Эстетика классического текста

О теме и проблеме книги

Предложенный вниманию читателя обзор показывает, что существующие в современной науке подходы к проблеме классического по-своему односторонни и уязвимы. Сторонники рецептивной эстетики ограничиваются изучением процесса чтения, герменевтикам свойственно некоторое пренебрежение к событийной природе классики, что до релятивистов, они исключают из поля своего научного интереса и структурные, и коммуникативные особенности классической литературы, сосредоточиваясь на рассмотрении ее многообразных социальных эффектов. Цель предлагаемой читателю работы – исследовать феномен классики с позиций философской эстетики, удерживая в центре внимания текст. Речь пойдет о литературной классике, взятой со стороны ее вещной конкретности, текстовой определенности. Однако подход к классике со стороны текста позволит увидеть в ней и совокупность эстетических отношений, которые строятся вокруг него, рассматривать и порождение классической формы как совершенного оформления опыта, и развертывание потенций формы в читательской рецепции. Проблема, которую хотелось бы если и не решить, то во всяком случае грамотно сформулировать и обозначить возможные пути ее решения, проста: что такое классический текст? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам придется говорить как о свойствах совершенного текста, так и об условиях его канонизации. Поэтому, намереваясь держаться эстетического анализа, мы понимаем, что нам не избежать как выхода в область внетекстового, экзистенциально-событийного, так и вторжений в сферу культурологии – слишком плотно включена классика в социальную и культурную реальность.

Прежде чем приступить к рассмотрению классического текста, представляется разумным, опираясь на наиболее значимые философские, культурологические и филологические исследования последнего времени, дать рабочее определение основных понятий. Для этого определим, что такое текст, из всего поля текстов выделим литературные тексты, а из множества последних – классические.

Текст

Текст – одно из основополагающих понятий культуры. В широком смысле текст (лат. textus — «ткань, сплетение, связь, сочетание» от texere «ткать, плести, строить, сплетать») – связная последовательность знаков, обладающая смысловой целостностью и завершенностью. В культурологии и теории искусства текстом называют всякое сообщение, в какой бы знаковой системе оно ни было оформлено. Предметом нашего рассмотрения будут тексты художественной литературы[37 - Далее вместо выражения «текст художественной литературы» будет употребляться «литературный текст». Термин «литература» в данной работе означает не всю совокупность написанного, а художественную литературу (словесное искусство; то, что написано исключительно ради эстетических целей) в отличие от юридических, научных, политических etc текстов, которые могут обладать высокими стилистическими достоинствами и обнаруживать яркую языковую одаренность их авторов, но написаны в целях прагматических.], материалом для которых является естественный язык. Таким образом, нам следует выделить из языковой стихии текст и отличить литературные тексты от всех прочих.

Язык является нам как текст и как дискурс. Текст в силу своей смысловой завершенности противостоит дискурсу, потоку речи[38 - История становления понятий текст и дискурс убедительно изложена в работе: Демъянков В. 3. Текст и дискурс как термины и как слова обыденного языка // Язык. Личность. Текст. Сб. ст. к 70-летию Т. М. Николаевой. М., 2005.], что следует уже из этимологии этих понятий, восходящих к латыни. Если текст — то, что соткано, сплетено (то есть узел, нечто центростремительное, оформленное и определенное), то discursus восходит к латинскому discurrere «разбегаться, растекаться, распространяться». Это очевидным образом указывает на его центробежную энергию: дискурс стремится к бесконечному распространению, покрытию речевой деятельностью максимальных мировых пространств[39 - В английской и французской лингвистике есть термин universe of discourse {univers du discours), означающий совокупность всех возможных и действительных речевых контекстов. Хотя на русский это выражение переводят как «универе дискурса», понятно, что имеется в виду мир речи, язык в его предельном речевом выражении, стремящемся к равенству с миром-вселенной.].

