сорок бродила между стеллажей, как по лесу, а вернувшись и увидев Евгения Германовича, беспомощно озирающего стопку книг, быстро перебрала их все и – протянула ему одну:

– Женя, бери эту. Она самая дешевая. Те пятьсот и восемьсот, а эта всего триста двадцать. Чепуха там одинаковая, как клавиши твои, а деньги счет любят.

Моцарт схватился за идею, как за соломинку. К тому же выбранная книга, очевидно, стесняясь скромного ценника, не голосила и зазывала, а скромно сообщала:

– Просто о сложном. Научиться играть на фортепиано способен любой желающий.

Книгу стало жаль, пропадет она среди этих громогласных нахрапистых конкурентов, и не купит ее никто и никогда.

– Ну вот – ты желающий? Значит, бери, научишься, – подвела итог Надежда Петровна.

– Беру! – с облегчением выдохнул Евгений Германович и предложил, – а ты себе ничего не выбрала? Я же тебе подарок на день рождения не подарил.

– Ну… я… если можно, – Надежда Петровна смутилась так, как будто они стояли посередине не книжного, а ювелирного, и он велел ей выбрать бриллиант покрупнее. – Я видела одну, давно хотела научиться.

Они углубились в лабиринты стеллажей, по которым Надежда вела его уже вполне уверенно.

– Вот, – она робко коснулась пальцем корешка большого альбома. – «Сто лучших пасьянсов». Бабушка моя так раскладывала… и гадала по ним еще. А я только два знаю. Говорят, они полезные даже, для ума…

Она смотрела виновато и заискивающе, и Евгений Германович вдруг опять почувствовал жалость, как пару минут назад в случае с книгой: ведь и в самом деле, Надежда всегда отвечала сама за себя, никто ее не баловал, о желаниях не спрашивал, да и подарки вряд ли дарил. Он схватил книгу с полки, открыл наугад:

– О, «Тузы вверх или Восторг идиота»»! Берем немедленно! – восхитился он. – А вот еще «Кадриль, или Пленные дамы». Одни названия чего стоят. Сегодня же будем учиться. Ты разберешься, что к чему, и меня научишь, договорились?

Надежда кивнула, взяла альбом и прижала его к груди, ее глаза сияли, как у Золушки, когда принц наконец, перевернув вверх дном все королевство, надел ей потерянную туфельку.

Как просто, – с неожиданной грустью подумал Моцарт. – Как мало человеку надо для счастья, как долго и безнадежно он этого ждет. И как бессовестно легко сделать его счастливым, даже волшебную палочку из кармана доставать не надо, просто пальцами щелкнуть. Что-то в этом было неправильное, но думать об этом не хотелось, и они просто встали в хвост длинной очереди, уткнувшись каждый в свое приобретение и то и дело показывая друг другу самые интересные иллюстрации.

Вечерние сумерки застали обитателей квартиры в избе-читальне. Грамотные (Моцарт и Надежда Петровна) зачитывали вслух понравившиеся отрывки, неграмотные (Тихон и Маруся) слушали и расширяли кругозор.

– «В переводе с греческого «музыка» означает «искусство муз», – сообщал аудитории Евгений Германович и пояснял от себя, – музы – это богини, дочери Зевса.

– «Французское слово «пасьянс» в дословном переводе означает «терпение», то есть именно то, что необходимо человеку, который решил провести время за раскладыванием пасьянса», – не оставалась в долгу Надежда Петровна. – Я же говорила, что польза от него!

– «Музыка снабжает душу крыльями, способствует полету воображения, музыка придает жизнь и веселье всему сущему», – гордился Моцарт. – Это не я сказал, это Платон.

– «В некоторых пасьянсах все зависит от удачного расположения карт, в других – все решают внимание и комбинаторные способности самого игрока», – подчеркивала Надежда Петровна. – Тоже, знаешь ли, не просто так, чтоб раз – и готово.

Разошедшийся Моцарт предложил устроить обмен опытом: он будет учить Надежду новым мелодиям, освоение которых, судя по предисловию в самоучителе, уже на за горами, а она научит его раскладывать пасьянсы – те самые, где нужны внимание и комбинаторное мышление. Смеясь, Надежда согласилась выучить к Новому году мелодию «В лесу родилась елочка», а ему преподать урок раскладывания так впечатлившего его «Восторга идиота». Тихону и Марусе было обещано гадание на тематическом пасьянсе «Кошечка в углу». До серьезных разговоров в этот вечер не дошло, зато был съеден весь зефир, выпито четыре рюмочки коньяка (три Моцарту, одна – Надежде), взяты обязательства на неделю вперед.

И, проводив соседку домой, Моцарт с удивлением осознал, что вот уже второй день он чувствует себя вполне не то чтобы счастливым, но… Тут он задумался, честно пытаясь дать определение своему состоянию. По привычке подошел к пианино, усмехнулся – и когда это Надежда успевает? – взял в руки лежавший портрет.

