{Не} любовь. Сборник рассказов и повестей
Так что не очень понятно, что же за новую струю привнёс новый строй в новую страну, под названием Российская Федерация вместо бывшего – Советский Союз… Частный бизнес и в те времена успешно процветал, правда, гаражи и туалеты не сдавались людям в аренду, где они чувствуют себя хуже собак, проживая в нечеловеческих условиях, вынужденные зарабатывать на жизнь себе и своим семьям, что оставались за пределами некогда могучей страны. Короче, то, что было скрыто и являлось тайной, тогда, стало чистым и прозрачным сейчас, и все частники, что сами ютились ещё недавно в подвалах, и люди интеллигентные тоже, не только мастеровые и владельцы собственного жилья, как Татьяна, а и зубные техники, к примеру, где они зарабатывали себе на не безбедное существование ещё при социализме, оказавшись просто предприимчивыми людьми, повылезали на поверхность и размножились по всему новому строю и новой стране, обретя полностью легальное положение и даже поддерживаемые властью, что назвала эти социалистические издержки-недочёты, теперешним мелким и средним бизнесом, который уже тоже легально отстёгивал этой власти причитающееся ей, в виде налогов.
Но тогда Татьяна брала скромно с носа по рублю или по три, и с государством не делилась, и уже тогда жила гораздо лучше других своих соседей, являясь частным лицом среди общего достояния страны, что не мешало ей в соответствии с устоями того строя и уставом той партийной системы, если надо, накатать докладное письмецо на собственного мужика за безнравственное, по её мнению, поведение.
Но сейчас у неё в руках была бумажка, предназначающаяся не парткому, а ей лично, и в которой было написано, что её лучший друг, замечательный человек, Николай Степанович, оказывается, является жуткой дрянью. Да как такое может быть…! Как можно было так оклеветать того милого, молодого юношу, Колю, которого она знала ещё со времён ведения своего нелегального бизнеса, а он был её постоянным клиентом, или как, тогда было принято называть, её постояльцем, снимая вместе с остальными гражданами советского государства, желающими отдохнуть у синего моря и на жёлтом песке, койка-место в её хибарке за рупь в день. Она, как хозяйка своего бизнеса, не была жадиной и крохоборкой и потому брала по минимуму, и потому и оценила весь потенциал молодого тогда ещё Николая Степановича, который был великий эконом, и как потом выяснилось и агроном тоже.
Но обвиняли его не в этом, ни в его способностях правильно и разумно проводить в новую и старую жизнь политику экономии, а, наоборот, в умении наживаться и жить за счёт других, не тратя из своего ни копейки, и называя его при этом уже не постояльцем, а гадиной, сволочью и подонком и ещё какими-то нелицеприятными эпитетами, что больно резали слух бывшей партийной работницы, и гулко отдавались в глубинах её израненной души.
Грудь девятого размера, с неизменными белыми бусами из искусственного жемчуга, возмущённо вздымалась, дыхание, отягощённое хронической гипертонией, давало сбои… Татьяне казалось, что она рыба, которую вытащили на южный берег бессовестные рыбаки, нагло заманив её в свои сети, и там же и бросили её помирать… Впору было катать письмо в соответствующие органы за клевету на такого замечательного человека, каким был Николай Степанович, и который каждый год по старой памяти приезжал к ней на побывку, и почти задаром располагался на своём прежнем койко-месте, придерживаемом легализовавшейся частницей специально для него, но по старой цене за рупь, что после очередной девальвации рубля и означало совсем бесплатно, и который был сейчас так несправедливо оклеветан.
Нет, всё же Татьяна Игоревна никак не могла понять, она знала Колю-Николашу, не только, как человека порядочного, умудрённого уже теперь опытом нелёгкой жизни, ведь он остался один и с маленьким ребёнком на руках при живой тогда ещё жене. Он за свой счёт организовал похороны своей безвременно почившей тёщи и, вообще, ему всё доставалось в жизни собственным тяжёлым трудом, а тут… «На не свои, на чужом горбу….» И всякое такое… Нет, явно это страшная ошибка, а даже не клевета..! Просто эта женщина, что случайно не на тот адрес отправила письмо, не знает Николая Степановича так, как она Татьяна Игоревна, и которая стала случайным свидетелем другой истории, в которую она упорно не хотела верить, и вот тут-то ей и начинало казаться, что её лучший друг был незаслуженно оклеветан.