Текст – по преимуществу факт письменной речи, не случайно в латинском языке синонимом слова textus выступает scriptum – «написанное, письмо, запись». Хотя в современной лингвистике фрагменты устной речи также иногда рассматриваются как тексты, для этого, во-первых, потребовалось создать специальный язык описания, а во-вторых, предметом научного анализа все равно остается только зафиксированный, если и не на письме, то с помощью иных техник, сегмент речи. Даже если анализ речевого текста проводится on-line, имеет место его ментальное закрепление в памяти исследователя. Очевидно, что литературным, классическим, причастным традиции может быть только закрепленный на письме или другими средствами текст. Тем не менее, будучи выделен из дискурса, текст сохраняет с ним сущностное единство. Поэтому при анализе текста используются не только внутритекстовые, но и дискурсивные методики. Осмысление строения текста, его семантических связей и совокупности значений его структурных элементов оказывается невозможно вне учета дискурсивных, интертекстуальных и экс-тралингвистических уровней реальности: фактов жизни, строя сознания, круга чтения и контекста творчества автора, синхронного и диахронного литературного контекста, социально-исторических особенностей эпохи как они даны в языке и т. д.

В конечном счете когнитивная лингвистика пришла к пониманию текста как «информационно самодостаточного речевого сообщения с ясно оформленным целеполаганием и ориентированного по своему замыслу на своего адресата»[40 - Кубрякова Е. С. О тексте и критериях его определения // Текст. Структура и семантика. Т. 1. М., 2001. С. 74.], основываясь на непосредственной интуиции любого разумного человека, согласно которой «любое завершенное и записанное вербальное сообщение может идентифицироваться как текст»[41 - Там же. С. 73.]. Язык обладает возможностью бесконечного порождения смыслов, которая и реализуется в мире речи, но текст определен и конечен. Именно поэтому он позволяет нам работать с многоуровневым сложным смыслом: ведь язык никогда не дан нам вполне, как завершенное целое. Мы вступаем с ним в отношения только в речевой или литературной практике. При этом устная речь обладает свойством, которое М. Л. Гаспаров определил как необратимость[42 - Гаспаров М. Л. Устная речь как семиотический объект // Семантика номинации и семиотика устной речи. Тарту, 1978. С. 70.]: восприятие устной речи происходит в режиме необратимой смены состояний, исключающей возможность возврата к предыдущим сегментам или заглядывания в последующие. Произнесенное слово существует как поток, где по принципу соположения скреплены соседствующие элементы, но не выстраивается определенная структура и стирается дискретность элементов. Текст, напротив, хранит и каждое слово, и собственное структурное единство, чем и делает возможной работу понимания. Поэтому устная речь, чтобы быть осознанной, должна быть закреплена. У. Эко заметил однажды, что «только благодаря изобретению письма есть возможность сберечь такой шедевр спонтанной памяти, как “В поисках утраченного времени” Пруста»[43 - Эко У. От Интернета к Гутенбергу: текст и гипертекст. Отрывки из публичной лекции Умберто Эко на экономическом факультете МГУ 20 мая 1998. // Philosophy, ru: Философский портал. Библиотека. URL: http://www.philosophy.ru/library/есо/ internet.html (дата обращения: 27.07.2009).].

Фундаментальное свойство текста – наличие как минимум двойной кодировки. Текст отличается от фрагмента речи на естественном языке тем, что он всегда читается и на каком-то вторичном языке, содержит отсылку к знаковой системе, знание законов которой, с одной стороны, необходимо для понимания этого высказывания, с другой – постигается не иначе как через опыт восприятия текстов. Таковы тексты юридические, религиозные, любовные, научные, политические, этикетные.

Итак, под текстом в данной работе понимается связная последовательность слов[44 - В лингвистике живо обсуждается вопрос о том, может ли текст состоять из одного слова. Являются ли текстами сообщения типа «Гастроном» или «Осень»? По-видимому, разумно будет держаться той точки зрения, что эти сообщения могут выступать и как чистые номинации, и как тексты. Последнее возможно тогда, когда в сознании автора и адресата данное выражение находится в отношениях синонимии с более развернутыми языковыми сообщениями, обладающими бесспорными признаками текста. Скажем, если некто едет в троллейбусе и его взор скользит по надписям: «Аптека», «Гастроном», «Сбербанк», он имеет дело с номинациями. Если же некто с двумя друзьями уже давно и безуспешно бродит по улицам в поисках места, где им продадут что-нибудь живительное, и наконец перед ними вдруг возникает волшебное слово, и кто-то радостно выдыхает: «Гастроном!», данное сообщение является текстом.], запечатленная на письме или с помощью иного способа записи, оформленная автором и ориентированная на читателя/ слушателя, обладающая смысловой целостностью и завершенностью.

