Виртуализированный мир капитализма

Наиболее крайней формой такого уничтожения и, соответственно, регулирования капиталистического производства является война. Производство ради производства оборачивается производством ради уничтожения. Война как «естественный» регулятор производства, который уничтожает уже произведенные потребительные стоимости и уже произведенное потребление, чтобы расчистилось место для нового приложения капитала, для его роста. Война интересна в экономическом отношении не только как инструмент передела сфер влияния между монополиями, но и как виртуализированная общественная «практика», обеспечивающая существование (воспроизводство) не только определенного победившего капитала, но и капитала как такового – капитала как общественного отношения.

С товаром как необходимым моментом движения производственного капитала мы встречаемся дважды. До сих пор мы делали упор на вновь капиталистически произведенный товар Т?. Что же касается «первой встречи» Т(рс+сп), то некоторые ее аспекты остались вне нашего внимания. Однако, «первая встреча» не менее важна, чем вторая Т?. Присмотримся теперь к Т(рс+сп) повнимательнее. Здесь стоит отметить следующее. Для капитала не имеет значения, были ли такие товары, как рабочая сила и средства производства произведены капиталистически, или в результате простого товарного производства, или вынесены на рынок как излишек, появившийся в натуральном хозяйстве. Это безразличие существенно. С ним связано воспроизводство и производство докапиталистической отсталости в капиталистическом мире.

Для капитала в его функционировании важно только то, чтобы за как можно меньшую стоимость, воплощенную в деньгах, получить как можно больше потребительной стоимости. Это обстоятельство, когда капитал становится господствующим общественным отношением, играет важнейшую роль. Оно обуславливает существование и производство докапиталистических форм эксплуатации при капитализме. С этим было связано столь долгое существование крепостного права в России, рабства в Америке. Производство и в помещичьем хозяйстве, где использовался труд крепостных, и на хлопковых плантациях Юга США было товарным, но способ эксплуатации человека человеком здесь докапиталистический. И эти докапиталистические способы, в конечном счете, определялись именно капиталистическим производством и функционированием производственного капитала в Европе, а не наоборот.

В зависимости от конъюнктуры рынка капитал и сейчас постоянно возрождает те или другие формы эксплуатации, которые господствовали или были в наличии при феодализме или рабовладельческом строе. Именно это обстоятельство свидетельствует о том, что пока капитал будет господствующим общественным отношением, эти способы эксплуатации будут с необходимостью воспроизводиться в том случае, если они будут выгодны для функционирования производственного капитала. Это справедливо как относительно производства средств производства, в основном, сырья, так и для производства рабочей силы.

В своем стремлении дешевле купить как можно более качественную рабочую силу капитал, наступая на труд, заставляет трудящихся часть потребительных стоимостей, нужных для производства рабочей силы, доставлять себе с помощью натурального хозяйства. Это относится не только к выращиванию картошки на дачном участке, но и к ежедневной домашней эксплуатации, поскольку заработная плата не позволяет работнику покупать на нее все, что нужно, полностью готовым для употребления, и поэтому полное восстановление рабочей силы работника вынужденно обеспечивается трудом членов его семьи.

Таким образом, капитал не просто консервирует, а, в зависимости от ситуации, вновь вызывает к жизни такие в условиях промышленности, казалось бы, бессмысленные разнообразные виды труда в индивидуальном домашнем хозяйстве. Произведенные капиталистически с помощью современных технологий вещи, которые нужны для восстановления рабочей силы, конечно же, продукты меньших трудозатрат, чем в условиях личного хозяйства, но последние не обладают стоимостью, а только потребительной стоимостью для трудящихся, а потому и ничего не стоят капиталу при покупке рабочей силы. Поэтому различные виды домашнего рабства тоже, в зависимости от ситуации на рынке, то отмирают, то опять возрождаются.

