Возлюбленная Верховного Бестиара

По коридорам я шла словно в каком-то трансе. Если Савельев отправил меня к Богдану, значит, он точно знает о том, что тот на месте. Не говоря уже о моей роли во всей этой истории – о том, что Михаил потребовал от меня через артефакт связи.

Ненавижу их. Ненавижу их всех!

На этот раз стража у кабинета меня не останавливала, а вот секретарь – молодой мужчина, чуть выше меня, с уже начинающей расплываться озерцом по макушке лысиной, поднялся и поинтересовался:

– Вам назначено?

– Нет, но вы можете уточнить, сможет ли…

– Сможет.

Он меня почувствовал, что ли? Как иначе объяснить то, что Богдан распахнул двери в свой кабинет раньше, чем я успела договорить, а секретарь – хотя бы что-то ответить.

Я уже привыкла видеть его злым, хмурым, сосредоточенным, но настолько усталым, с темными, как дополнительные отпечатки Бездны, кругами под глазами – нет. Он всю ночь не спал? Или что-то произошло?

Зачем мне эти вопросы? Зачем, зачем, зачем!

– Зачем ты пришла, Алина? – эхом спросили меня.

Сухо, но без какой-то злости, ненависти или отвержения, как было в каждую нашу встречу. Я же должна была его соблазнить или использовать магию, но вместо этого продолжала просто стоять напротив и смотреть ему в глаза. Падая в них, как в Бездну.

Поэтому я быстро их отвела, даже зная, что это выглядит как бегство. В прошлый раз рассмотреть его кабинет я не успела, зато сейчас отметила что, в отличии от Михаила, который старался везде и во всем окружить себя роскошью, чтобы показать свой статус и свою власть – то, что у него неограниченные ресурсы, то, что он самый-самый, у Богдана в кабинете была достаточно простая обстановка.

Никаких вычурных подлокотников, бесконечно дорогих картин, статуй и ваз тысячелетних династий. Здесь было только то, что необходимо, а еще кабинет казался очень холодным. Возможно, потому что пасмурный день за окном как нельзя остро подчеркивал свинцово-серебристые портьеры, такую же, практически тон в тон обивку, темное дерево. Этот же серый день отражался в стеклянных дверцах шкафов и даже не пытался раскрасить напитанные ночной синевой стены.

– Пришла, чтобы поговорить, – все-таки ответила я.

Короткая пауза помогла мне собраться с силами, вспомнить, кто я есть и где я. И что мне предстоит сделать.

Вместо ответа Богдан указал мне на стоящее рядом с его столом кресло. Я же не могла не заметить хтианы на стене, пожалуй, единственное украшение этого кабинета.

– Это не может так продолжаться, – сказала я, когда он, пододвинув мне кресло, обошел стол и опустился в свое.

– Согласен, не может.

– Рада, что ты согласен. Потому что пока я здесь – по своей воле или нет, нам придется научиться сосуществовать под одной крышей.

Богдан усмехнулся:

– А если я не хочу этому учиться?

– Отправь меня назад. К Михаилу.

Это совершенно не способствовало достижению моей цели, но за все эти годы я так устала лгать, изворачиваться, притворяться, что сейчас могла позволить себе эту кратковременную передышку. Тем более что я не сказала ничего особенного.

Странно, но в отличие ото всех мужчин, которых я знала, усталость не сделала его старше. Напротив, она будто обнажила в нем черты, те самые черты, которые делали его молодым. Как будто он снял маску, показывая мне того Богдана, которого я знала. Просто самую чуточку повзрослевшего.

И от этого было невыносимо больно.

Настолько, что мне в самом деле захотелось услышать от него :«Убирайся!» Или чтобы он действительно отправил меня в Авенну. Вместо этого он произнес:

– Нет.

Так, словно обрубил саму возможность моего предложения, а еще возможность моего побега. Хотя бы такого.

– В таком случае я требую, чтобы ты…

– Ты требуешь, Алина?

Он поднялся так стремительно, что я не успела продолжить. Несколько шагов – и вот он уже нависает надо мной. Снова хмурый и злой.

– Да, я требую, – не спеша подниматься, произнесла я, – человеческого отношения. Я не прошусь к тебя в подруги или возлюбленные. Но я считаю, что общаться как цивилизованные люди и бестиары, мы можем.

На этот раз на меня в упор смотрел он. Долго, молча, так невыносимо тяжело, что я чувствовала собственное сердце как кусок свинца. Который кто-то запихнул ко мне в грудь и каким-то чудом или же рунной магией заставил биться.

– Я не стану общаться с тобой, – жестко произнес он, – как ты того требуешь. Ты не вправе ничего требовать. Особенно от меня, Алина.

– И чем же ты такой особенный? – снова полыхнув внутри, я вцепилась в подлокотники кресла, чтобы не наделать глупостей.

– Сомневаюсь, что ты забыла, Алина.

– Было бы что помнить.

Это была даже не Бездна. Что-то более стремительное, неуловимое и опасное. Я не успела опомниться, когда меня рывком вздернули на ноги и так же рывком притянули к себе.

– Зато я помню все, – низко и хрипло произнес он мне в губы. – Каждое мгновение. Каждый твой вздох. Каждый твой крик.

Если бы эти слова не резали так по живому, я бы, наверное, не смогла справиться с рвущимся из груди рваным дыханием. Сейчас же наоборот замерла. Невидимая рука сдавила горло и грудь, не позволяя ни двигаться, ни говорить.

– Поэтому я никогда не смогу общаться с тобой, как ты того требуешь. Потому что ты отравляешь мою кровь с того самого дня, как я тебя впервые увидел.

Последние его слова пришлись на хриплый рычащий выдох, и на нем же он запечатал мои губы своими. Перед глазами все поплыло, не держи он меня – за талию, поверх каскада волос за шею, я бы упала. Но я не упала, потому что меня снова держал он. Держал и целовал так, как умеет только он.

Хотя… откуда мне знать, как умеют другие, я ведь хранила в памяти только его. Его и эти поцелуи, от которых плыла земля под ногами. Я отвечала на них так жадно, глотая воздух, наконец-то ворвавшийся в мою грудь в полной мере. Словно пытаясь им насытиться: им, прикосновениями, этой близостью за все время, что мы были вдали друг от друга.

Мою ладонь что-то кольнуло, и я поймала себя на том, что глажу его лицо. С двух сторон, впитывая каждую черточку, скользя пальцами по легкой небритости резкого подбородка, сходя с ума от нежности и такой долгожданной возможности этих почти невинных ласк.