Литературный текст

Вопрос «Что такое литература?» постоянно обсуждается специалистами и единственного ответа не имеет[45 - Аналитический обзор литературных теорий последнего времени, трактующих вопрос, см.: Компаньон А. Указ. соч. С. 33–54.]. Представляется адекватным определение Б. В. Томашевского: «Литература есть самоценная фиксированная речь»[46 - Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М., 2001. С. 23.]. Признак фиксированности мы обсудили выше, говоря о тексте и его отличии от дискурса. Что до самоценности, это конститутивный признак не только литературного текста, но и любого эстетического феномена. Положение о самоценности эстетического предмета, обоснованное И. Кантом в «Критике способности суждения», является одним из основных постулатов классической эстетики. По Канту, эстетическое определяется свободной игрой духовных сил в процессе созерцания, свободного от утилитарных установок и рождающего удовольствие. Эстетические феномены нравятся необусловленно и сами по себе.

Именно установка на самостоятельную ценность изначально выделила литературные тексты из всех других. Аверинцев, рассматривая истоки европейской литературы, отмечал, что эллинская культура осуществила поворот от архаики к собственно литературе: «Существо этого поворота в том, что литература осознает себя самое и тем самым впервые полагает себя самое именно как литературу, т. е. реальность особого рода, отличную от реальности быта или культа»[47 - Аверинцев С. С. Древнегреческая поэтика и мировая литература // Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. С. 146.]. Главное различие между греческой «литературой» и ближневосточной «словесностью» (имеется в виду, конечно же, Библия) состоит в рефлексивности, внеположности непосредственному жизненному процессу первой и напряженно-жизненном характере второй. По Аверинцеву, основные признаки литературы – «развитие авторского самосознания»[48 - Аверинцев С. С. Греческая «литература» и ближневосточная «словесность» // Там же. С. 27.]

и «пластически-объективирующее описание»^. Принадлежность текста к литературе, таким образом, определяется исходя из качества авторской интенции и его структурных свойств.

Самоценность литературы ярко представил Гадамер с помощью притчи, почерпнутой им у П. Валери. Вслед за Валери он сравнивает слова обыденного языка с бумажными деньгами, которые сами по себе ничего не стоят и лишь представляют некую стоимость, а слова поэзии – с золотой монетой, которая сама обладает стоимостью. Таким образом, «поэтическое слово является не просто указанием на нечто иное, но, подобно золотой монете, оно есть то, что представляет»[50 - Гадамер Г. Г. Философия и поэзия // Гадамер Г. Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 118.]. Обыденная речь референтна, направлена на сообщаемое, поэтическая – автореферентна, обращена к самой себе[51 - А. Компаньон удачно использует для выражения этого признака метафору прозрачности: «При обыденном использовании речь стремится быть забытой, как только ее поняли (она транзитивна, неощутима), тогда как при литературном использовании культивируют ее непрозрачность (она нетранзитивна, ощутима)» {Компаньон А. Указ. соч. С. 46).]: «Обычная человеческая речь <…> приобретает свойственную ей разумную определенность и однозначность по причине жизненной связи, с которой она оказывается сращена благодаря ситуации и адресату. <…> В отличие от обыденной речи, поэтическая речь, равно как и философская, напротив, обладает способностью замыкаться на себя и, материализуясь в отвлеченном “тексте”, быть тем не менее высказываемым как бы автономно, “собственной властью”»[52 - Гадамер Г. Г. Философия и поэзия. С. 117.]. Именно в силу этой собранности энергии языка на нем самом литературный текст приобретает особое качество: «Структуру поэтического творения принято обозначать выразительным словом “текст”. Текст – это текстура, ткань, то есть целое, образуемое отдельными нитями, тесно переплетенными особым, лишь данной ткани присущим образом. Могут возразить, что в известной степени все это относится к любому высказыванию, взятому в его единстве, а не только к произведению художественной литературы. Но в поэтическом произведении текстовая ткань приобретает особую прочность. По существу, стихотворение – это текст, который с помощью смысла и звука сам себя зиждет и замыкает в нерасторжимом единстве целого»[53 - Гадамер Г. Г. Философия и литература // Гадамер Г. Г. Актуальность прекрасного. С.142.].

