Плохие девочки попадают в Рай
– Ка-а-а-йф…
– Диана…
Меня называют полным именем… Дело плохо.
– А? – Я включила чайник, подошла к Никите, обняла его со спины и прижалась всем телом.
– Если тебе наплевать на себя…
Я ткнулась носом ему в затылок.
– Хочу тебя.
Он покачал головой и обернулся, оказавшись со мной лицом к лицу.
– Ты понимаешь, что нельзя над собой так издеваться?
– Да, папочка.
– Тогда зачем?
– Паршиво было.
– Легче стало?
– Ты уже спрашивал, – хитро улыбнулась я, запуская руку ему в джинсы. Он дёрнулся, но я не отпустила. Погладила его член лёгкими дразнящими движениями через бельё.
– Ты считаешь, что все проблемы можно решить сексом и травкой? – хрипло спросил он, впрочем, в его голосе я уже слышала совершенно иные нотки, и это мне нравилось.
– Не худший вариант, между прочим, – я беззастенчиво забираюсь рукой ему в трусы, соединяю пальцы в кольцо, обхватывая его напряжённый член, – теперь понимаешь, почему я обожаю их создавать?..
Последнее я выдыхаю ему в ухо, практически сливаясь с ним. Романтически настроенный лирик сказал бы, что мы представляем собой единое целое, повторяя каждую линию и контур друг друга. А я бы сказала, что это чистейшей воды порнография в полный рост.
Я знаю, что заводит его больше всего: не моя опытность, блядские замашки и то, что я позволяю делать с собой что угодно – от чего сносит крышу у моих мимолётных дружков и знакомых. Нет, в случае Никитоса это мои прикрытые глаза и закушенная губа, капельки пота над верхней губой, хриплые стоны и сбивающееся дыхание. Ему нравится чувствовать, что мне с ним безумно хорошо. Его проблема в том, что он меня любит, а я этим пользуюсь.
У меня уже горячо между ног и прикосновение его пальцев к коже чувствительных складок, когда полы халатика расходятся, заставляет меня на мгновение утратить над собой контроль и выгнуться с хриплым стоном. Я прихватываю губами мочку его уха, выдерживаю паузу и прикусываю кожу на шее. Ощутимо, но ровно настолько, чтобы Никита с хриплым выдохом положил свою руку поверх ткани брюк, направленным движением заставляя меня сжать пальцы и провести по его члену всей поверхностью ладони.
Хрена с два всё будет так, как ты хочешь, радость моя.
Вытаскиваю руку из его штанов, разворачиваю лицом к себе и толкаю к подоконнику.
Прежде чем он успевает что-то сказать, затыкаю ему рот поцелуем и тут же, не позволяя опомниться, расстёгиваю его джинсы и стягиваю их вместе с бельём. Отрываюсь от его губ и сползаю вниз – телом по телу.
– Диана, ты…
Его голос срывается на стон, когда я кончиком языка обвожу головку его члена и обхватываю её губами. Он выгибается, непроизвольно толкаясь в мой рот, вцепляется в подоконник так, что белеют пальцы.
Так-то лучше, Ник. Так-то лучше.
Втягиваю его в себя, совершаю глотательное движение и слышу его горловой стон. Медленно, сантиметр за сантиметром выпускаю его член из себя, потом сжимаю губы чуть плотнее и снова втягиваю. Это продолжается до тех пор пока сквозь Никиткины стоны не прорывается на выдохе моё имя:
– Ди…
Если бы я не была возбуждена так сильно, он бы так легко не отделался, но сейчас я хочу этого не меньше, чем он. Если не больше.
Кроме того, он и так заведён до предела.
Медленно выпускаю его член изо рта, поднимаюсь и мгновенно отступаю к столу, резко тяну его на себя. Он порывается увести меня в спальню – когда-нибудь я его точно прибью за его рыцарство в самые неподходящие моменты – но я резким движением стягиваю скатерть со всем содержимым прямо на пол и выдыхаю:
– Здесь. И. Сейчас. Так, как я люблю, – отталкиваю его руку, когда он порывается – мне бы его самоконтроль – снова ласкать меня между ног, и в моих интонациях звучит почти угроза, – нет.