Да, такого мужчину… она бы сама.. с руками и с ногами, если бы не её возраст и не её гипертония, которая сейчас почти полностью перекрыла ей кислород, а рядом не было даже её бывшего мужа, чтобы помочь справиться с неожиданно нахлынувшими эмоциями, который всё же однажды не выдержал постоянных одёргиваний и угроз написать на него кляузу в партком и, дождавшись новых времён, собрал чемодан и ушёл, оставив свою рыбку и впрямь, выкинутой на морской берег, в гордом одиночестве, ибо рыбаки на самом деле тут были ни при чём, как ей порою начинало казаться.
И с того момента прошло уже ни много, ни мало, а лет – надцать, во всяком случае по её собственным подсчётам, знала она того юношу, что снимал у неё койко-место, уже 30 лет, ни меньше, и была свидетельницей всех разборок-полётов его с женой, но никогда, ник-к-когда, вот тут, боже упаси, не вмешивалась в их отношения. Она же была женщиной благоразумной, порядочной, всегда ревностно следила за своим благоверным, у которого с годами врачи даже выявили шейный остеохондроз, потому что голова его, по мнению Татьяны Игоревны, должна была быть повёрнута только вправо, что вообще-то не спасло его походку, в отличие от шеи, тоже выработанную годами, ибо уже назло своей ревнивой и порядочной супруге, бедный муж всё порывался всё же сходить налево и нельзя было сказать, что безуспешно. Но он, поднабравшись нелегального опыта от своей жёнушки, как сдавать в аренду кровати и не попасться, так конспирировался, что его дражайшая половина так и не сумела его не то что засечь с другой женщиной на месте преступления, а даже и не догадывалась всю их совместную жизнь о том, что измены всё же были, что не уберегла она своего мужика от такой напасти, как падение нравственности во времена советской власти, но больше всего она сожалела, что так и не написала того письма, в котором всё грозилась вывести на чистую воду нерадивца. А теперь сама сидела за столом и читала нечто подобное. И ей было жутко обидно, почти до слёз, от чего её голова накалялась ещё больше, уже напоминая доменную печь, в которой давление зашкаливало за правильный градус плавления чугуна, что это письмо написано не её рукой, и содержание один в один, что она сочиняла, лёжа в одиночестве на кровати, когда её муж, вроде, трудился в ночную смену, а на самом деле ублажал свою похоть с чужими жёнами, в чём Татьяна не просто его подозревала, а даже была полностью уверена, но так и не смогла собрать нужных ей для написания жалобы доказательств, или обнаружить хотя бы какую-то улику в виде женских шёлковых трусиков, тщательно спрятанных под их супружеским ложем или случайно, но бережно засунутых в карман брюк своего теперь уже бывшего благоверного..
Но то, что она прочитала в этом письме, написанном чужой незнакомой ей женщиной, перекрывало даже её собственные фантазии и представления, как может быть, но как не должно, в которых она пребывала всю свою сознательную жизнь, дожив до глубоких подкрашенных седин, и потому отказывалась верить, называя то, что являлось истинной правдой, гадкой клеветой. Тем более, что на её глазах, когда Коля приезжал на юга с женой, происходило нечто другое, и она всегда считала во всём виноватой супругу её постояльца, а его самого принимала за агнца божьего или добропорядочного ангела, не способного обидеть даже мыши, не то, что совершить какую-то подлость и дать повод для таких многочисленных эпитетов, с которыми она с глазами, наполненными ужаса и праведного гнева сейчас подробно ознакомилась…
***
А подробности были таковы, что Николай Степанович, будучи Николашей ещё в коротких штанишках и белых носочках, послушно шаркал ножкой в надетых лаковых ботиночках, когда было положено, так же по команде влезал на табурет и звонким голосом декламировал все выученные наизусть детские стишки, потом раскланивался, старательно прижимая свою кудлатую светлую голову к самому подбородку, и получал награду, в виде конфеты или, если дело происходило под новый год, тугой шуршащий целлофановый мешочек, наполненный доверху печеньем, мандаринами, грецкими орехами и другими разностями, короче всем тем, что называлось в те времена советским партийным пайком… Но маленький Николай Степанович, который был страсть каким любителем вкусно покушать и до помрачения любивший сладкое, никогда не съедал всё и сразу, а будучи бережливым мальчиком, приученным к порядку, припрятывал полученное, как он сам пояснял взрослым, на чёрный день, уже тогда проявляя свои качества будущего эконома-агронома, создавая, так сказать, золотой, правда, не гос., а свой запас.