Все рассмотренные выше общественные свойства моментов кругооборота капитала как Т, так и Т?, соответствуют общей для них товарной форме – срощенной в товаре потребительной стоимости и стоимости, а потому в движении общественного капитала постоянно переплетаются и обуславливают друг друга. Хотя Т? порождает, казалось бы, собственно виртуализацию, а Т докапиталистическую некапиталистическую капиталистичность, однако и то, и другое воспроизводит частный характер присвоения продуктов труда и держится на нем. Производство более дешевой рабочей силы, которая обеспечивает себя сама потребительными стоимостями, часто совпадает с определенными практиками потребления, а потому в таком производстве докапиталистической некапиталистической капиталистичности задействованы самые передовые технологии производства потребления.

Рассмотрев свойства товара как основы виртуализации, мы переходим к собственному, заложенному в его же специфике, полюсу товара – к деньгам. Эту форму производственного капитала мы до сих пор не рассматривали. Однако она не менее существенна, чем остальные формы.

Д-Т(рс+сп) – П…..Т?-Д?-Т(рс+сп) – П…..Т?-Д?-Т(рс+сп) – П…..Т?-Д?..

Деньги выполняют здесь функцию капитала потому, что они – деньги, то есть квитанции на право пользования чужим трудом. Однако деньги являются деньгами только в отношении с другими товарами. Потому чистый рост стоимости в форме меновой стоимости – рост денег, не связанный с товаром (потребительной стоимостью, слитой со стоимостью), в общественном масштабе является бессмыслицей. В каждом отдельном случае, когда такое имеет место, налицо реальная (действительная, а не только в сознании) общественная иллюзия. Эта иллюзия тоже исходит, в конечном счете, из движения производственного капитала, производится в результате его функционирования как побочный продукт товарного производства. Эта иллюзия – не обман, а момент идеальности денег.

Деньги в своих идеальных функциях действуют точно так же, как и религия, будучи иллюзорным отражением в сознании реальных общественных отношений, она влияет на вполне реальные жизни людей и определяет их. И точно так же, как религия становится отдельной профессией, чистая меновая стоимость становится функцией отдельных капиталов. Этот момент характерен для денег вообще и для капитала вообще; наиболее точно он выражен в ростовщическом капитале, где в отличие, скажем, от торгового капитала, деньги вообще не меняют своей формы – Д…Д?. Этот капитал, точно так же, как и торговый капитал, существовал еще задолго до производственного капитала. В таком случае, скажут, причем здесь виртуализация – капиталистическая некапиталистическая капиталистичность?

Но ростовщический капитал не оказывает обратного влияния на организацию товарного производства. Поэтому разгадку особой роли денег при капитализме следует искать в той роли денег, которую они играют в производственном капитале, в функциях денег как производственного капитала. Об этом в свое время писал Ленин, в частности, о новой роли банков в эпоху империализма и особенностях финансового капитала. Он выделил основные существенные черты, характерные для монопольного капитализма. Для отдельного капиталиста и для целых отраслей приложение денежного капитала в современную эпоху приобрело особое значение. Оно играет в известной мере самостоятельную и даже определяющую по отношению к функционированию отдельных производственных капиталов роль. Но деньги сами по себе не обладают стоимостью. Они обладают ею только в отношении со всеми другими товарами, как эквивалент их стоимости, как всеобщий эквивалент. И в процессе делания денег интерес представляет именно это отношение, деньги как это отношение. Чтобы это отношение вообще имело место, стоимость должна постоянно производиться как характеристика товаров вместе с ними. И только в связи с этим процессом производства она в дальнейшем может входить потенциально или реально в сферу чистой меновой стоимости. Только потом она может быть перераспределена, причем, только способом, который уже заключается в товарной форме продуктов труда.