Наряду с плотностью языковой ткани литературный текст отличается многообразием своих связей с реальностью. Если любой текст, как говорилось выше, предполагает наличие как минимум двойной кодировки, то литература представляет собой новую ступень структурной сложности: в ней число вторичных языков, необходимых для прочтения, значительно возрастает. Скажем, М. М. Бахтин убедительно показал, что для того чтобы адекватно прочесть Рабле, следует владеть языками философии, богословия, волшебной сказки, рынка, юриспруденции, площадного праздника, а также домоводства, стратегии, педагогики, куртуазности, политики, древней литературы… Этот список неполон и его можно продолжить. Это одна из причин, по которым литературный текст обязательно закрепляется на письме: как для его создания, так и для понимания недостаточно однократного записывания или прочтения, он требует работы, к нему приходится возвращаться. Гадамер именно в этой «герменевтичности», сложности смысла, требующей значительного труда истолкования, видит одно из важнейших отличий литературы: «Следует разделять понятия текста в широком и узком смыслах. Понятие “текст” само является герменевтическим. <…> Уже “текст” в самом широком смысле слова ориентирован на “понимание” и пригоден для “толкования”. Но произведение художественной литературы, то есть, как мне представляется, текст в преимущественном смысле, не только пригоден для толкования, но и испытывает хронический недостаток в нем»[54 - Там же. С. 135.].

При всей сложности языковой структуры текста он обладает смысловым единством. С точки зрения лингвистики конститутивными признаками текста являются тема (фактическая сторона) и основная мысль (концептуальная сторона). Кроме формальной выстроенности, столь важной, что в эстетике и искусствознании прошлого века то и дело возникали школы, стремящиеся понять искусство как чистый прием, стиль, форму, текст обладает еще и соотнесенностью с онтологическим и экзистенциальным импульсом, его порождающим. Это вовсе не означает, что есть некий набор простых высказываний, к которым можно свести содержание литературного текста. Напротив, его появление как раз и обусловлено тем, что иначе, короче и яснее, этот сложный и насыщенный жизненный импульс выразить нельзя.

Текст, таким образом, имеет двойственную природу: будучи фактом общего языка, он в то же время представляет собой неповторимое высказывание, являющее уникальный аспект реальности. Об этом писал Бахтин: «Два полюса текста. <…> За каждым текстом стоит система языка. В тексте ей соответствует все повторенное и воспроизведенное и повторимое и воспроизводимое, все, что может быть дано вне данного текста (данность). Но одновременно каждый текст (как высказывание) является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, и в этом весь смысл его (его замысел, ради чего он создан). Это то в нем, что имеет отношение к истине, правде, добру, красоте, истории. По отношению к этому моменту все повторимое и воспроизводимое оказывается материалом и средством. Это в какой-то мере выходит за пределы лингвистики и филологии. Этот второй момент (полюс) присущ самому тексту, но раскрывается только в ситуации и в цепи текстов (в речевом общении данной области)»[55 - Бахтин М. М. Проблема текста // Бахтин М. М. Собр. соч. В 7 т. М., 1997–2003. Т. 5.М., 1997. С 308–309.]. Подчеркнем мысль Бахтина о том, что содержательное раскрытие художественного текста возможно «в ситуации» (в читательском восприятии) и «в цепи текстов» (в поле литературного опыта): энергия личности и ресурс культуры, соединяясь, актуализируют текст.

Ю. М. Лотман[56 - Лотман Ю. М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Проблемы поэтики и истории литературы. Саранск, 1973.] полагал, что граница между литературой и прочими видами словесности подвижна, и наряду со структурным критерием, учитывающим особенности внутренней организации текста, выделял также функциональный критерий, который учитывает строение культуры: что воспринимается эстетически, то и является литературой, так что статус текста может изменяться с течением времени, вплоть до того, что для автора текст может не быть художественным, а для читателя – да. Так Лотман подчеркивает историчность понятия литературы и вводит в определение рецептивный аспект.

Итак, отличительными признаками литературного текста являются самоценность и высокая степень семантической сложности, предполагающая многократную кодировку, а также то, что на определенном историческом срезе в рамках той или иной культуры данный текст подлежит эстетическому восприятию.

