Ее внутреннее эхо

– Может быть, вас что-то смущает, заставляет усомниться в целесообразности этого поступка?

Катя помолчала. Помолчала еще.

– Понимаете, ли, Георгий, сейчас мне мешает ретроградный Меркурий – это самое неблагоприятное время для принятия решений, я бы и вам не рекомендовала…

– Кать! Ты соберись, а? – Соня не сдержалась, перестала играть ангела. – Какой Меркурий, ты что несешь? Что на самом деле происходит?

– Маша уехала.

Георгий вышел покурить, Катя выскочила с ним, чтобы не оставаться вдвоем с Соней, которая, как выяснилось, «не курит, разумеется».

– А женщина вообще не должна курить, как это от нее будет пахнуть табаком, – рассуждал Георгий на улице.

– Но вы же курите. Трогаете ее, целуете. Она будет пахнуть тем же, чем и вы.

Георгий посмотрел на нее с любопытством.

– Вы тоже занимались гимнастикой, да? Соня говорила…

– Это Соня тоже ей занимается. Уже почти в прошедшем времени.

– Неожиданно зло. Почему так?

– А я вообще злая.

– Не верю. Скажите правду.

– Я уже сказала – ретроградный Меркурий так влияет.

– А совсем правду?

– Я и совсем правду сказала. Уехала Маша.

Ее сигарета догорела, но она не заметила.

– Уехала Маша, Георгий, понимаете? – она заглядывала в его лицо с отчаянием, с надеждой, что хоть кто-то сможет понять ее.

Он понял. Он точно понял. Не слова, а их смысл.

Вынул бычок из ее пальцев и поцеловал их, как целуют больного ребенка, когда не могут ему помочь.

Она никак не отреагировала. В тот момент она могла думать только на одну тему.

Спустя несколько часов она уже лежала дома на полу с раскрытым блокнотом, который тоже принимал на себя часть ее общения с обожаемым Митей. Именно там они ссорились и мирились, обвиняли и оправдывались – в этом блокноте она была полноправной хозяйкой их мира, их любви.

И никакой Маши там не было.

А Маши и правда уже не было, хотя и временно.

Сев возле иллюминатора, она целиком погрузилась в рабочие проблемы, лишь изредка вспоминая, на сколько дней оставила Мите еду – сам он готовить не умел, вообще, был беспомощен и неуклюж.

Посадив жену в самолет, он тут же списался с Катей, и, не заезжая домой, поехал в кафе – ждать ее. Это было ее любимое японское кафе в том же самом доме.

В глубоком волнении Митя прождал ее до глубокой ночи.

Телефон не отвечал.

Семью этажами выше она лежала на полу, свернувшись калачиком. От страха перед этой встречей она банально напилась и заснула.

Проснулась уже утром, спина почти не разгибалась и страшно болела при любом движении.

«Окно-то не закрыла, – мелькнула мысль, – как же теперь встать…».

Подняться она не могла, голова была горячая и чугунная, Катя решила, что с похмелья.

Номера квартиры Митя не знал.

Зато его узнал совсем другой человек. Георгий все узнал об этой девушке и тем же вечером решил явиться к ней домой без приглашения. Он слышал, что ее телефон постоянно звонит, но никто не отвечал. Вместе с охранником они сломали нехитрый замок.

Катя была в сознании, даже что-то говорила, но сильно кашляла и не могла подняться с пола. Измерили температуру – было за тридцать девять.

Георгий моментально вызвал «Скорую».

О том, что Катя в больнице с подозрением на воспаление легких Митя узнал только от Сони два дня спустя. Тогда же она и сама написала ему.

Звякнул телефон.

«Митя, какой красивый идет снег».

«Катенька, маленькая моя, что случилось, почему?».

«Я пока не знаю. Я в больнице».

Она надеялась, что он приедет, но к вечеру он ждал в гости сына и не предложил.

Катя лежала все эти дни одна, тапочки и кружку ей дали казенные.

Застарелое раздражение и жалость к себе душили ее каждый раз, когда она снова оказывалась одинокой, отверженной, единственной, к кому никто не приходил – на день рождения, на соревнования, даже в больницу.

Зато явился неожиданный гость – тот самый чиновник, через которого она получала большинство госзаказов. Он принес ненужные цветы, не рассказал о том, как узнал, что с ней произошло, как нашел ее, долго сидел и пытался закурить в палате.

Перед уходом раскололся – его собственная дочь решила завести такое же ателье, поэтому теперь…

«Катерина, ты сама понимаешь, она – дочь! Я не могу ей отказать, это мой собственный ребенок, как я ей не помогу?».

Никто ни в чем не был виноват.

Катя стояла в казенных тапочках у окна и рассматривала огромную заснеженную ель. Ее снова выбросили из жизни ради какой-то другой, любимой и родной девочки. Вот если был рядом ее собственный отец! Если бы он хотя бы знал о ней… Если бы хотя бы она знала – кто он такой.