– Знаешь, говорят – душа не на месте. У меня она сместилась, когда ты из парикмахерской пришла и в первый раз подстриглась. Потом вообще едва не вылетела к чертовой матери. Но она зачем-то вернулась и опять на месте обустраивается. Хотя это странно, конечно… А у тебя как дела?

Ответа на этот раз он не услышал. Что ж, наверное, она занята. Это и понятно при нынешнем положении дел: новая страна, новая жизнь. Новый мужчина, мать его… Впервые разозлившись, да так, что кровь бросилась в лицо, он опять хлопнул портрет на крышку фортепиано, ушел в кухню и за полчаса допил остававшийся в бутылке коньяк. Это помогло, хотя Моцарт и не опьянел совершенно, коньяк – не водка, ума не лишает, как говорил один из его друзей-альпинистов. Ему стало неловко за перепады настроения, которые он сам про себя всегда называл «дамскими» и снисходительно прощал Анне. А мужику негоже. Он молча поставил портрет на место. Анна тоже молчала. Постояв в задумчивости, Моцарт сходил за стремянкой, снял картину – вечерний Париж, они купили ее на набережной Сены в самый первый свой визит во Францию, и он прекрасно помнил, как старик-художник, прямо при них дорисовывавший картину, хитро посмотрел на них и вдруг несколькими штрихами добавил в композицию два силуэта, мужской и женский, он высоченный, она – маленькая и хрупкая. Картину Моцарт отнес в кладовку вместе со стремянкой, присовокупив, что сейчас не время для исторических сантиментов. А на освободившийся гвоздь повесил портрет жены.

Отошел, полюбовался – получилось отлично. Во-первых, стоящий на пианино потрет больше не будет вводить Надежду в ежедневный соблазн. А во-вторых, поскольку пианино стояло в нише, то Надежда при желании сможет сесть за стол в гостиной так, чтобы его не видеть, так что ослабление позиций портрета не выглядело так уж демонстративно.

– Кто молодец? Я молодец! – процитировал он фразу из невероятно смешного и столь же противного, на его взгляд, клипа группы «Ленинград», который в порядке расширения кругозора показали ему еще весной его студенты. – Только что не на этих, как их… Туфли-то эти дурацкие?

Анна опять промолчала. Не услышала, а может, и обиделась.

…На самом деле ей и правда сегодня было не до этого. Все-таки она приехала в Израиль не для того, чтобы ностальгировать по прошлому и вести бесконечные мысленные разговоры с брошенным мужем.

Наутро позвонила старшая сестра Анны, Алла, чтобы договориться насчет общего подарка ее супругу-имениннику. Было видно, что она рада законному поводу позвонить, рассказать новости и расспросить о делах. Евгений Германович заверил, что «у него все в порядке», обещал непременно быть, потому что тоже соскучился обо всех, и согласился принести гитару, чтобы все вместе могли спеть «как раньше». Странно, но в семье, где на фортепиано не умели играть только три зятя, никто не садился к пианино «просто так», не по работе, поэтому на семейных праздниках всегда пели под аккомпанемент гитары. При этом смеялись, что им аккомпанирует «сам Моцарт», он сперва ужасно смущался, а потом ничего, привык.

Положив трубку, Евгений Германович улыбнулся этим воспоминаниям. В большой семье и при жизни Иосифа Самуиловича, и после его ухода дни рождения праздновали не по разу в месяц, и всегда было шумно, вкусно и весело. Были детские дни рождения с конкурсами, сюрпризами и всевозможными играми, новогодние вечеринки с танцами до утра, а еще Восьмое марта, свадьбы и годовщины свадеб… он вдруг понял, как ему не хватает сейчас этих людей, ставших за многие годы его настоящей семьей, в которой его любят и ждут, и переживают за него. Он представил, как они весь этот месяц после отъезда Анны думали и выстраивали план разговора, боялись ему позвонить, чувствуя и себя виноватыми в том, что произошло. Но что случилось – то уже случилось, и этого не изменить, поэтому глупо прятать друг от друга глаза и выражать сочувствие. Тем более, что все живы и собираются жить дальше, даже он сам и Бэлла Марковна. А раз так, то он преподнесет им сюрприз, после которого уже никто не станет делать кислую физиономию и будет, о чем поговорить и заодно повосхищаться его, Моцарта, талантами.