Деньги как товар, потребительной стоимостью которого является его меновая стоимость, в движении капитала перестают быть связаны с потребительной стоимостью того товара, который первоначально был деньгами. В своих функциях деньги заменяются денежными знаками, и от этого процесс нисколько не страдает. В ряде функций они используются лишь как воображаемые счетные деньги, в своей функции средства платежа могут служить гарантией множества потенциальных платежей и т. д. Мало-помалу эти функции начинают сливаться с денежными знаками, а не с денежным товаром, который они когда-то обозначали. Это первоначально происходило потому, что раньше денежные знаки представляли собой «твердые» деньги (то есть такие, которые гарантировались товаром). Однако дальнейшее движение меновой стоимости отрывается и от денег-товара, срастаясь с денежными знаками (бумажные они или электронные – значения не имеет). Для процесса обмена как такового и для процесса кругооборота капитала, где эти знаки выступают как деньги, важно только то, чтобы они могли выполнять общественно-значимые функции денег: служить средством обмена, обращения, средством платежа, средством накопления и мировыми деньгами. В «Капитале» Маркс подчеркивал, например, что когда дело касается международной торговли, то в качестве денег обращаются не денежные знаки, принятые для хождения в одной стране, а золото – реально обладающее стоимостью. Рынки, ставшие теперь единым разветвленным мировым рынком, могут обслуживаться в этой функции денежными знаками, лишь бы только они приобрели всеобщее значение. Это, между прочим, и было констатировано фактом отмены золотого стандарта доллара. Доллар после этого не перестал выполнять функцию денег. Более того, с того времени появились такие разновидности денежных знаков, полноправно выполняющих функции денег, которые никогда не были связаны с определенным реальным товаром, обладающим потребительной стоимостью и стоимостью, как это было со знаками золота. Вот где царство симулякра французских постмодернистов!

Но деньги не производят стоимость, деньги не есть стоимость, а только форма ее существования и проявления как чистая меновая стоимость. Само существование симулякра означает, что есть реальная материальная основа – реальные общественные отношения, порождающие симуляцию, да еще и в возрастающем масштабе. Разгадку тайны господства финансового капитала над производственным в современном мире нужно искать в самом характере товарного производства, в специфике производства товаров, в кругообороте производительного капитала и тех функциях, которые деньги выполняют в процессе этого кругооборота. Финансовая виртуализация собственной природы не имеет. Разновидности капитала, связанные с обращением и перераспределением стоимости, а также сферой нетоварного производства, функционируют капиталистически только в связи с функционированием производственного капитала при империализме. Здесь стоит лишь указать на это обстоятельство, чтобы отослать читателя опять к товару и ко всему тому, что было сказано выше о товаре, так как финансовая виртуализация – лишь свое другое товарной виртуализации в обществе господства капитала – проявление проявления. Поэтому сам по себе анализ виртуализации, исходящий из денег, представляет для того, чтобы понять ее сущность, такой же малый интерес, как и анализ религии без изучения тех общественных условий, которые порождают те или иные ее формы. Поэтому мы сосредоточимся на производственной виртуализации, исходящей из товара.

Источники

1. Маркс, К. Капитал. Критика политической экономии: пер. с нем.

Т. 2 / К. Маркс // Маркс К. Соч. / К. Маркс, Ф. Энгельс. – 2-е изд. Т. 24. – Москва: Издательство политической литературы, 1961, —644 с.

Производство и потребление образа жизни как момент виртуализации

Настоящая работа публиковалась по ходу написания. Это позволило увидеть, услышать и учесть разные точки зрения на поднятую проблему, услышать критику. Поэтому позволим себе напомнить, что общая цель работы – раскрыть логику виртуализации социально-экономических процессов, которая состоит вовсе не в использовании современных компьютерных технологий, а в том, что капитал как общественное отношение в своем становлении ведет к выходу производства за пределы товарной логики и, тем не менее, этот выход остается в рамках этой логики, являясь условием того, чтобы товарное производство и воспроизводство капитала вообще было возможным. Общественные отношения в этой системе производства отрываются от своей основы, но именно в этом отрыве и через этот отрыв эта основа воспроизводится. Такое положение вещей определяет использование передовых, некапиталистических уже по сути технологий по-капиталистически и определяется таким их использованием. С другой стороны, оно неразрывно связано с откатами на доиндустриальный уровень производства и производственных отношений в эпоху империализма.

