Ай Эм. Как мы Ирку от смерти спасали

Тут примчался неуловимый Вавилов на мотоцикле – то ли «Ямаха», то ли «Харли Дэвидсон». Когда мы приближались к его кабинету, я, конечно, волновалась – нас, авторов, много, а Вавилов – один. Ира это почувствовала, обернулась и скомандовала:

– Облегчи ауру!

Олег нас принял радушно, угощал японским чаем из крошечных глиняных чашечек. Он как раз собирался в паломничество к святым местам – два раза по часовой стрелке обойти вокруг Кайлаша.

Об «Индии» моей речь уже не шла – Ира влюбилась в «Мусорную корзину…», до того близко приняла ее к сердцу, будто сама написала. Она ощущала в себе ростки писательства, и прорыв к естественному, как дыхание, тексту – трагическому и эфемерному, где не только анатомия, но и астрономия описывает нас, – привлекал ее творческую натуру. В литературе, как и в жизни, ей хотелось выкарабкаться за рамки неумолимой логики и поверхностных сцеплений.

«Первым семечком на пути большого роста, – писала она маме с папой из Лондона в 90-х, – я выбрала форму короткого рассказа. Зная себя, прекрасно понимаю, что если сразу замахнуться на то, что тебе не по зубам, прожекты так и останутся в камере черепной коробки, и я буду тянуть и откладывать до тех пор, пока совсем не зарасту паутиной. Для храбрости читаю книжку о том, как быть писателем. В ней нет технических приемов, зато много упражнений на растяжку воображения и укрепления внутреннего зрения, когда ты все так живо и в мельчайших подробностях представляешь, что описание получается зеркальным – не отличить от настоящего. Я не хочу писать рассказы, слизанные с натуры. Меня больше тянет к жанру экзистенциальному и слегка сюрреалистическому. К притче. Но в современном исполнении. Для того чтобы работать в этом стиле надо не только знать как сказать, но и в большей степени что сказать. Велосипед в литературе, конечно, давно уже изобретен, но вариации на его тему открыты для всех. Главное, чтобы взгляд был не замыленным и видел мир в индивидуальном ракурсе. И если он оттуда будет слать сигналы в – пусть не гениальный – но живой тренированный мозг, там вполне может родиться что-то достойное».

Все это время, пока у нас расцветала «Мусорная корзина для Алмазной сутры», муж мой Лёня Тишков, художник, поэт и создатель мифологических Существ, возил своих Даблоидов и Водолазов из одной страны в другую. Он слал семье эфемерные приветствия, временами надолго замолкая, а когда я совсем отчаивалась, Лёнин друг – живописец Басанец – утешал меня:

– Если мужик молчит – верный признак: он занят и работает. Будь у него шуры-муры, тогда б он без конца названивал и талдычил о любви. Я так всегда делаю, – сообщал он доверительно.

Зато вернувшись – Лёня сходу взялся за оформление «Корзины». Какую битву он выдержал с нашим строптивым сундуком! Окрыленная надеждой, Люся, знай, подтаскивала старинные фотоальбомы, где Степан Захаров – то подпирает плечом гроб Николая Баумана, то в крымских степях на Роллс-Ройсе продирается сквозь тучу саранчи, в водолазном шлеме достает со дна морского сокровища затонувшей «Жени-Розы», а также с Бухариным, Буденным, Каменевым, Дмитрием Ульяновым и его старшим братом – заседает на партсъездах…

Эскизами и набросками иллюстраций Лёня завалил весь дом. Он пытался отыскать какую-то новую правду: выдумать невиданное, сохранив осязаемую атмосферу 20–30 годов, взвиться под облака – и окунуться в реалии, однако почва уходила из-под ног, а воспарить на сундуке Захарова по-прежнему удавалось только преподобному Хуйенэну.

Он-то и намекнул Лёне, мол, в соответствии с местом и временем – даже Тишкову! – необходимо приостанавливать кармическую активность и прояснять дух, чтобы дать выход чудесной естественности…

(– А кто с этим спорит? – возмущался мой сын Серега, когда я зачитывала ему подобные крылемы. – Что вы все ломитесь в открытые двери??! Кто возражает?!!)

В общем, когда мы уперлись лбами в тупик, Лёню озарила идея. Он решил сплавить воедино архивные фотографии деда и свои мифологические акварели.

Ира тут выступила музой. Очень уж Лёне захотелось ей показаться в выгодном свете, а не ударить в грязь лицом. Она оказалась мощным вдохновителем и бесценным соратником построения новой яви.