Он сыграет им на пианино, да-да! И неважно, что к занятиям он приступил два дня назад, а впереди всего четыре. Поднимаясь на вершину, надо ставить цель – базовый лагерь, например, там отдых, акклиматизация – и опять вперед и вверх. Так и тут: за четыре дня он должен выучить одну мелодию. Он даже решил, какую. Дело в том, что в каждой семье со стажем есть свои, только супругам понятные шутки и приколы. У Берштейнов и Моцарта с Анной они тоже были, и разумеется, музыкальные. У них с Анной была «семейная» мелодия – про гусей. У Бэллы Марковны и Иосифа Самуиловича таковая тоже была. Основатель местного академического симфонического оркестра и целой школы оперно-симфонического дирижирования Иосиф Берштейн, с пяти лет игравший на скрипке, закончивший две консерватории, Одесскую (неблагозвучно называвшуюся тогда Муздрамин) и Московскую, на всех семейных праздниках исполнял обязательный сольный номер – жестокий советский романс про Марусю Климову. Естественно, под аккомпанемент Моцарта, что дополнительно усиливало абсурд ситуации.

Петь Иосиф Самуилович не умел совершенно, имея дребезжащий слабый тенорок, поэтому пронимал аудиторию до печенок серьезностью и мелодраматизмом, начиная эпически:

– Прибыла в Одессу банда из Ростова,

В банде были урки, шулера.

Банда занималась темными делами,

И за ней следила Губчека.

Припев разрешалось подхватывать всем, и поначалу принимались дружно, даже дети:

– Мурка, ты ж мой муреночек,

Мурка, ты ж мой котеночек…

По ходу повествования Иосиф Самуилович изображал в лицах, как злые урки до дрожи в коленках боялись вышеупомянутой Мурки, как именно «пошел на дело» интеллигентный вор Рабинович, и как Мурка, сидя за столиком в ресторане, поправляла спрятанный под юбкой огромный наган, который то и дело норовил выпасть. В этом месте Моцарту приходилось делать большой проигрыш (ум-па, ум-па, ум-па), потому что Иосиф Самуилович вопрошал в прозе, обращаясь к слушателям:

– И кто мне скажет, зачем она пошла в ресторан в спецодежде? Там более у нас в Одессе, где все друг друга знают?! Она бы еще по Привозу в комиссарской кожанке прошлась!

(Еще несколько ум-па, ум-па, ум-па чтобы переждать хохот аудитории).

Дальше исполнение набирало силу и драматизм, и когда на словах:

– Слушай, в чем же дело?

Что ты не имела,

Разве я тебя не одевал?!

Кольца и браслеты, юбки и жакеты

Разве я тебе не добывал? – он срывался на фальцет и, картинно заламывая руки, обращался к любимой супруге (которая и в самом деле имела слабость к браслетам и кольцам), большинство слушателей уже не могло петь, и очередной припев под общий хохот народный артист РСФСР исполнял уже соло или дуэтом с Моцартом.

Этот концертный номер, за долгие годы отшлифованный до мельчайших деталей и все же допускающий импровизацию, никогда не надоедал слушателям и всегда был гвоздем программы.

Ну так вот «Мурку» он им и сыграет. Задача не так сложна, как кажется, хотя бы потому, что дебютант решил сжульничать. Ничего, ради благой цели можно. В рамках теоретической подготовки к восхождению на музыкальный Олимп он еще вчера нашел сайт, на котором предлагалось выучить любую мелодию следующим обрезом: на экране одинокий указательный палец поочередно нажимал необходимые клавиши, клавиши были, в свою очередь пронумерованы, последовательность нажатий указана ниже. Евгений Германович схему переписал, на клавиши наклеил бумажки с номерами. И приступил к репетициям. Он занимался, как когда-то Лена перед поступлением в консерваторию – по несколько часов в день. Раумеется, к субботе вершина покорилась.

– Женечка! Ну наконец-то! Заждались! Ты чего опаздываешь? Водка согрелась! Я тебе покажу водку, начинается уже! Можно я тебя расцелую? Сто лет не виделись! Какие сто, ладно врать-то, в июле Саша приезжал в отпуск, тогда и виделись. Не в отпуск, а на побывку, он же солдат! О, а я показывала тебе ту фотку, где он с автоматом? Боже, не говорите мне про армию, а то я не доживу до вечера! Мамочка, не волнуйся, там за ними следят, и на выходные домой отпускают. Там война, Боже мой, Боже мой! Там всегда война, и ничего, обходится, не волнуйся! Дядя Женя, а вы гитару принесли? Женя, да проходи уже, что ты встал в дверях?! – все говорили одновременно и о разном, тормошили Моцарта, усаживали за стол, несли недостающие салаты, пристраивали в вазу букеты, давали другу советы и создавали шум и суету, о которых Моцарт, оказывается, ужасно соскучился в своем вынужденном одиночестве.

Он поцеловал руку теще, пожал руки своякам и племяннику, расцеловался с желающими этого дамами (образовалась маленькая очередь) и, наконец, уселся за стол, поймав себя на том, что улыбается, как человек, попавший под теплый и веселый июльский дождик. К тому же он знал, что его триумф впереди, и предвкушал этот момент, как отличник ждет заслуженную пятерку за контрольную работу.