Леон

Я снова справился с паникой, и тут же был вознагражден: на корме я увидел лодку, закрепленную найтовами почти над самой водой. Пригибаясь, оглядываясь, пошатываясь на палубе, я подкрался ближе, не веря, что бегство окажется таким легким. И правильно не веря: в лодке не было весел. Даже если у меня получится спустить ее на воду, я окажусь беспомощным среди волн и скоро сдохну от жажды.

Подумав об этом, я сразу почувствовал, как взялись соленой корочкой губы. Может быть, стоит рискнуть? Все-таки есть надежда, что меня подберет другое судно… Полно ведь историй о чудесных спасениях в море… Правда, их рассказывают выжившие, а те, что пошли на дно, беседуют теперь с рыбами…

Вода за кормой бурлила, как под мельничным колесом. Несколько секунд я просто смотрел на пенный след и видел разрозненные картинки из прошлого: чья-то свадьба на площади перед ратушей, белый шлейф невесты, белые облака над нашим домом почти касаются петуха на флюгере. Вот ведь как получилось, я никогда и не мечтал особенно о дальних путешествиях, мое место было – дома, в магазине, в мастерской…

Тряхнув головой, я заставил себя вернуться к действительности. Осмотрел найтовы, на которых крепилась лодка, и понял, что выбора нет: с веслами или без весел, я не смогу ее спустить, проще прыгнуть за борт. Но это я всегда успею. Тот человек, в рубке, – кто он? Смогу ли я с ним справиться? Или, возможно, договориться?

Я подкрался ближе и осторожно заглянул внутрь сквозь большое дымчатое стекло. Рулевой не стоял за штурвалом, как принято, а сидел, да и сам штурвал был небольшим, будто колесо на садовой тачке. Яркий свет мешал его разглядеть в первую секунду, но стоило мне внимательнее присмотреться – как человек за штурвалом почувствовал мой взгляд и обернулся.

То есть обернулась.

Впалые щеки, высокомерные злые глаза, волосы собраны в пучок и заправлены под кепку, единственная завитушка выбилась и лежит на щеке, будто проволока. В последний раз, когда я видел ее, она была фигурой на носу корабля, и вьющиеся волосы были вырезаны из дерева.

* * *

– Мы почти на месте. Смотри вокруг, здесь очень красиво.

Белый корабль сбавил ход, огибая волнорез, сложенный из серых и рыжих валунов. Я сидел в рубке, двумя руками вцепившись в кожаную подушку сиденья; открылся вход в бухту. Налетели чайки, крупные, наглые, завопили, закружились над судном впереди и сзади, и низко над крышей рубки, будто собираясь атаковать.

– Они думают, мы едем с рыбалки и чистим рыбу, – сказала Герда. – Рыбьи потроха обычно бросают за борт, вот чайки и слетаются. Хочешь есть? Сейчас приедем, причалим, зайдем в кафе…

– И закусим рыбьими потрохами?

Она рассмеялась, будто мне в самом деле удалось удачно пошутить. Всего лишь полчаса назад я валялся на палубе носом вниз, с руками, завернутыми за спину, и выслушивал заверения, что бояться не надо, все в порядке, мы скоро прибудем на место и мне ничего не угрожает.

Мы прошли между бакенами. Был, наверное, отлив, потому что под вертикальной каменной стеной виднелась полоска желтого песка с узорами водорослей, и по ней бродили серые птицы с носами как шило. Над водой, один за другим, скользнули три черных силуэта с неподвижными развернутыми крыльями. Таких птиц я раньше не видел.

– Это пеликаны, – сказала Герда. – Это их еще мало, иногда тут такие стаи!

– Слушай, – я прочистил горло. – А что ты хочешь… что я могу тебе предложить, чтобы ты вернула меня… откуда взяла? Ты ведь можешь, верно?

Она посмотрела через плечо и стала в точности похожа на деревянную фигуру на носу корабля:

– Леон… Ты будешь рыбу, или мясо, или просто гамбургер?

Я молча справился с разочарованием; теперь наш путь лежал по широкому каналу. В воздухе усилился незнакомый горьковатый привкус, а солнце светило так, что приходилось все время щуриться.

– На, – Герда достала из какого-то ящика очки с темными стеклами. Я нерешительно повертел их в руках – очень тонкая работа, и в то же время хрупкие, ясно, что быстро сломаются. Но когда я надел их, сделалось лучше, солнце уже не так досаждало, а поглядеть тут было на что.

Канал, по которому мы шли, казался густонаселенным и в то же время игрушечным. И у самой воды, и выше на холмах стояли дома – двухэтажные, трехэтажные, с огромными окнами и террасами. Вдоль берегов сновали лодки, парусники, незнакомые глазу суденышки, а впереди по курсу помещался, кажется, центр большого поселка – дома там были цветные, один ярко-розовый, другой светло-желтый, третий синий, и над ними белый маяк с голубой каемкой. Мое чувство, что я попал в ящик с игрушками, превратилось почти в уверенность.