Старые фотографии, извлеченные из бархатных альбомов и картонных папок с тесемками, маленькие и потемневшие от времени, были сканированы и увеличены на экране компьютера, так что наши герои прямо на глазах обретали новое телесное существование. Мы стали чувствовать тепло их рук и щек. Шум моря, запах воды, травы, то, что сопутствует чуду воскрешения, донеслись до нас. Лишь необратимая вечность, которая светилась во взгляде персонажей, не позволяла им сойти с экрана и заключить нас в свои объятия.

Да, из прошлого нельзя совершить прыжок в реальность настоящего. Зато можно проникнуть в сверхреальность, источник тьмы вещей, обитель ангелов и драконов, создателей и разрушителей Вселенной.

Воодушевленный Ирой, при содействии дизайнера Маши Югановой, художник Тишков, по образованию врач и алхимик, осторожно свел воедино эти энергетические поля. Они стали переплетаться, обмениваться зарядами, – и вот уже делегаты партконференции слушают Будду у подножия баньяна, на женском пляже в Сочи играет на флейте Кришна, птицечеловек Гаруда спасает авиаконструктора Ваню Поставнина, приплывают наяды к санаторию Морфлота, приносят Фаине дары волхвы. И этот космос, отправленный Вавиловым в печать и ставший книгой, начал мерцать и клубиться над нашими головами.

«Корзину» мы, разумеется, торжественно посвятили Люсе.

Когда делали макет, мама предупредила: если из ее фотографий в книге будет только та, где она в двухлетнем возрасте в Пятигорске, – она не на шутку рассердится.

Мы дали еще одну: там она в расцвете лет на Черноморском курорте в шелковом платье струящемся – а на своем коллаже Лёня поместил ее в сердцевину лотоса.

В 2004 году на восемьдесят лет Люся получила идеальное издание «Мусорной корзины для Алмазной сутры», не имеющее себе равных. Бумага была немецкая, с оттенком топленого молока. Печать дуплекс – два цвета. Обложка – эфалин с малиновым тиснением. Шедевр книгопечатания. Люся была счастлива. Жить ей оставалось два года.

21 декабря 2006-го, в день зимнего солнцестояния (единственный в мифах Древней Греции, когда богу Аиду позволено появляться из подземного царства на горе Олимп) – Ира прислала мне sms-ку:

«Родная моя Мариша…

Сегодня моей маме исполнилось 77,

а твоей мамы не стало…

Они рождаются и умирают в один день,

но остаются с нами на всю жизнь —

нашу общую,

бесконечную,

запредельную жизнь.

Пусть всегда будет мама…

как солнечный круг,

подпирающий нас изнутри».

В честь «Мусорной корзины» мы задумали вереницу ликующих презентаций. Первая встреча с читателями предполагалась на Нон-фикшн, но – ни плакатика, ни объявлений на весь Дом Художника, ни толп журналистов – это нам совершенно не грозило: в полном составе рекламный отдел «Софии» брошен был на триумфальное продвижение Паоло Коэльо.

Ладно, мы с Ирой уселись на высокие табуретки, образовали воронку доброжелательности и стали засасывать туда случайных прохожих: били в бубен, гудели тибетской чашей и воскуряли благовония, мы просто праздновали жизнь, и на наш пылающий костер слетелось немало душ, но все они были друзья и знакомые, и вместо небольшого хотя бы гешефта, мы раздарили налево и направо кучу книг.

Тогда же я обнаружила, что она неплохо играет на флейте. И вот совсем недавно узнала от ее брата Павла, что самодельная флейта и «Роза мира» Даниила Андреева – сопровождали мою талантливую подругу чуть не с пеленок.

Каждая презентация открывала мне Ирку с новой стороны. В «Клубе на Брестской» мой золотой издатель в широченных штанах танцевала на фоне летящих гусей, распластавших в полете крылья. Видела ли она, что творилось у нее за спиной на гигантском экране, или, может, чуяла своим стриженным затылком… Но, чтобы настолько вписаться в стихию воздушного простора и гусиного полета… То ли в ней проступила птица тогда, то ли ангел, я не знаю.

На третью – в эзотерическом магазине «Белые облака» – она просто не пришла. Там мы без нее зажигали – с Лёней и Седовым.