Сейчас его не приходится просить дважды – он опрокидывает меня на стол и входит одним резким движением. Я почти ору – но это то, что мне нужно: сейчас и всегда. Я это знаю, и он это знает, хотя, когда всё закончится, будет ненавидеть себя за это. Ненавидеть и желать это повторить. Потому что это – бесстыдно разведённые бёдра, согнутые в коленях ноги, мои всхлипы, когда он двигается во мне, зажмуренные глаза и – по нарастающей – стоны, срывающиеся на крики – иногда бессвязные, иногда вполне членораздельные – это то, что ему нужно, как подсевшему на кокаин очередная доза. Его наркотик – я. Наркотик, с которого так просто не слезешь. Поймать среди криков «ещё» и «сильнее» своё собственное имя для него – нечто невообразимое, но такое бывает редко.
Сейчас я кричу, но уже от наслаждения, которое кратковременными вспышками дразнит изнутри, когда его член внутри до предела, а бедра задевают клитор. Его движения становятся более резкими, сильными, дыхание сбивается. Я чувствую, что он вот-вот кончит, и это только подстёгивает меня. В финале мы кричим оба, и я догоняю его с разрывом в какие-то секунды. Секс – это не спорт? Ха, расскажите это кому-то другому.
Самое натуральное соревнование, особенно в моем случае. Соревнование с точностью, да наоборот, потому что первое место победой не считается. Он почти лежит на мне, пытаясь отдышаться, а я разглядываю потолок, обнимая его одной рукой, и пытаюсь выровнять своё дыхание. К саднящей боли от резкого проникновения добавляется ощущение полного удовлетворения, и это то, что я называю временным кайфом.
Когда мы соскреблись со стола, у него было такое лицо, как будто он отымел самого себя.
Чисто теоретически я могу его понять. Но посочувствовать не могу. У меня никогда такого не было – чтобы с кем-то единственным, ни с кем больше: так, чтобы ни есть, ни пить и не спать. Так, чтобы до полного растворения в человеке, чтобы жить им, его болью, счастьем, его физическими ощущениями. Чтобы ловить кайф чувствуя приближающийся оргазм другого, а потом ненавидеть себя от того, что невольно позволил себе причинить ему боль. Пусть даже он от этой боли прётся, как кот по валерьянке – мой случай.
«Меня это убивает», – как-то написал он в телеге. Ник ведет закрытый канал для себя, но если я хочу что-то прочитать, я нахожу способ это сделать.
Хотя он слишком любит меня, чтобы полностью утратить контроль над собой, чтобы вцепиться рукой в мои волосы, насаживая горлом на свой член, или оттрахать так, чтобы я потом неделю ходить не могла. Ни по комнате, ни тем более по универу. Мне ни разу не удалось его на это спровоцировать, а когда я говорю об этом прямо, у него становится лицо, как у сиделки в психушке. Иными словами, с Никитосом я эту тему больше не пробиваю. Тем более что желающие находятся и без него.
Сейчас я смотрю на его потерянную физиономию и понимаю, что действительно убивает, что это не просто слова. Я это вижу, и мне скучно.
– Ты обедать собирался, – говорю я насмешливо, глядя на разбросанную по полу посуду, часть из которой даже уцелела. Запахиваю халат и иду к холодильнику, зная, что ответа не дождусь. Он сейчас чувствует себя ублюдком, и это его святое право.
Глава 3
ДианаНа лекциях мне всегда хочется спать. Что я и делаю, расположившись на последнем ряду. Сквозь монотонный стук дождевых капель по стёклам, который ещё больше навевает сон, сквозь полудрему доносятся отрывочные фразы:
«Здесь и далее…»
«… адаптации базовой модели анализа безубыточности».
«Переменные затраты также можно оценить в процентах от объема продаж…»
Как можно запихнуть столько посторонних предметов в обучение на юриста? Ума не приложу. Если бы программу составляла я, там все было бы по существу. Хотя мне и по существу скучно. Отец предлагал мне учиться за границей, но я отказалась. Сейчас вот думаю: почему?
На этой мысли и засыпаю, а просыпаюсь ближе к концу пары, устраиваюсь поудобнее, положив голову на руки. Крекер продолжает вещать свою финансовую муть, а я смотрю на Пуговку. Крекер – это наш препод, получивший своё прозвище за то, что у него постоянно что-то хрустит. Возможно, скрипучие ботинки – это несчастный случай, но скрипучая кожаная куртка, с которой остатки кожи осыпаются – это уже диагноз. А ещё по теории Вселенской Гармонии ему уже давно пора рассыпаться от старости, а не лекции читать.
