Я – живой!

Но Афанасий только успел накрыть крышу, призвали служить в РККА, в Российскую Конно – Колхозную армию к Буденному. Время подошло. Когда уходил, ему навстречу выскочила Машенька из дома. Афанасий поднял ее на руки, подбросил, засмеялся: «Моя будущая жена! Дождешься меня?». Она вновь насупилась и сказала: «Нет! Ты старый!».

Марию часто видели то в одном крестьянском доме, то в другом. Отдавали в работники сиротку, шептались хуторчане. Эксплуатируют детскую силу. НЭП – деньги любит! Как так можно? Начальству все разрешено. Девочку жалко. Она ведь вообще дикая. Хоть и ведьма!

Машенька ходила за скотиной артели в горную местность летом. Осенью приводила овец в низину. Климат был троичный в этих местах. В горах холоднее, в низине теплее, ближе к морю жарко. Осенью стада из горной местности возвращались в равнину, чтобы зимой было чем питаться. Скотоводство носило отгонный характер летом. Блага альпийские луга позволяли накормить скот вдоволь. Зимой подкармливать приходилось в стойле. Содержание овец, коров, коз на подножном корму сочетали попеременно со стойловым содержанием.

На свежем воздухе Машенька похорошела, налилась молоком. Выглядела взрослее, чем ее сверстницы. Грудь налилась, взгляд стал осознанным. Набирала она с собой разных книг в горы. Брала их у директора. Он все так же ходил в кепке и картавил. С Машенькой занимался отдельно по приказу председателя. До чего нравилась ему эта ученица. Толковая, все на ходу делала, на коленке, и задачу решит, и уравнение, и сочинение напишет лучше всех. А хозяйка какая! Загляденье! Такую фасоль сварит, лучком, жаренным припарит, не оторваться какая вкуснотища. А какая добрая была, все время директора жалела. Старенький, в школе целыми днями, голодный. Прибежит к нему по – соседски, замесит тесто, печь затопит, пирожков напечет. Он в школу с собой возьмет на следующий день, добрым словом Машеньку вспомнит. Ведь сельская интеллигенция, если не напомнишь, поесть забудет, улыбалась Машенька. После стрижки овец получала за свои трудодни шерсти клочок. Дома сядет, напряжет ниток, а когда за скотом пойдет смотреть, носочки теплые для директора свяжет. В общем, взяла Маша директора на поруки. Хотел было Иван Ильич, чтобы Машенька к нему перешла жить. Но председатель так возмутился, орал что директор на ее дом позарился. А он уже занят!

– Что плохо тебе с нами? – закричал Василий Федорович. – На всем готовом живешь. А плакаться к директору бегаешь.

– Я ничего ему не говорила! – оправдывалась Маша.

– За скотиной лучше смотри! А не за директором!

Машенька вздохнула, повернулась к двери, вышла, язык показала. Как они мне надоели вместе с женой. Не пойму, кто у кого квартирует. Но ее мысли будто прочел председатель. Ласково на нее посмотрел, сказал: «Машуля, хочешь отпущу к директору жить, только дом мне подпиши!»

Маша с такой радостью выводила четкие буквы своей рукой, что дарит дом вместе со всем добром Помойло Василию Федоровичу и его семье. Тот даже в райцентр ее отвез, к нотариусу, чтобы печать задокументировали. Смачно поставил под печатью закорючку и выгнал Машеньку в чем была. Она счастливая переехала жить директору. Он заменил ей отца. Пока Афанасия не было, Машеньку поселили в его комнате. Читала «Алые паруса», плакала, мечтала о любви.

Когда Афанасий пришел с армии, удивился, что на хуторе очень мало осталось ухоженных домов. Какая – то разруха, пустота. Не было жизни. Не знал он, что перегибы новой власти жесткий удар нанесла кулачеству. Но это были не только ростовщики, которые деньги давали под огромные проценты, держали бордели, игорные дома в столице. Но и настоящие труженики, как пчеловод Сергеев, как другие жители хутора. После принятия в стране первого пятилетнего плана форсированными темпами прошла коллективизация. Всех загнали в единые колхозы. Нельзя было так ломать село. Каждый регион Российской Федерации получил из центра строгую разнарядку – к какому сроку провести полную коллективизацию. Приказано к лету тридцать первого года ее осуществить!