В возрасте 14-ти лет, когда подошло время сменить пионерский галстук на комсомольский значок, он всё сомневался на счёт правильности данного решения, всё размышляя на счёт политики экономии того строя без наличествующей частной собственности, и всё ориентируясь на свой природный дар, умение создавать НЗ, всё сетуя на недочёты партии и правительства, всё же вынужден был дать клятву быть преданным делу Ильича, выучив предварительно весь устав ВЛКСМ, почти как раньше, очередной стишок, но в награду он получил не знакомый блестящий мешочек с конфетами, а сверкающий новенький значок, который ему торжественно приколол на грудь комсорг их школьной комсомольской организации. Всё бы ничего, и Коля ей тоже был, разумеется, рад, ведь награда, какая бы ни была, по любому награда, но вот незадача, этот подарок, этот наградной значок некуда было спрятать про запас, он и так должен был быть у всех на виду, так полагалось, а то какой же он комсомолец… Тем не менее, спустя некоторое время Николаша всё же не изменил своему правилу и после вручения ему уже партийного билета, успешно заныкал потёршуюся уже, тусклого цвета регалию себе на память, положив ставший ненужным комсомольский аксессуар в потайной ящичек своего стола, где бережно хранил такого рода вещи, но не потому что ревностно относился к своему положению, и ему это было дорого, а просто, как мышь, что любой колосок, любое зернышко тащит в свою норку, создавая на зиму тот самый НЗ.
В общем, начавшаяся экономия Николаши почти что ещё с пелёнок, продолжила развиваться и прогрессировать, охватывая всё большие сферы жизнедеятельности Николая Степановича и затрагивая всё большее количество окружающих его людей.
Если говорить о личной интимной жизни этого агронома-любителя, то воспитанный в жёстких традициях социалистической системы, только к 25-ти годам созрел ум Николая Степановича, а значит и его потребности в половой жизни, что не отменило его дальнейших ускоренных темпов продвижения в этой сфере, как и в экономической.
Начавшиеся отношения шерше ля фам с неудачного момента западного поцелуй, называемого французским, не остудили в дальнейшим его любовный пыл к противоположному полу… Но в ту секунду Николя, ощутив у себя во рту, между зубов какое-то инородное тело, когда он разрешал себе только подойти к женкой юбке чуть теснее, чем дозволяло его сыновнее чувство, а это был женский язык, показавшийся ему толстым и неприятным, ещё и пытающийся проникнуть глубже, в самое нутро всея святых 25-ти летнего отрока, который был несколько этим обескуражен и даже напуган. Ведь до этого момента он знал только прикосновения одной женщины, своей дражайшей матушки, и вообще только рядом с ней и находился на расстоянии интимной близости. Правда, была ещё и старая бабушка, но та быстро выбыла из его списка женского пола, который вёл потом Коля, отправившись навсегда в близлежащие окрестности, украшенные в основном железными крестами и памятными гранитными плитками… Так что тут мальчик мог радовать себя только воспоминаниями о тёплом отношении своей бабушки к нему, не более.
Но и тут Коленька, любимый сын её дочери, не забыл ответить на чувства этой женщины в своём стиле эконома-агронома, потому что цветы на могилу покойной не носил, считая это ненужными расходами, ограничившись лишь положенным в день похорон венком, и так и сохранил преданность своим традициям в дальнейшем, что значит и остальным, встреченным им на своём пути женщинам ароматные букеты не преподносил, а только закидывал их многочисленными, ничего не значащими комплиментами, взятыми с широкоформатных экранов кинотеатров, в которых более удачливые герои киношных сюжетов – ловеласы, казановы и порядочные мужчины осыпали своих дам, тоже героинь просмотренных Николаем Степановичем фильмов.