Если не понять, как возможно разрешение этого вполне реального противоречия, невозможно и разработать стратегию выхода на новый уровень общественных отношений. Поэтому важно найти ответ на вопрос: могут ли быть моменты виртуализации точками разрыва, позволяющими изменить характер использования технологий? Если возможно, то как через них общественные отношения могут двигаться дальше в направлении уничтожения вещных отношений и вещного характера труда, к коммунизму?

Варианты ответов на этот вопрос («да» или «нет»), которые доводилось слышать в ходе обсуждения такой его постановки, основаны, к сожалению, только на общеисторическом оптимизме или пессимизме. Хотя, справедливости ради, нужно отметить, что как для одного, так и для другого есть основания. Именно поэтому все эти доводы нельзя оставить без внимания. Но для нас поднятый вопрос является чисто практическим. Его можно сформулировать и так: какие необходимые и достаточные социальные условия для перехода на новые основания общественного развития должны быть налицо в мире виртуализированных социальных процессов? Или, если еще проще, что делать для того, чтобы стало возможным девиртуализирование, выход за пределы современного товарного производства? Нужно понять, при каких условиях это возможно, а при каких точно нет, и, что самое важное: как одни условия можно превратить в другие. На этот вопрос хоть сколько-нибудь удовлетворительного ответа пока, к сожалению, нет.

В связи с этим хотелось бы прояснить саму постановку вопроса, изложенную в главе «О некапиталистической капиталистичности».

Но сначала надо ответить на одно замечание, чтобы обозначить позицию – точку ангажированности, с которой вообще затеяно это исследование. Из всех устных и письменных комментариев по существу внимание привлекла точка зрения о переоценке значения теории для социализма, который, по сути, и есть период революции. Автор этого замечания утверждает, что крах социализма не может быть объяснен недостаточностью развития марксистской теории и допущенными ошибками. «Наоборот, сама эта недостаточность, ошибки и предательство могут и должны быть гораздо проще объяснены вполне материалистически, исходя из определенных объективных условий времени и места, которые не давали возможности человечеству выйти за пределы развития капитализма, поскольку сам капитализм к этому времени еще не достиг определенной степени зрелости, позволяющей успешно реализовать этот переход», – утверждает критик. Что ж, утверждение вполне материалистическое. Общественное бытие определяет общественное сознание – важнейшее положение материалистического понимания истории.

Вопрос заключается только в том, можем ли мы абсолютизировать это положение, распространив его на всю историю человеческого общества (прошлую и будущую). То, что общественное сознание будет всегда осознанием общественного бытия, бесспорно[4 - Само это бытие стоит понимать как развитие общества, а не как наличное бытие.]. Но на определенном этапе само это общественное бытие должно сообразовываться с сознанием, если сознание – не только продукт, но и условие развития общества. По мере выхода за пределы общественно-экономических формаций, где сознание было лишь продуктом и отражением, это соотношение с необходимостью должно переворачиваться. Движение от формального обобществления к реальному, освоение социальной формы движения материи как раз и заключается в переворачивании этого отношения. Необходимо сознательное построение общественной жизни, с использованием понятых законов общественного развития и законов преобразования этих законов, чтобы вырваться из-под их стихийного действия. Потому наличие достаточно развитого сознания является необходимым, хоть и недостаточным условием для развития по социалистическому пути, условием перехода к коммунизму. Общественное сознание должно определять общественное бытие, а следовательно, в конечном счете, само себя. А для этого такое сознание должно хотя бы просто быть в наличии. Для начала должны быть теоретики, чтобы оно было живым.