Первыми недовольными, конечно, стали зажиточные крестьяне. Им не нравились в стране низкие государственные закупочные цены, высокие нереальные планы сдачи сельхозпродукции государству. Из – за этого пострадал Сергеев – пчеловод и многие другие зажиточные крестьяне. Но они тоже были разными. Кто – то сам вкалывал, не нанимал людей. Кто – то ничего не делал, только собирал деньги за аренду. Кто – то излишки сдавал государству честно. Перевыполнял продплан. А сейчас им запретили нанимать батраков, сдавать землю в аренду, приняли постановлении о конфискации имущества, о выселении за пределы края.

– Чем ты недоволен? Ты теперь, как все! – кричал Василий Федорович на Нюрку из продмага. А ты что думала, дружок твой сдох, а ты будешь жить?

Зажиточные крестьяне лишались права на членство в потребительских кооперативах, даже в получении накопленных на сберкнижках денег, которые они годами собирали. Всех ставили вровень, не разбирали, что многие воевали за Советскую власть, чтобы хорошо жить. Поэтому вернулись домой, поверили в новые возможности, стали много работать, разбогатели. Но не смогли насладиться этим. Не успели понять хорошо это или не очень быть богатым. У них тут же все забрали, накопленное за двенадцать лет советской новой жизни, лишили гражданства, права избирать и быть избранными в Советы.

В мясорубку массовой коллективизации попали все хозяева с большой буквы. Они понимали, что это перегибы местной власти. Но из Москвы пришло указание – репрессии всем, кто подходит под категорию кулак. Оставить в покое только нищих крестьян. А это в основном пьяницы, каторжные, и просто лентяи Оставили в сельском хозяйстве заслуженных работников нищеты! Казалось, они приведут село в порядок. А им это не нужно было. В любые времена существует фиксированный процент людей без определенного места жительства, бродяги, дураки. Как бы их не пытались вытравить из действительности, этот процент вновь появится. Так же, как и появится процент обеспеченных людей. Советская власть расчесала Россию единой гребенкой. Подумала, что с фиксированным процентом будет покончено. Но что – то пошло не так. Зловещая победа над кулаками, зажиточными крестьянами не принесла удовлетворение, только привела к опустошению, голоду, болезням.

Афанасий заметил, что не кричали радостно петухи на хуторе, не блеяли козы, не мычали коровы. Переселенцы унесли с собой целый мир спокойствия, благополучия, веселья. Люди возмущались, что этим врагам народа разрешалось брать с собой 35 кг. из нажитого добра. Но они бросали дорогую одежду, посуду, брали с собой только молотки, серпы и косы.

– Вот дураки! – возмущались заслуженные работники нищеты. – Они не знали еще, что на сальских скупых землях, эти враги вновь поднимут сельское хозяйство, вновь станут богатыми. Середняки тоже злорадствовали, когда кулаков и зажиточных крестьян забирали. Они не знали, что из – за расширения категории кулаческих дворов, в мясорубку новой жизни полетят следом за ними. Этого новой власти покажется мало, выселять начнут следующими тех, кто занимался торгово – посреднической деятельностью, тех, кто воевал за белых, тех, которых просто оклеветали и церковные люди.

На юге всех неугодных отправляли на восток в самые засушливые районы, создавали новые колхозы – тюрьмы. Но это считалось привилегированным местом по сравнению с районами Сибири и Севера. Посчитали, что кубанских кулаков за Урал будет накладно для государства вести, решили проблему таким образом, – выселяли в безлюдные, безводные Сальские степи Ростовской области, отправляли в заброшенные в голод деревни и села.

Афанасий не сразу понял, что произошло с его любимыми целинными землями. Они поросли бурьяном. Возле его дома стоял целый сад из новых порослей деревьев. Как быстро земля – матушка зарастает лесом, когда за нею не ухаживать. Она приобретает первозданный лик. Быстро разводятся волки, медведи, которые видят в человеке лишь добычу еды. Ведь они настоящие хозяева этой земли.