В те, молодые годы, как и многим людям его возраста, ему очень хотелось во всём походить на мужественных персонажей-любовников, которые одним лишь страстным взглядом завоёвывали женские сердца и женское расположение, и такое Николя устраивало бы больше всего, орлиный взор… и жертва в его когтях…
Но даже пламенного признания от пылкого казановы, как правило, не хватало, и они эти мужчины в фильмах, « кто только придумал все эти сюжеты» – каждый раз возмущённо задавался одним и тем же вопросом потенциальный эконом-агроном, видя, как те дарили не только цветы, но и делали дамам подарки. Этого Николя вынести не мог. Он даже, сидя на первом ряду, в каком-нибудь «Юности» или в «Спартаке», мужественно зажмуривал глаза, чтобы не видеть такого страшного расточительства, хоть и происходившего не в его жизни, но тем не менее…
Потому что в своей личной жизни он такого просто не допускал, жёстко отметая хоть какой-то намёк со стороны своей новой знакомой даже о чашечке кофе и без пирожного. Про цветы речи вообще не шло, последний купленный им букет, а вернее венок, был положен на могилу любимой бабушки, тем более что Николай Степанович давно обзавёлся оранжерей на своём дачном участке, и недостаток растительной красоты в руках его очередной дамы сердца компенсировал там, на своём подсобном хозяйстве, где выращивал розы, бегонии и даже ландыши, которые размножались, как сорняки, что тоже бесконечно радовало агронома-эконома, ибо не надо было тратить лишние деньги на покупку новых семян.
Так что по таким мелочам, как дарение подарков и цветов Николай Степанович вообще не парился, он истекал потом, парясь в своей оранжерее и двух теплицах, где выращивал ещё и овощи, и даже не краснея как созревший томат, на глазах у всех соседей, обкладывал свои владения по периметру порожними пластмассовыми бутылками, каждый раз пополняя запас и заделывая нарисовавшиеся прорехи в этом своеобразном заграждении, отвечающим всем запросам креатива, новыми, после выпитого сока или напитка. Хватало уже того, что он отдавал заработанное честным трудом на покупку этих продуктовых излишков. Поэтому вкладываться в нормальный, в понимании других людей, забор он не намеревался…
То, что экономия средств происходила абсолютно во всём, стало давно нормой или обыденным явлением для Николая Степановича, и потому, усвоив всю прелесть этого явления, что значит, всегда оставаясь при своём, правда в некоторых спектрах жизненных явлений, это выглядело действительно при своём, а, не при своих финансах, он экономил не только на своей жизни, но и на личных отношениях, которые умудрялся ещё каким-то образом заводить.
После того, неудачно состоявшегося первого поцелуя, вкусив и здесь имеющиеся всё же удовольствия, Николя всё едя на своих словесных соплях, всё же умудрился как-то поднабраться опыта в половых отношениях, и определённый сорт женщин он вполне устраивал. Правда, с годами таких становилось всё меньше, непритязательных дамочек, готовых получить и доставить удовольствие хоть в терновых кустах, обколов интимные места колючками. Таким не нужна была иная растительность, всё было просто и понятно… Да и они заранее были осведомлены о наличии той оранжереи и парников, что обложены были, словно волки в загоне, литровыми и двухлитровыми пластмассовыми бутылками из-под питья.
