– Плохо, – отрывисто посочувствовал Илияш и вытащил из-за пазухи карту.
За время пути карта еще больше истрепалась и вытерлась, Илияш подносил ее к самым глазам, страдальчески морщился и водил пальцем по дырам и пятнам; утвердившись в некой важной мысли, проводник поднял на Станко довольные глаза:
– Завтра выйдем к замку. С пути бы не сбиться… Тут овражек должен быть, прямой, как стрелочка… Смотри по сторонам, ладно?
Станко рассеянно кивнул. Ему как-то сразу стало не до того.
Завтра. Всю жизнь готовился – и завтра. Радоваться бы… Откуда же это тягучее, холодное, тяжелое чувство?
– Молока хочу, – сказал Станко печально. Илияш сочувственно усмехнулся.
Днем, окончательно выбившись из сил, путники устроили привал. Доедали остатки сухарей, лежали, вытянув ноги, бездумно глядя в небо.
– Илияш, – сказал наконец Станко. – Илияш.
Тот чуть поднял бровь.
– Я хочу поговорить с тобой… Только… серьезно. Без смеха, ладно?
– Без смеха кисло будет, – протянул проводник, жуя травинку. – А впрочем, давай…
Станко собрался с духом:
– Послушай, ты воин… Тебе наверняка случалось… убивать.
– Я охотник, – сказал Илияш после паузы. – Я убиваю зайца, чтобы съесть его.
– Нет, – в голосе Станко скользнули просительные нотки, – я не о том… Поговори со мной откровенно, не прячься за свои шуточки… Тебе ведь случалось убивать и людей?
– Своими руками? – поинтересовался Илияш.
– Да… В бою.
– Случалось, – бросил Илияш коротко.
– И… что?
– Что?
Станко сел:
– Понимаешь… Я никогда никого не убивал. Мой учитель Чаба говорил, что мужчина… Ну, да не в этом дело. Я… боюсь струсить, Илияш.
Стало тихо. Проводник лениво перекатился со спины на живот. Выплюнул травинку, подпер подбородок локтями:
– Струсить? Надеюсь, ты по-прежнему не боишься стражи… Да и самого князя, кстати?
– Нет, – Станко облизал губы, – не боюсь… Я боюсь другого. Вот я победил стражу, вот я победил князя… И надо убивать его, а я… Ну, понимаешь?
– Нет, – сказал Илияш безжалостно. – Не понимаю. Ты мне все уши прожужжал уже – ненавижу, убью, убью… Врал, значит?
Станко потупился. Ему тягостен был разговор, но еще тяжелее носить в себе то новое сомнение, что без спросу поселилось в душе.
– Я не врал, – отозвался Станко медленно. – Я…
По небу с оголтелым карканьем пронеслась пара ворон.
– Я… – Станко не знал, что говорить, – я…
Он вспомнил перепуганное, с разбитым носом, с выпученными глазами лицо рыжего сынишки бондаря – своего главного обидчика. Рыжий лежал в пыли, дружки его сверкали пятками в самом конце улицы, а Станко – рваная рубашка, кулаки в ссадинах – орал прямо в эти белые от страха глаза:
– Есть у меня отец, понял?! Есть у меня отец! Он князь, понял, ты?! Он князь, я его сын, а ты – холоп вонючий, понял?!
Он вспомнил бледное, гордое до надменности лицо матери: «В тебе благородная кровь».
Зачем ей было гордиться князем – ведь он был ее позором?
Илияш смотрел насмешливо – и вместе с тем почему-то печально.
– Пошли, – сказал наконец, поднимаясь. – Нам еще идти и идти… до темноты.
Вскоре нашелся и желанный овражек – «прямой, как стрелочка». Станко он не очень-то понравился: идти удобно, а вот свернуть с дороги – поди попробуй…
– Не трусь, – говорил Илияш негромко, будто сам с собой, – главное – добраться до князя… А там сам увидишь, как обернется…
Станко тянулся следом и печально кивал.
Края овражка становились все круче и совсем уж задрались к небу, когда Илияш вдруг замедлил ход и стал. Станко остановился рядом.
Угнездившись корнями на левом склоне оврага, протянув толстую ветку поперек тропы, перед путниками стоял изрядных размеров дуб. Пышная крона говорила о мощи и здоровье старого дерева; на толстой горизонтальной ветке рядком висели шесть повешенных за шею трупов.
– Вот бедняги, – прошептал Станко.
Все шесть повешенных были с ног до головы облиты смолой; кое-где из черной заскорузлой массы виднелись белые оконечности костей. Одежда почти не сохранилась – но на ногах у каждого крепко держались кованые, просмоленные сапоги. В опущенной правой руке каждый мертвой хваткой сжимал боевой меч.
– Впервые… вижу, – Илияш сглотнул, – чтобы вешали с мечом в руке… Не знаю о таком поверье…
– Может быть, они сами… повесились? – нетвердым голосом предположил Станко. – Может, это был последний отряд… Горстка храбрецов… Они покончили с собой, но меча из рук…
– Что это за воины, которые вешаются? – презрительно оборвал его Илияш. – Позорная смерть… Для воров, бродяг… А эти – с мечами…
Оба стояли, переминаясь с ноги на ногу.
– А смола… зачем? – Станко старался не смотреть на черные остатки лиц.
– Смола – понятно, – бросил проводник, – смолой обливают трупы казненных… Чтобы дольше висели, чтоб другим было неповадно…
– Так их казнили?