Афанасий быстрым шагом прошел мимо своего нового дома, зашагал в сторону сельсовета. Василий Федорович Помойло столкнулся с ним на улице, выглядел председатель заросшим, постаревшим. Будто его не мыли неделю. Глаза ввалились, рядом с усами появилась борода. Он сообщил, что больше не числится председателем. Сказали, что перегнул палку с выселкой кулацкого сословия. Сам чуть с этим домом Сергеевых в кулаки не попал. Возмущался, что решили наказать, забыли, что конюхом был. Рассказал, что Волкова перевели в Москву, после этого все пошло к чертям собачьим плохо. Плакал, что дом отобрали под Клуб. Ему вернули старую хату. Отругали, что позарился на дом Сергеева, который давно сдох, но до сих пор мстит ему.

Делясь новостями, Василий Федорович на Афанасия смотрел теперь так же, как раньше смотрел на Волкова, – заискивающе – ласково. Афанасий постучал ему по плечу. Согласился, что незаслуженно обидели бывшего председателя. Хорошо, что не посадили. Но это Василия Федоровича мало утешило. Он возмутился, что председателя до сих пор не назначили. Временно директор дела хутора ведет, ему печать передали. А какой из него председатель? Интеллигенция вшивая! Кого будут назначать? Остались одни пьяницы на хуторе, да калеки с комсомольцами. Афанасий старался разузнать, кто из его активистов не пострадал. Сообщили, что все пришлые на месте, только местных поубавилось. Один директор остался. Афанасий направился в дом директора. Когда зашел, учуял запах домашней еды. На столе стоял чугунок с фасолью, пережаренной с луком.

– Как у мамы, – закричал Афанасий!

На пороге появился Иван Ильич. Он не сразу узнал крепкого широкоплечего мужчину, на котором ладно сидел красивый новый мундир офицера младшего состава. Директор по – отцовски обнял Афанасия, всплакнул, усадил за стол, налил полагающейся стакан приписки к хутору, наложил ему фасоли в тарелку. Дымком зашлась сытная закуска. От нее никогда не опьянеешь. Вместо мяса белок в тело поставляла. В голодные времена деликатесом считалась. А когда с лучком поджаришь на сковородке, наложишь полную тарелку блестящей радости, слюнки сами льются. Афанасий зачерпнул ложку богатой пищи, в рот засунул, глаза от удовольствия закатил.

– Сами фасоль варили?

– Нет, Машенька.

– Какая Машенька? – удивился Афанасий.

Услышав свое имя, Маша поспешила к директору. Когда зашла, зарделась, увидела красивого офицера, кивнула головой, хотела выйти. Но директор попросил остаться. Афанасий сидел с открытым ртом, такую красотку сроду не видел. Перед ним стоял Ангел. Косы вокруг головы закручены, как нимф, длинная юбка в пол и белоснежная рубашка с воротничком – стоечкой в рюшечку совсем его смутили. Пуговицы не были расстегнуты на декольте, все как одна до самого подбородка в ряд выстроились. Только грудь девичья поднималась, опускалась, когда она дышала. Машенька заметила взгляд, скрестила руки на груди, подняла голову.

– Кто этот ангел? – удивился комсорг. Вернее, парторг. Его досрочно приняли в партию, еще до службы в РККА.

– Как же ты не узнаешь? Это Машенька Сергеева.

Глава 8

– О, невеста, дождалась все – таки? – улыбнулся Афанасий.

Маша улыбнулась, покраснела, кивнула головой.

– Слушай, кровать тебе поставим в моей комнате. Твою я Машке отдал, хорошо? – спросил Иван Ильич.

– Не вопрос. Я в свой дом перееду скоро, только побелю внутри. А так смотрю, окна целы, пацаны не побили.

– Так я же за ним присматривал, – улыбнулся Иван Ильич. – Не переживай, можешь оставаться у меня сколько хочешь.