Но, тем не менее, всё учащающиеся отказы со стороны женской половины не сильно озадачивали Николашу, он не обременял свою голову такими вопросами – а почему, почему так, а не иначе всё происходит не только в его жизни, но и у других, но как-то у них всё сильно по-другому… И просто продолжал экономить всё подряд, уже без разбора – деньги, купленные вещи на эти деньги, занашивая до дыр своё нижнее бельё, светясь перед дамами торчащими из носков голыми пальцами и кое-чем посерьёзнее, но уже из поношенных трусов, нарезая в сухой туалет любимому коту глянцевые листочки от взятых на улицы рекламщиков, экономил чувства, эмоции и даже мысли… Что собственно было весьма закономерно, ибо, когда уже нечем думать, то и не возникают в поле зрения какие-то вопросы о смысле бытия и твоём месте в нём…
Так что, себе место Николай организовал в кафетерии, нет, не купив, наконец, однажды чашечку горячего дымящегося напитка своей спутнице, а в качестве заведующего этого заведения, предварительно окончив даже университет по специальности « обработка и хранение мясо-молочной продукции»
Ну, да, не надо же забывать, что ещё с раннего детства Николаша был страшной сластёной и просто любителем покушать. А, если сочетать эти его качества с его любовью к другой специальности, профессии экономиста, когда экономика должна быть экономной, то лучшего решения в своей жизни он просто не мог принять.
То, насколько честным был и есть труд таких специалистов в области общепита, что в те далёкие ОБХССовские2 времена, что в эти коррупционные, даже и говорить не приходится… Потому, ничего удивительного, что из советского заведующего кафе под названием «Заря», Николай Степанович переквалифицировался в служащего ФСО, где ревностно следил за питанием высокопоставленных лиц нового государства, при этом не забывая о себе или думая о себе в первую очередь, набивая два своих холодильника до упора, потому что необходимость в двух теплицах теперь уже отпала начисто, он нашёл новый способ экономии в своём личном хозяйстве, правда по прежнему продолжал обкладывать свой дачный участок пластмассовыми бутылками, тут он оставался неизменен, или больше, верен своим выработанным годами привычкам, от которых, как заядлый курильщик или наркоман, просто не в силах, был отказаться.
***
Вот на этом этапе жизни Николая Степановича и произошло, можно сказать, то культовое событие, которое позволило ему не ограничиваться во встречах с женщинами только экономией своих, конечно же, не чужих средств, а просто проявить свои иные задатки, о которых он и сам даже не догадывался, но, тем не менее, он стал относиться, правда, не только к женской половине, а и ко всем людям сразу, по-скотски.
Теперь он считал, что только экономии недостаточно, нужно ещё видеть в окружающих таких дойных коров, за счёт которых и экономия выходила более эффективной. Пользовать людей, или грубо выражаясь, юзать всех подряд, это то, что у него получалось по жизни лучше всего. Но не надо забывать, что человек, считающий себя умнее других, сильно преувеличивает свои возможности со способностями вместе взятыми, то есть его внимание к окружающим и так не сильно чуткое, тут и вовсе ослабевает, а вместе с ним и интуиция самосохранения даёт конкретные сбои…
Работая в центре города, в офисе на не сильно ответственной должности, но, мня себя как минимум, пупом этой организации, добавляя весу своей личности, наводя тень на плетень своими рассказами про чуть не тайное общество, в котором он состоит, и играет в этом обществе не самую последнюю роль, а на самом деле Николай очень боялся скомпрометировать себя чем-нибудь, каким-то неблаговидным поступком, потому что потом уже не получится так правдиво врать про свою значимость в этом мире, играя роль положительного во всём героя… Он же не был профессиональным актёром, он только перенимал манеры героев, сыгранными ими в кино… Он был асом по приготовлению всяких блюд, правда, готовил их ни в основном, а только, для себя, не забывая при этом делать своим достижениям в кулинарном искусстве рекламу.
От теории к практике никогда не переходил, потому что тут уже надо было вспоминать ещё об одной своей профильной специальности – экономной экономики, в которой он достиг наилучших результатов.
Познакомившись с очередной дамой, которая оказалась старше Николя лет на шесть, а ему самому на момент данного знакомства было уже хорошо за тридцать, то есть беспечный юный возраст остался далеко позади, он сумел только взвалить на себя ответственность за отличный секс, в котором он ещё больше поднаторел со времён случившегося французского поцелуя.
Для Ирины, которая будучи уже не совсем молодой девушкой, но оказавшейся при этом совершенно неискушённой в делах любовных, все сексуальные выверты, позы разных животных и водоплавающих тоже, называемые Николя, изощрёнными приёмами, которые он активно использовал в постели, оказались явным откровением.