А теоретики в эпоху экономических общественных формаций и до определенного момента в переходный период являются, к сожалению, отнюдь не массовым и даже не серийным «продуктом». Теоретики в силу существования общественного разделения труда остаются штучным продуктом. Капитал непосредственно марксистских теоретиков производить никогда не станет, да и непосредственное общественное бытие легко формирует сознание чиновника, кассира, программиста, специалиста по продажам и т. д., но не революционно-теоретическое сознание. Более того, если в эпоху Модерна воспроизводилась рациональность как момент самосознания культуры, то на современном этапе целостно-рациональное сознание уже не воспроизводится даже в такой сфере, как философия. Это происходит в той мере, в какой она остается замкнутой в своем поле. Неслучайно во второй половине XX века начался поход против логоцентризма и логоцентрического пафоса Модерна. И именно эта философия становится наиболее доступной и наиболее популярной. Потому еще большую актуальность как в переходный период, так и сейчас, в эпоху отката в капитализм, приобретают эти слова Ленина: «В особенности обязанность вождей будет состоять в том, чтобы все более и более просвещать себя по всем теоретическим вопросам, все более и более освобождаться от влияния традиционных, принадлежащих старому миросозерцанию, фраз и всегда иметь в виду, что социализм, с тех пор как он стал наукой, требует, чтобы с ним и обращались как с наукой, т. е. чтобы его изучали» [2, с. 27]. Потому мы специально обратили внимание на это важнейшее обстоятельство во введении.

Тут не менее важен еще такой момент. Необходимым условием для перехода является не развитие капитализма самого по себе, а развитие производительных сил при капитализме. Именно развитие производительных сил имеет важнейшее определяющее значение и является необходимым условием перехода. В этом весь гвоздь, а не в развитии капитализма как такового. Более того, капитал как сущностное и существенное условие для развития производительных сил не может до конца выполнить свою историческую роль при капитализме. Доводить логику капитала до конца нужно сознательно. Именно поэтому при империализме, поскольку не осуществляется этот переход, социально-экономические процессы виртуализируются.

Перейдем теперь к постановке вопроса о виртуализации как о некапиталистической капиталистичности. От некоторых критиков, которые в идее некапиталистической капиталистичности, кроме тавтологичности терминологии, увидели собственно идею, поступило следующее замечание о том, что чистых форм не бывает в принципе: «При переходе от родоплеменного строя к классовому из натурального хозяйства возникают одновременно все уклады классового общества – мелкотоварное производство, рабовладение, феодальная зависимость, наемный труд, частный капитал, государственный капитал, и это при том, что натуральное производство никуда пока не исчезает, а продолжает существовать наряду с другими формациями и укладами». И с этим сложно не согласиться, но существенна методологическая основа критики: «Способ производства определяется по ведущему укладу. В этом случае можно, конечно, вести речь о «неазиатской азиатчине», нерабовладельческом рабовладении, нефеодальном феодализме, некапиталистической капиталистичности, то есть о том, как другие уклады и формации существуют в условиях азиатского способа производства, рабовладельческого, феодального и капиталистического». Можно, конечно, подойти к делу и так, тем более, что, когда речь идет о вопросах перехода, эти моменты важны. Полностью чистых форм действительно не бывает. Однако суть дела вовсе не в этом. И даже дело не в том, что все докапиталистические уклады, так или иначе, основаны на натуральном, а не на товарном производстве.

Методологически такой подход, с нашей точки зрения, абсолютно неверен. Способ производства определяется вовсе не по ведущему укладу, если понимать ведущий уклад преобладающим количественно, а по определяющему все остальные экономические отношения, то есть общество как целое. И дело именно в этой логике целостности. Без нее нельзя понять современный империализм именно как целое. Потому-то автор этого весьма дельного замечания и говорит о капитализме и внешней по отношению к нему некапиталистической периферии, рассуждая именно об империализме, об эпохе, когда капитал как общественное отношение определяет существование всех докапиталистических укладов. Все эти уклады важно понять как единый процесс, осуществляющийся в общей логике современного капитализма и капитала как самовозрастающей стоимости. И с этих позиций анализируются упомянутые в первой главе моменты виртуализации, а также ее связь как с капиталом как сущностным и существенным общественным отношением, так и с постоянно воспроизводящимися докапиталистическими отношениями в капиталистическом обществе.