Текст и произведение

Понятия текст и произведение часто употребляются как абсолютные синонимы. Против этого решительно выступал Лотман, подчеркивая, что «текст – один из компонентов художественного произведения, <…> но художественный эффект в целом возникает из сопоставлений текста со сложным комплексом жизненных и идейноэстетических представлений»[57 - Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста: Структура стиха. Л., 1972. С. 24–25.]. Текст – порядок слов, графически зафиксированное языковое целое, «система внутритекстовых отношений», а произведение – это текст «в его отношении к внетекстовой реальности»[58 - Лотман Ю. М. Лекции по структуральной поэтике // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 213.]. Рецептивная эстетика понимает соотношение текста и произведения в принципе так же, делая акцент на читателе как исполнителе текста: «В литературном произведении есть два полюса <…> художественный и эстетический: художественный полюс произведения образуется авторским текстом, а эстетический – его читательской реализацией. Из этой полярности явствует, что произведение как таковое не может быть тождественно ни тексту, ни его конкретизации, а должно располагаться где-то между ними. Оно неизбежно должно носить виртуальный характер, так как не может сводиться ни к реальности текста, ни к субъективности читателя, и именно из этой виртуальности оно получает свою динамику»[59 - Изер В. Акт чтения: Теория эстетического действия. Цит. по: Компаньон А. Указ, соч. С. 175.].

Другой способ различения произведения и текста предложил Р. Барт. Он противопоставил произведению как «традиционному понятию» текст как «новый объект, полученный в результате сдвига и преобразования прежних категорий»[60 - Барт Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 413.]. По Барту, произведение предметно, традиционно, завершено, выстроено согласно доксе, а текст является процессуальным, новаторским, открытым, парадоксальным. Произведению Барт приписывает содержательную монолитность, однонаправленность и непротиворечивость, тогда как текст символичен, многомерен, его значения сплетаются подобно нитям в сетке или ткани. Различение это выявляет не столько разные типы литературных сообщений (хотя очевидно, что к категории произведений могут быть отнесены сочинения второго и последующих рядов, тогда как вершинные классические вещи соответствуют бартовскому пониманию текста), сколько разные способы теоретического подхода и разные уровни читательского восприятия: «Гамлет» или «Евгений Онегин», которые, без сомнения, являются в понимании Барта текстами, останутся лишь произведениями, если их прочтет пусть даже и старательный, но посредственный реципиент.

В данной работе под текстом мы будем разуметь языковую данность, а под произведением – исполнение текста читателем. Основным предметом нашего рассмотрения будет именно текст, поскольку произведения не даны нам в своей определенности. Текст как термин обращает к материальности, вещности литературы. Текст – это и есть то, что подлежит эстезису, тогда как про-из-ведение обязательно предполагает еще и то, что извлекает, выводит из текста читатель. Текст не только воспринимается читателем и в этом смысле является основой произведения, но и сам является произведением в том смысле, что автор извлекает нечто из опыта и закрепляет с помощью текста, произносит слова, в которых запечатлен некий существенный аспект мира. В терминологии П. Рикера, текст – конфигурация, которой предшествует префигурация (практическое поле авторского опыта) и за которой следует рефигурация (восприятие произведения читателем)[61 - Рикер П. Время и рассказ. М.; СПб., 1999.]. Произведение — текст, взятый в аспекте создания/ восприятия, вовлеченный тем самым в широкий онтологический, экзистенциальный, исторический и культурный контекст. В этом смысле произведений столько же, сколько читателей. Объективно, фактически нам даны только тексты, и вокруг этой чувственно данной реальности развертываются разнообразные эстетические отношения, включая и производство текста в чин классического.

История представлений о классике

Теперь попытаемся определить структурные и коммуникативные особенности классического текста. Чтобы войти в этот круг проблем, прежде всего проследим историю возникновения и развития эстетических представлений о классике в европейской культуре.