Я молчу про очки.
Пуговка – это узаконенный вариант спортсменки, комсомолки, но, к сожалению, отнюдь не красавицы по аналогии с баяном из советского прошлого моих родителей. Роста в ней полтора метра в прыжке с цилиндром, пухленькая, но при этом абсолютно лишена сисек и задницы. Меня всегда интересовало, как живут такие люди, у которых кроме общественных заданий и учебы в жизни только постеры полуголых мужиков, Бриджертоны и сопливые книжки про любовь.
Сидит, с сосредоточенной мордочкой что-то строчит. Даже не на планшете, в обычной тетрадке.
Я достаю айфон и пишу:
«Если бы ты была Пуговицей, ты бы повесилась, застрелилась или утопилась?»
После чего отправляю Ники, которая сидит со своим парнем через два ряда от меня. Она смотрит на дисплей, улыбается уголком губ и пишет:
«Я бы просто не рождалась».
«Экономия в чистом виде», – отвечаю я.
«Времени и человеческих ресурсов», – подтверждает Ники, после чего поворачивается к Макару, он явно занят тем, что шарит у неё под юбкой.
Я пользуюсь моментом, делаю скрин и отправляю нашу переписку в общий чат группы.
Сейчас мне очень скучно, а реакция этой девицы может стать хотя бы отчасти забавной.
Вариант не бей лежачего – туфельки испачкаешь, это не про меня.
– Пуговица! – шепчу еле слышно. – Там про тебя в чате новости.
На меня оборачивается сидящий впереди наш отличник Антон Роговцев по прозвищу Куколд, но под моим взглядом тут же отворачивается. Пуговка открывает чат, читает, роняет ручку, краснеет. Заметно краснеет – даже уши. Наклоняется за ручкой, и я по её лицу вижу, что вот-вот заплачет.
Я тут же теряю к ней всякий интерес, погружаясь в свои мысли о том, чем и кем занять вечер. Никитос сегодня трудится в ночную смену. Ему гордость не позволяет не работать, хотя денег моего папочки с лихвой хватило бы, даже если бы мы жили втроем.
Звонок звенит, и однокурсники превращаются в растревоженных пчел. Все собираются, мгновенно срываются со своих мест, поэтому задание на дом Крекер выдаёт уже полупустой аудитории.
Мне в глаза почему-то бросается фраза «… инвестированный капитал» изо всего множества пунктов, что старикан старательно выводит на доске. Интересно, почему?..
Ники, которую Пуговка на выходе из аудитории награждает преисполненным гордости взглядом и с видом оскорбленного достоинства удаляется, смотрит на меня и насмешливо спрашивает:
– Астахова, тебе заняться больше нечем, как над лузерами прикалываться?
Разве мне нечем заняться?
Если только совсем чуть-чуть.
– Обиженные жизнью обычно издеваются надо всеми самим фактом своего существования. Поэтому я просто восстанавливаю вселенскую справедливость.
– Не хочешь волонтером к черепашкам поехать?
Ники тоже за словом в карман не лезет, на этом мы с ней и сошлись. Ну и на том, что она тоже кладет на приличия и мнение окружающих большой и толстый. В частности, она почти сбежала волонтером к этим самым черепашкам на остров, куда они приходят откладывать яйца. Исключительно чтобы позлить отца, но ее перехватили в аэропорту и вернули. В универ.
– Подумаю, Ромашка, – отвечаю в тон ей. – А ты опять билеты купила?
Ники ухмыляется, хотя терпеть не может это «Ромашка». Оно ей досталось за внешность: если я могу быть милой в исключительных ситуациях, то она так выглядит всегда. Миниатюрная блондинка с беби-фейс, плюс еще короткая стрижка… Мечта любого папика просто. Не липнут они к ней исключительно потому, что ее отец любому папику за свою дочу оторвет папское достоинство. Он у нее тоже из высшей лиги.
– Не связывайся с Ди, – советует Макар. – Она не в настроении.
Я приподнимаю брови и снова на глаза попадается «инвестированный капитал».
В этот момент в памяти всплывает лицо Шмелёва. Вот кто на самом деле заслуживает внимания. Шикарный мужик, просто шикарный.
Улыбаюсь Ники, подмигиваю ее парню и говорю:
– С моим настроением все окей. Ты даже не представляешь, насколько.
Кажется, я нашла, чем мне заняться в ближайшее время.
А точнее, кем. Но это уже только моё дело.