А кавалер к тому же, успел ещё и признаться ей в любви, а не только в интересе к её роскошному телу, а следом, и кошельку. И потому, когда обнаружилось то, что должно было из тайного ровно через девять месяцев стать явным, то есть плод этой односторонней по сути, любви, гулко забился в унисон материнскому сердцу в ещё незаметном для окружающих чреве неопытной женщины, она восприняла это, как дар божий. Оставалось только порадовать будущего отца, который на самом деле был не только эконом и агроном, но и являлся банальным Казановой, о чём будущая мать даже не догадывалась, так знатно он сумел промыть ей мозги своими киношными признаниями в любви и верности, подтверждённые не только охами и вздохами под сияющей холодной луной, но и ответственностью за качественный секс.
Но, как оказалось, это состоявшееся событие, неожиданная беременность Ирины, стало не только пренеприятнейшим известием для Николая Степановича, который ни то, что не выразил абсолютно никакой радости по поводу своего будущего отцовства и намечающейся совместной жизни с незнакомой ему женщиной, к которой он не испытывал никаких чувств, кроме полового влечения, но и откровенно расстроился прямо у неё на глазах, цинично заявив, что это его не касается никоим образом…
– У меня ответственная работа, – не уставал повторять он, подталкивая опешившую, беременную на четвёртом месяце женщину к выходу.
Они стояли в проходной, его тайного общества… Снаружи громко стучали по козырьку подъезда, отсчитывая последние минуты их встречи, крупные капли дождя, напоминая гулкие удары сердца ещё не рождённого младенца… В любой момент могли объявиться его идеологические соратники, и ему очень не хотелось выглядеть в их глазах испачканным по уши в грязи…
Через некоторое время, где-то спустя неделю, после того разговора, из которого стало понятно, что чувство ответственности Николя закончилось на их любовных утехах, а дальше каждый отвечает за себя, а не как в «мушкетёрах» один за всех и все за одного, а Ирина всё не хотела верить в произошедшее с ней, и настойчиво, уже по обычаю, ставшему традицией, так как Николай Степанович в своей жизни никому никогда сам не звонил, и не перезванивал, а только по мере своей надобности высылал шаблон с текстом « этот абонент просит ему перезвонить», набирала номер любимого…
А любимый не спешил откликнуться, снять трубку и узнать, что же там ещё такого случилось, помимо жуткой для него неприятности, из-за которой он мог сейчас по крупному вляпаться и даже все навыки эконома не помогли бы ему остаться при своём… И он пока что тщетно искал выход из этой ситуации, боясь не только огласки, но и иного рода ответственности.
Но не зря же говорят, скажи, кто твой товарищ, скажу, кто и ты… И такой друг неожиданно нашёлся, да, ещё и не просто друг, а профессионал своего дела, врач-гинеколог, работавший в частной клинике, в которой такого рода практика, как обман пациентов, было расхожим и привычным делом.
Выходил из его кабинета Николай с мрачным видом, отягощённый думами о сильно полегчавшем кошельке, но и окрылённый надеждой, что всё у него получится, как тот доктор прописал.
А доктор всего навсего прописал таблетку, которая вызывала у женщин преждевременные искусственные схватки, а следом выкидыш, независимо от сроков беременности. Какие осложнения бывают после такого прерывания естественного развития плода, Николай Степанович не знал и знать не хотел, а его друг, что был полным соответствием своему товарищу, даже не подумал сказать ему об этом…
***
В течение получаса, совершено не слушая и не слыша, что ему говорит всхлипывающая Ирина, сидящая напротив Николая в тёмной, не топленной комнате, зябко кутающаяся в серое драповое пальто, от чего не возможно было разобрать, что-то вообще кроется под ним или нет, и у мужчины даже закрадывались сладкие сомнения на счёт правдивости слов женщины, он всё жаловался на жуткую головную боль, всё повторял, как много у него дел, и как ему надо спешить…. Наконец, устав от бесконечных слёз и невнятных сетований, с трудом надел на себя маску озабоченности, предложив расстроенной незадачливой любовнице выпить заодно с ним таблетку, ту, что всё это время, во время этого нелицеприятного разговора, держал в крепко зажатом кулаке в кармане, от чего ладонь его даже покрылась липкой влагой..