– Спасибо большое! – улыбнулся Афанасий. – Я ненадолго.

При этих словах, Машенька сжалась, плюхнулась на стул, который ей пододвинул директор.

– Никак в район решил податься, как все? – вздохнул Иван Ильич.

– Пока не знаю, приглашают, дали время на размышления.

Афанасию предложили возглавить горком комсомола. Он не стал хвастаться этим при Маше. Но ему было приятно, что Волков не забывает про него. Он понял с чьей подачи выдвинули его кандидатуру. Но в данный момент он не мог думать ни о чем. Он все время смотрел на Машу, которая опускала глаза, когда он ей подмигивал.

Иван Ильич налил мутной жидкости по полному стакану. Все равно ведь завтра выходной. Расспрашивал про армию, про Буденного. Афанасий невпопад отвечал, Мария накладывала ему фасоли побольше. Ведь он видно привык на офицерских пайках выживать. А здесь фасоль – силы соль!

– Фасоль у тебя вкусная, Машенька, откуда рецепт знаешь? Моя мама так же готовила.

– И моя, – тихо произнесла Маша, опустив голову.

Очень уж Афанасию хотелось смотреть в эти зеленые глаза. Долго смотреть, утонуть в них поглубже. Чтобы она не опускала взгляд так часто, чтобы смог рассмотреть каждую искорку в глазах, не отрываясь. Афанасий сам не понял, что с ним происходит: мелкая дрожь бьет в ноги, пятки дробь отбивают, никогда этого не делал. Что за нервная чечетка? В горле пересохло, будто терна наелся, слова застревают. Он мычит, либо кивает, соглашаясь с рассуждениями директора. Но сам его совершенно не слышит. Только ловит взгляд зеленых глаз. Ух, и правда, ведьма. Маленькая. А такая красивая! Сколько же ей годков? Пятнадцать, шестнадцать? А уже невеста! Что это со мной не пойму. Вроде бы не обделен женским вниманием. А здесь робею, как пацан при первом поцелуе. Была бы она, как Наталья шустрая. Взяла бы да поцеловала сама. От этой мысли у Афанасия закружилась голова. Он закурил, чтобы не выдавать себя, положил ногу на ногу, выпустил кольца одно за другим.

– В понедельник соберу собрание, есть у меня одна мыслишка! – услышал Афанасий издалека голос директора.

Он вновь налил стакан самогона.

– Нет, мне хватит! Спасибо! На воздух хочу, по деревне пройтись. Отпустите со мной Машеньку?

– Конечно, пусть экскурсию проведет по современному хутору. Лучше нее здесь никто не ориентируется, – прокартавил Иван Ильич, достал часы на цепочке из потайного кармана. Точно Ленин! Афанасий улыбнулся, встал из – за стола, протянул Маше руку. Она недоверчиво за нее взялась. Так они вдвоем и вышли на улицу.

Когда шли по деревне, все шушукались, смеялись. Девушки пышногрудые подбегали к Афанасию, обнимали его радостно, поздравляли с возвращением, даже пытались поцеловать. Он нехотя принимал поздравления.

Хутор обрадовался его приезду. Парни подходили, жали руку двумя ладонями в знак уважения. Старики махали, приветствовали. Он им кланялся. Все помнили комсомольского вожака Афанасия Шаталова. Который многим на хуторе помог. Кому крышу починить, кому коня подковать, кому печь сложить. На все руки был мастер. А теперь двадцатидевятилетний офицер идет по хутору всем невестам на загляденье. Только зачем с ним эта ведьма идет? Не любили Машу местные. За то, что молчаливая, все больше бочком от всех держалась, будто брезговала. Какая – то чужая была, не похожа на деревенскую: кожа беленая, кровь говорят в ней текла синяя, как чернила. Не зря вся семья сгинула. Только она осталась. Нужно ей тоже устроить экзекуцию, сжечь на костре. Спасать нашего комсорга нужно. Пропадет парень с нею.

– Афанасий, придешь на танцы? – крикнула вдогонку Любка – секретарша. Она у директора работала в хуторском совете.