Андрей
Рабочий день закончился несколько часов назад. Я люблю это время, потому что для меня основная работа начинается после четырёх – по окончании всех совещаний, переговоров, встреч и решения текущих вопросов.
Джина любит смотреть, как я работаю – мне это абсолютно не мешает, а ей нравится. На каком-то этапе, когда глаза устают от искусственного света, я отрываюсь от монитора и смотрю на неё: застывшую изваянием в кресле напротив.
Я отслеживаю каждое её движение – подсознательно, и даже не сразу отдаю себе отчёт в том, насколько мне знаком каждый жест. Я изучал и исследовал эту женщину всё время с того самого дня, как увидел впервые. За пять лет знакомства мы не продвинулись в наших отношениях от постели ни на шаг – по обоюдному желанию, и никто из нас ни разу об этом не пожалел.
Я смотрю на её тонкие пальцы, сжимающие сигарету, потом перевожу взгляд на губы: такие же тонкие, плотно сжатые. Прямой, острый нос, светло-серые глаза, которые не становятся теплее, когда я встречаюсь с ней взглядом. Волосы уложены каждый раз одинаково, строгие офисные локоны, естественный блонд. В этом весь её образ: защитная мембрана, постороннему кажущаяся бронёй. Для человека, не знающего Джину так, как её знаю я, может показаться, что он имеет дело с безэмоциональной, жёсткой черствой бабой с яйцами, привыкшей подчинять и управлять. Я один из немногих, кто видел Джину Росс настоящей, и могу сказать, что она из тех людей, встреча с которыми оставляет неизгладимый след в твоей жизни.
Большинство окружающих нас можно прочесть, как открытую книгу. Пролог: причина появления перед тобой, первая глава – привычки и пристрастия, вторая – скрытые мотивы, третья – истинная цель и истинное лицо. Дальше листать имеет смысл только любителям сериалов. Джина был из тех, кого прочесть невозможно. Электронный вариант документов под грифом «Совершенно секретно». Файл зашифрован и закодирован – задачка не из простых даже для хакера с мировым именем. У меня не было мирового имени, хотя стаж по препарированию человеческих душ накапал приличный.
У меня была внешность, амбиции и пикантное прошлое. На этом Джина Росс – женщина-ловушка, попалась сама.
Когда я увидел её впервые, мне показалось, что мы не сработаемся – несмотря на то, что именно Джина настояла на моём приёме на работу. Моя новая CEO была резкой и жёсткой. Не только в решениях и общении, но и внешне: казалось, она вся состоит из острых углов и прямых линий. В ней не было внешней привлекательности, но было «что-то ещё», что мне на тот момент оказалось недоступно. Позднее я осознал, что именно это «что-то ещё» заставляло людей подсознательно тянуться к ней несмотря на тот барьер, который она воздвигла вокруг себя. В первый год нашего знакомства мне, как и всем прочим, показывали исключительно безупречную стену английской вежливой отстранённости – от мира в целом и от каждого в отдельности, пробиться через которую не представлялось возможным. Я не стремился стать к ней ближе, и на фоне всех, кто планировал и пытался приблизиться к Джи, оказался в выигрышном положении. Росс дважды обратила на меня внимание: первый раз – при приёме на работу, второй – когда осознала, что я не собираюсь развивать свою карьеру через её постель.
– Почему ты не хочешь уехать? – спрашивает она меня, затягиваясь и выпуская тонкую струйку дыма, которая мгновенно тает.
– Я родился в этом городе. Меня всё устраивает, – пожимаю плечами я.
– Понимаю, – произносит она, но по глазам вижу, что не понимает. Если я это вижу, значит действительно не понимает.
– Джина, – говорю я, – это сложно объяснить.
Будь на твоём месте кто угодно другой, я не стал бы говорить даже этого. Тебе я хотел бы объяснить.
Но я не стану.
– Знаю, – говорит Росс.
Молчу и тем самым соглашаюсь со всем, что было сказано ранее. Подвожу черту. Странный разговор: от начала и до конца странный. Вот что бывает, если свести в одной комнате англичанку и русского, которых четыре года связывала постель на фоне деловых отношений.
Мне потребуется время, чтобы привыкнуть к её отсутствию в моей жизни.
– Какие у тебя планы на Рождество? – интересуется Джина.
– Отдохнуть, – честно признаюсь я. Правда, в настоящий момент я ещё не представляю, насколько возможна реализация подобных планов.