– Нравится? – спросила Герда с такой радостью, будто сама все это построила.

Я встал, чтобы получше разглядеть. На берегах было людно: я видел мужчин и женщин, прогуливающихся по набережным, гребущих в крохотных лодчонках, просто сидящих на берегу. Почти все они были одеты вроде меня сейчас – в коротких штанах и открытых рубашках, мужчины и женщины, молодые и старые. Ну что же, по крайней мере, в меня не будут тыкать пальцами…

Герда невозмутимо вела корабль, и больше не казалась ни высокомерной, ни злобной, ни даже деревянной. Я снова решился заговорить:

– Герда… кто ты такая?

– А зачем тебе возвращаться, Леон? – Она не смотрела на меня, только вперед, и руки уверенно лежали на штурвале. – Я так поняла, тебя там собирались казнить…

– Пусть бы лучше казнили.

– Нет, не лучше! – Она обернулась на секунду, покосилась внимательным карим глазом. – Вообще не лучше, это очень противно, когда стоишь на эшафоте, колени подгибаются, от палача воняет чесноком…

Она оборвала себя, будто спохватившись, и снова уставилась вперед, где кружились чайки над водой.

– Ты что, – сказал я, потрясенный. – Тебя что, тоже… хотели казнить?!

Она повернула рулевое колесо и приняла чуть вправо, и совсем рядом пронесся маленький хищный челнок, тоже без парусов и весел, но такой быстрый, что волна от его хода заметно покачнула нашу яхту.

– Неохота вспоминать, – отрывисто призналась Герда. – На самом деле меня казнили, но давай об этом как-нибудь потом.

Волосы, собранные на затылке, открывали ее шею, тонкую и беззащитную с виду, и я представил себе все будто воочию: и палача в красной накидке с топором, и плаху, и эту тонкую шею с рядом выступающих позвонков…

Мои босые ноги замерзли, хотя вокруг было тепло, как жарким летом.

– Ты смотри по сторонам, – она повеселела, видно, придумала, как изменить тему. – Не удивляйся… Или, наоборот, удивляйся, тут будет много для тебя удивительного. Здесь творятся чудеса, ты еще поймешь, как тебе повезло!

Она широко обвела рукой берега и постройки, паруса и мачты в отдалении, и, будто повинуясь ее жесту, из-за зеленого холма взлетела железная птица с неподвижными острыми крыльями. Я разинул рот. Крылатый силуэт тяжело, но очень плавно направился вверх, до моих ушей донесся негромкий гул, и прежде, чем я успел проводить его взглядом, из-за холма поднялся другой, еще больше. Я инстинктивно пригнулся.

– Там рядом аэропорт, – сказала Герда. – А это самолеты. Они не опасны, это просто повозка с крыльями… Теперь представь, сколько ты чудес увидишь, а?!

– Мне не нужно ваших чудес, – сказал я и выпрямился, красный от унижения. – Я хочу вернуться домой! У меня есть семья и долг перед семьей. Есть свое дело. И у меня есть репутация… была, пока твои работорговцы ее не порушили!

– «Мои работорговцы»?! – кажется, мне удалось ее задеть. Раньше она говорила мягко, как с придурковатым ребенком, а теперь по-настоящему разозлилась. – Ты вообще думаешь, что несешь?!

Я оскалился, почувствовав слабину:

– Твой хозяин выдал ему банковский вексель! Он меня купил! Если это не работорговля, то я потрошеная рыба!

Говоря, я снова приложил ладонь к тому месту, где помещалось сердце: удостовериться, что потрошить-то меня потрошили, но не выпотрошили.

– Ты ничего не понял, – сказала Герда неожиданно спокойно. – Работорговец был только один, и он твой, а не мой, он из твоего мира. Тебя не купили в рабство – тебя, наоборот, выкупили на свободу. И он мне не хозяин, он мой учитель. И может стать твоим учителем, если ты очень постараешься и тебе повезет.

– Мне уже повезло, – я чуть не поперхнулся собственной желчью.

У пристаней полно было судов и суденышек, с мачтами и без мачт. Гладкие бурые тюлени лежали на пирсах, не обращая внимания ни на людей, ни на чаек. За рядами кораблей виднелась набережная; мы подошли почти к самому маяку.

– Ты понятия не имеешь, как устроен мир. – Герда ловко провела наше судно в узкий коридор между чужими бортами. – Я тоже такой была.

* * *

Все, чем торговали в этом трактире, было нарисовано прямо на стене, и я оценил отличную идею – не надо гадать, чем тебя здесь накормят, достаточно ткнуть пальцем.

– У меня нет денег, – сказал я Герде.

– Не в деньгах счастье, – отозвалась она, и я даже не понял, издевается или нет.