– Среди твоей публики, – мне потом говорил Седов, у него-то глаз наметанный на такие вещи, – было много сумасшедших. Но особенно меня удивил продавец. Мне казалось: продавцы-то хотя бы нормальные? Ничего подобного. Когда ты читала про звук хлопка одной ладонью, он подошел ко мне и спросил: «А, правда: что такое звук хлопка одной ладонью? Какой ответ?» «Ну, понимаешь, – я стал объяснять, – тут в принципе нет ответа. Этот вопрос только создает ситуацию для ума, который не может ответить привычным способом…» «Нет, а все-таки?» – он спросил…

Один-единственный верный поклонник моего таланта был точно в здравом уме, он заранее готовился к встрече, ужасно боялся ее прошляпить, считал часы и минуты… И с первых же слов заснул. А когда грянули аплодисменты, вскочил, опрокинув стул, и в смущении убежал.

Где она подметала штанами улицы в столь важный момент? Да где угодно она могла очутиться, в любую секунду готовая оставить все дела и пуститься в дальнее странствие:

«Говорила вам или нет, – она писала в письме родителям, – что я задумала поехать в Африку? Через Зимбабве в Кению, через водопад Виктория, вдоль восточного побережья на Север, с трехдневной остановкой на острове Занзибар, дальше Серенгети, саванна и кратер Нгоронгоро, гигантский естественный заповедник с тысячными стадами и картелями хищников. Вы знаете, как давно я уже твержу про Африку. Мечта моя – страна Лимпопо! Этим летом я вдруг поняла, что если в ближайшее время не переведу свою мечту – как ребенка за руку через дорогу – из разряда иллюзий в страну солнца, пыли, масаев, грохочущих табунов и умопомрачительных плоскостей, потом будет уже поздно, острота ощущений будет уже не та…»

«Как это важно для меня сейчас – на гребне молодости дотянуться до солнца, до звезд, пропитаться ветрами иных миров… Тесновато мне тут, на Британском острове! Если я, действительно, хочу что-то написать, нужно распахнуть свой диапазон выше и дальше за островные пределы. Отсюда желание взлететь на микролайте, нырнуть на дно к акулам, проехать на лошадях через Монголию. Я не кочевник по сути, но и не из оседлых племен. Стремление быть все время в движении, и, в первую очередь, внутреннем – неважно в какую сторону, ведь с точки зрения пространства не существует движения вперед или назад. А есть импульс, толчок и скольжение, как на коньках. Ноги уже не разъезжаются, как раньше, и от этого радостно и уверенно на душе».

«…Любимый мой Маришик, я в Нью-Йорке! Любуюсь фаллическим беспределом каменных джунглей и зрю в корень – перевожу семинар по дистанционному видению и осознанным сновидениям. Вернусь в конце мая. Расцветай!»

«Прости прости прости! Последние пару дней перед взлётом был такой марафон, что едва домчалась до аэропорта и плюхнулась в кресло – успела! Но многое другое – и главное ответить на твои послания! – пришлось оставить на сейчас. Я на месте, в крошечном живописном городишке Лос Гигантес, названном так в честь отвесного вулкана, к которому он притулился правым боком. И первое же письмо – на второй день приезда – тебе! Я по нам уже здорово соскучилась!

Итак – завтра будет исполнен ритуал перехода Земли на новое время! Гости съезжаются со всего мира. А заодно и сплываются – ждем в гости дельфинов. Море вокруг Тенерифе – одна из любимых акваторий дельфинов и китов.

Я живу на набережной марины – в трех метрах от воды, куда с утра до ночи заныриваю. Она не парная, но чистая-чистая, несмотря на черный и нежный вулканический песок.

Но где же драйв?

Надеюсь, он скоро проклюнется и поднимет все в воздух – как нас с тобой, когда мы зависаем и парим над пиршеством в честь долгожданной встречи.

А может, здесь такого не будет, и я просто сотру что-то лишнее, выветрю надоевшее и пропитаюсь соленой водой как селедка. Время покажет! То самое время, которое завтра закончится и включится снова, чтобы мы могли мчаться друг к другу из-за морей-океанов, из заснеженной Арктики и с вулканических пиков, прыгая с ветки на ветку – с моей серой на твою зелёную и вместе на красную, пульсирующую как даблоидное сердце, которое у нас на каком-то невидимом плане одно на двоих. Вот же счастье!

Шлю его тебе срочной островной почтой. Небо за окном синее, как на детских рисунках, и потому домчится оно мигом – к завтрашнему дню, когда ты выглянешь в окно, чтобы отправить ввысь свое послание на весь грядущий век.