– Как насчёт совместного отдыха?
– Планируешь познакомить меня с красотами Брайтона?
Я отдаю себе отчёт в том, что отвечаю вопросом на вопрос.
Удивлён ли я?
Пожалуй, нет.
Джина улыбается. Это нечто особенное – видеть улыбку на её обычно безэмоциональном, непроницаемом лице.
– Рассчитывала познакомить тебя с красотами Швейцарии, Андрей. Красота гор этой страны не сравнится ни с чем.
Мне нравится её акцент. Но значительно больше мне нравится, как она произносит моё имя.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Понимаю. Твоя семья…
Снова это отстранённое выражение лица, и я ловлю себя на том, что раздражён.
– Нет, не понимаешь, – перебиваю я, и получается слишком резко, – Ирина и Сергей в декабре полетят в Дубай. К тебе и ко мне это не имеет никакого отношения. Всё заканчивается, когда ты поднимаешься на борт самолёта.
– Хочешь, я останусь? – спрашивает Росс.
Она не понимает потому, что не хочет понимать. Как и любой человек. Не слышит не тот, у кого плохой слух, а тот, кто не хочет знать.
Джина не хочет остановиться, за неё это сделаю я.
– Не хочу, – отвечаю коротко, – дело не в твоём отъезде. Дело во мне.
Дело в том, что мы стали слишком близки друг к другу, а мне это совершенно не нужно. Никогда не будет нужно. Ни с кем.
Какое-то время в кабинете царит тишина – такая, что я слышу едва уловимый шум кулера в приемной. Джина курит и молчит, а я возвращаюсь к работе. Новый проект я планирую контролировать лично – по крайней мере, первое время. Листаю аналитику, ни на мгновение не забывая о присутствии Росс в моём кабинете. Сколько времени проходит до того, как она решает заявить о себе, я не знаю.
– Ты жестокий человек, Андрей, – произносит она, – и умеешь делать больно.
Эта Америка для меня открыта давно.
– Если бы тебе это не нравилось, – замечаю я, – тебя бы здесь не было.
– Тебя тоже, – коротко отвечает Росс, поднимается и отходит к окну.
– Справедливо.
Разговор окончен. Этот разговор. Мне кажется, что это один из тех логичных финалов в отношениях, о которых потом приятно вспоминать. Потому что всё, что будет после – лишнее. На мой взгляд, этот разговор уже лишний.
В любом случае, у нас с ней есть ещё месяц, и я этому рад. Полагаю, она тоже.
Глава 4
ДианаКак выяснилось, за тот случай с отцовским юбилеем Никита ни на шутку на меня разозлился. Во-первых, за то, что я припёрлась в полукоматозном состоянии, а во-вторых, за то, что я заставила его отыметь меня на кухонном столе, после чего свалила в неизвестном для него направлении, не сказав ни слова. Практически на весь день.
Выяснилось это не сразу, а в течение нескольких дней, что вполне в характере Мелехова. Всё это время он негатив в себе перемалывал, культивировал и молчал. Это его стиль: довести себя на медленном огне до кипения, после чего он взрывается, и мы начинаем орать друг на друга, как пара в олдскульном итальянском кино. Потом расходимся недели на две. В этот раз я предпочла скандалу игнор его претензий, оставила Никитоса дома подумать над своим поведением и пошла прогуляться на ночь глядя.
Я бродила по улицам, полностью увлечённая мыслями об интересующем меня объекте. Незримый Шмелёв со своим парфюмом шёл за мной по пятам, прочно зафиксировав запоминающийся образ на уровне подкорки. В вечер папочкиного юбилея мой разум был далек от реальности, но я могла поклясться, что наш поцелуй продлился чуть дольше, чем если бы я целовала того, кого от меня на самом деле тошнит. А значит, этим однозначно стоило заняться. Я уже не раз думала, как мне побыстрее дотянуться до вышеозначенного Андрея Николаевича. Рисовался всего один реальный вариант: только через моего папашу, читай через мой труп.
Меня осенило, когда по улице мимо прошла парочка: накачанный мужик и блондинка в лабутенах, повисшая у него на руке. Вышло практически как с голым Архимедом в общественной бане, когда он погрузил своё бренное тело в воду за вычетом того, что на мне была одежда, и вопль «Эврика» не состоялся.
Вместо этого я вытащила мобильник и набрала номер Олега Пашковского.