Интересно, что феномен классики появился раньше, чем сам этот термин. Идея утвердить корпус образцовых текстов возникла в Афинах в IV в. до Р. X., когда по предложению Ликурга Афинского был принят закон «о сооружении бронзовых статуй Эсхила, Софокла и Еврипида, о хранении их списков в государственном архиве и о том, чтобы городской писец сличал их с текстом, использованным актерами, которым воспрещалось произносить другой текст»[62 - Античные свидетельства о жизни и творчестве Софокла // Софокл. Драмы. М., 1990. С. 449.] (т. е. вносить туда изменения). Аристотель формировал корпус классических текстов не только символически, определяя в «Поэтике» и «Риторике» круг образцовых авторов, но и физически: он вошел в историю еще и как владелец первой значительной частной библиотеки[63 - Библиотеку, как и руководство Ликеем, Аристотель завещал своему ученику Теофрасту. Затем у наследников Теофраста ее выкупил царь Птолемей Филадельф по просьбе Деметрия Фалерского, создателя Мусейона и Библиотеки в Александрии.]. Окончательное оформление идеи классического принадлежит филологам Александрийской библиотеки, в особенности Каллимаху[64 - Каллимах (310–240 до Р. X.) составил «Таблицы тех, кто проявил себя во всех видах литературы, и того, что они написали». Этот труд в 120 книг представлял собой не только развернутый систематический каталог Александрийской библиотеки, но и свод всей греческой литературы, где были приведены краткие биографии писателей и список их произведений с указанием объема.] и Аристофану Византийскому[65 - Аристофан Византийский (ок. 257–180 до Р. X.) издавал, комментировал и исследовал Гомера, Гесиода, Пиндара, Аристофана и трагических поэтов.], которые составляли «каноны» – списки образцовых текстов.

Отметим, что:

• корпус классических текстов формируют поэты, философы и ученые (т. е. просвещенные люди, эксперты в области литературы и эстетики);

• эта идея поддерживается государством, осознающим важность классики для нравственного здоровья граждан[66 - Сохраняя для настоящего и будущих поколений полиса тексты трагедий, Ликург Афинский доказал, что власть может быть инстанцией заботы о духовном состоянии народа. Трудно воспринимать трагедию с ее огромным освобождающим потенциалом как инструмент конформирования сознания, а потому логичнее предположить, что Ликург сознавал ценность метафизического, эстетического и нравственного опыта трагедии и хотел сделать его общим достоянием. Впрочем, ничто не помешает при желании интерпретировать его действия как проявление репрессивных механизмов власти, хотя все, что нам известно о Ликурге, свидетельствует, что он был очень достойный человек и честно служил афинскому народу.];

• текст признается образцовым в силу его высокого художественного качества;

• классический текст становится предметом сохранения, изучения и преподавания, чем подчеркивается его вечная ценность;

• почитание классики имеет сакральный оттенок[67 - Не случайно первым объектом канонизации стали тексты великих трагических поэтов. Трагедия, машина катарсиса, была одним из важнейших освобождающих религиозно-этических событий, поэтому сохранение текстов является не только культурным актом, но и священным действием.].

Термин классика возник в сфере латинской политической лексики: граждане Древнего Рима после реформы Сервия Туллия (VI в. до Р. X.) были разделены на шесть групп соответственно имущественному цензу. Classici — граждане первого класса, самые состоятельные, а всего классов было пять. Шестую группу составляли пролетарии – неимущие деклассированные граждане. В отличие от пролетариев, у которых было нечего взять, классики облагались значительным налогом (и до сих пор мы воспринимаем классику как ресурс, сокровищницу, откуда можно брать). Цицерон впервые употребил это слово метафорически: classicus у него означает «образцовый, первоклассный» (De respublica, XXXIV, 51). Авл Геллий впервые применил это понятие к литературе, употребив выражение scriptor classicus — первоклассный писатель: «Ite ergo nunc et, quando forte erit otium, quaerite, an “quadrigam” et “harenas” dixerit e cohorte ilia dumtaxat antiquiore vel oratorum aliquis vel poetarum, id est classicus adsiduusque aliquis scriptor, non proletarius»[68 - «Поэтому теперь идите, а когда у вас будет досуг, разузнайте, не сказал ли quadriga (квадрига) или harenae (пески) хотя бы кто-нибудь из древней когорты ораторов или поэтов, то есть какой-нибудь образцовый и хороший писатель, а не пролетарий» (Геллий А. Аттические ночи. Книги XI–XX. СПб., 2008. С. 358).] («Noctes Atticae», XIX, 8, 15). С тех пор под классической литературой принято понимать корпус образцовых текстов.

Отметим, что:

• понятие классического возникает в применении к социальной иерархии, чем изначально задается элитарность классики;

• классическое при этом понимается как значимое: то, что нашло свое воплощение в лучшем, является образцом, целью для других;

• критерий качества остается главным для идентификации классики.