– Сильно занят? – поинтересовалась я, когда он ответил на звонок.
– Для тебя свободен.
– Я буду в кофейне рядом с домом.
Он приехал через полчаса, к тому моменту я уже сделала заказ и ела кусок трехэтажного торта, запивая его томатным соком. Томатный сок – это здоровье. Кто говорит, что я себя не берегу, пусть утрётся.
– Стильно выглядишь, – сказал он, усаживаясь рядом со мной за столик.
– Я всегда так выгляжу, – отрезала я.
Что есть то есть, я и в кроссовках с толстовками умею выглядеть как звезда, и в вечерних платьях в пол. Которые, к слову сказать, ненавижу.
К тому же самому слову сказать, Олег – один из папочкиных телохранителей и особо доверенное лицо, его правая рука и левая нога. Личный помощник помимо всего прочего. Именно так мы с ним и познакомились. Ему тоже хватило сомнительного счастья извлечения Дианы из ночных и тематических клубов, и из квартир в самых разных частях города, общения с родителями моих друзей и извинений за моё плохое поведение. Трахаться мы начали после того, как я вывалилась из родительского гнезда – около года назад. В последнее время наши встречи становились всё более редкими, и от этого более значимыми – для него.
В то время, когда у нас всё только начиналось, Пашковский был в моём вкусе – высоченный, накачанный, сильный. Через несколько месяцев качки вышли из моей моды, а Олег остался. Как-то так получилось. У него жена и две дочки, а я – для души. У меня для души типа Никита, а Олег – для тела.
Правда, всё это не то. Хватает на раз-два, потом опять меня бросает в крайности.
– Как дела-то? – интересуется он – чисто из вежливости, разумеется. Ему до моих дел – так же как и мне до его: от пизды до члена.
– Всё отлично, – говорю я, – а твои?
– Мои ещё лучше.
Подходит официантка, Олег заказывает какого-то невероятного размера бургер, единственный в меню, ещё какую-то хрень – я не прислушиваюсь. Жена в отъезде, не иначе. Детёныши у бабушки с дедушкой на блинчиках и кашках. Чисто семейный экстаз.
– Слушай, – ненавязчиво интересуюсь я, когда он достаёт нераспечатанную пачку сигарет в поисках чего-то в кармане, – тебе о чём-нибудь говорит фамилия Шмелёв?
Олег внимательно смотрит на меня, но я невозмутимо уплетаю торт. Тоже мне, физиономист.
Пашковский думает: судя по выражению лица, в его черепной коробке происходят сложные мыслительные процессы, замешанные на логических вычислениях и аналитике. Потом изрекает:
– Зачем тебе, Ди?
Умница, Олег. Зачем же думать, когда можно спросить?
Тем более что я скрывать ничего не собираюсь. Отпиваю сок, облизываю губы и поднимаю на него вполне однозначный взгляд.
– Надо.
Никакой конкретики, но для Олега более чем понятно: он меня видит – этого вполне достаточно. Он качает головой, широко ухмыляется.
– Зубки обломать не боишься?
Я ухмыляюсь в ответ:
– Не-а.
Он вдруг становится серьёзным. Хмурится, достаёт зажигалку, явно собираясь слинять покурить и соскочить с темы.
– Давай, рассказывай. Что за дела у них с папочкой? Что он за хрен с горы? – Я слегка подаюсь вперёд, облокотившись на стол, и нетерпеливо верчу в руках пустой стакан из-под сока. Хрупкий. Чуть сильнее сожмёшь – разлетится осколками, но и рукам мало не покажется.
– Представитель инвестора, второе лицо в компании. Директор по развитию корпоративного бизнеса, – говорит Олег.
– Вау, – выдаю я с такими фальшиво-восхищёнными интонациями, что он морщится, – мощно. Ну же, Олежек, делись дальше? То, что ты рассказываешь, и так можно в сети прочитать.
– По всей видимости, Шмелёв скоро станет генеральным управляющим филиала в нашем городе. Именно поэтому твой отец очень заинтересован в том, чтобы наладить с ним личный контакт.
– Я тоже, – прыснула я, – очень личный. Может, подкинуть папочке идею дружить семьями? И не только дружить…
Он смотрит на меня мрачно – сразу видно: юмора не оценил.
– А что с предыдущим первым лицом стало? – интересуюсь я.
– Иностранка, – пожал плечами Пашковский, – домой собралась.