В Средние века понятия «классика», «классик» практически не употреблялись, однако дальнейшее углубление идеи классического происходило в связи с формированием представления об авторе (auctor, от augere — умножать, усиливать, укреплять), которому присущ авторитет (auctoritasY Аверинцев подчеркивал сакральный аспект этих понятий: «Augeo – действие, присущее в первую очередь богам как источникам космической инициативы: “приумножаю”, “содействую”, но также и просто “учиняю” – привожу нечто в бытие или же увеличиваю весомость, объем или потенцию уже существующего. “Augustus”, “август”, самодержец в императорском Риме – это человек, испытавший на себе подобное действие богов и ставший в результате более чем человеком и более чем гражданином. Но человек и гражданин, при условии своей полноправности, также может быть субъектом этого действия. Ему дано “умножить” силу некоего сообщения, поручившись за него своим именем. Он способен нечто “учинить” и “учредить”: например, воздвигнуть святилище, основать город, предложить закон, который в случае принятия его гражданской общиной будет носить имя предложившего. Во всех перечисленных случаях гражданин выступает как auctor; им практикуема и пускаема в ход auctoritas»[69 - Аверинцев С. С. Авторство и авторитет // Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. С. 76.]. Таким образом, автор, в отличие от писателя (scriptorY — тот, чье слово обладает силой и способно вступать в особенные отношения с миром. В эпоху раннего средневековья как на латинском Западе, так и в Византии сформировался достаточно устойчивый канонический список авторов, в основном литераторов эпохи императора Августа. На основе их текстов сложился определенный тип образования, основанного на изучении классических языков (латыни и греческого) и классической (античной) литературы. В Средние века классика действительно стала изучаемым в классе, школьной литературой. Отметим, впрочем, что слово «класс» стало обозначать учебную группу после XV в.[70 - Савельева И. М., Полетаев А. В. Классическое наследие. М., 2010. С. 9.], что опровергает широко распространенное представление о том, что классика – то, что изучают в классе. Наоборот, класс – это то место, где изучают классиков.

Отметим, что:

• в качестве классического утверждается древнее, проверенное временем;

• классик понимается как автор, обладающий исходящей из сакрального источника силой приводить вещи из небытия в бытие;

• классика выступает в роли инструмента университетской инициации: чтобы присоединиться к классу образованных людей, необходимо знать образцовое, в классе изучить классику.

В эпоху Возрождения термины «классика», «классический» возвращаются в европейские языки (в Италии – в конце XV в., во Франции и в Англии – в XVI в.). Гуманисты эпохи Возрождения продолжили утверждать классический статус авторов золотой античности, однако отношение к наследию начало меняться. На первый план выдвинулась личная эстетическая мотивация: классический текст воспринимался как таковой не столько потому, что он был кем-то внесен в канон, сколько потому, что интуиция образованного читателя видела в нем совершенство. Кроме того, классика воспринималась как ресурс для творческого обновления современности[71 - См.: Бибикин В. В. Новый Ренессанс. М., 1998.].

Отметим, что:

• в понятии классического ослабевают академическая и гражданская составляющие и усиливается эстетическая;

• это обстоятельство создает предпосылки для расширения объема понятия: в последующих культурных парадигмах статус классических получат не только античные тексты, но и другая литература высокого качества.

Для классицизма XVII в. классикой продолжало быть то, что создано античным искусством и имеет статус высокого образца[72 - Первый словарь Французской Академии (1694), в подготовке которого участвовали Н. Буало, П. Корнель, Ж. Лафонтен, Ж. Расин, определяет классика как «древнего весьма ценимого писателя, признанного авторитетом в предмете, о котором он судит».]. Классику определяли как через эстетическое совершенство, так и через принадлежность к элитарному сообществу отобранных временем текстов. Именно в эту эпоху появился термин классическая филология для обозначения дисциплины, изучающей, комментирующей и объясняющей тексты древних греческих и латинских авторов, и тем самым окончательно обнаружилась многозначность термина классическая литература (1. совершенная литература; 2. литература античности). В конце XVII в. во Франции начался «спор о древних и новых»: братья Перро, поддерживаемые Лафонтеном, подвергли решительному сомнению достоинства античных авторов и превознесли высокие качества современной литературы, а Буало и Расин с не меньшей энергией встали на защиту классики.

Отметим, что:

• нормативность классики усиливается (претендовать на принадлежность к высокой литературе в современности может только то, что ориентировано на классику), что в конечном счете приводит к острой дискуссии;