Теперь вернемся к современной виртуализации, а именно к такому моменту виртуализации, как производство образа жизни как потребительной стоимости для капитала и потреблению образа жизни. Важнейшим ее моментом является капиталистическое использование и развитие технологий, которые вполне могут позволить анализировать, планировать и производить определенную деятельность людей. Налицо частичная практическая освоенность социальных процессов. Такие технологии, то есть освоение социальной формы движения материи, причем на уровне индустрии практик, начиная с математического анализа больших массивов данных как инструмента учета и контроля, до разнообразнейших маркетинговых стратегий, которые предполагают не просто воздействие на индивида, чтобы он что-то покупал (и даже не просто формируют образ жизни, который предполагает определенное поведение потребителя-покупателя), а и дальнейшую работу самих индивидов в свое «свободное» время на продуцирование тех или иных паттернов поведения – факт. Бесспорно, с этим фактом нужно не только считаться, но научиться иметь дело. Социализм предполагает освоение этих технологий и применение их в общественных масштабах с целью всестороннего развития членов общества.

Но именно поэтому важно учитывать, что в современном капиталистическом обществе освоение социальной формы движения на уровне отдельных процессов жизнедеятельности (причем, все более дробных) не ведет к освоению, то есть сознательному управлению развитием общества как целого. Глядя на современные глобальные процессы, на надвигающуюся мировую войну, становится очевидно, что такое частичное освоение на выходе лишь усиливает стихийность и неподконтрольность человеку действия законов общественного развития, ускоряет и усиливает те неизбежные тенденции, определяющиеся конкуренцией между монополиями, которые связаны с реализацией этих законов. И это просто факт, который не только нужно констатировать, но и понимать.

Такое точечное освоение социальной формы движения материи позволяет, в том числе, утилизировать протест, вводя его в приемлемые рамки на уровне постоянно репродуцирующихся законсервированных способов действия, не выходящих за пределы виртуализированных практик. И, тем не менее, появление таких технологий, по сути уже некапиталистических, в определенных социальных условиях может стать одной из важнейших предпосылок перехода на высшие основания общественного развития. Капитал создал и создает технологии непосредственного нетоварного производства, пусть даже и весьма ограниченно. Но в этой связи возникает проблема, которую в общем можно сформулировать так: как развитие такого производства относится к развитию (развитию в том смысле этого слова, который в него вкладывает диалектическая традиция) производства товаров, обладающих стоимостью? Каким образом и при каких условиях можно использовать эти технологии для выведения производства человека из-под логики производства вещей, в которую также вписывается и производство людей под вещи? А для этого нужно разграничить их с теми условиями, которые препятствуют этому, понять те существенные ограничения их использования в борьбе с капиталом, которые заключены в тех способах их использования, которые определяются их функционированием в процессе воспроизводства капитала.

Присмотримся к этому процессу поближе. Что именно имеется в виду под словом «непосредственное», когда говорят о непосредственном производстве человека? Об этом уже шла речь выше, однако, важно специально обратить внимание на это.

В первую очередь, имеется в виду то производство, когда именно люди, а не какое-либо другое сырье, являются материалом труда. В результате труда они преобразуются в людей с определенными социальными органами, определенными качествами, установками и стереотипами поведения, нужными тем, кто оплачивает это производство. Речь идет как о производстве потребителя, так и рабочей силы. До определенного возраста (а отчасти вообще до конца жизни человека) это производство – абсолютно кустарное, вынесенное в домашнюю сферу. Став пригодным сырьем, произведенным в семье или в ее суррогатных заменителях[5 - Общество еще не выработало пока на самом деле альтернативных форм общественного воспитания. Этот процесс уже начался, хоть и был прерван. Современный детский дом или другое детское учреждение сейчас реально – недосемья, плохой заменитель семьи, и так обществом и воспринимается.], индивид попадает в различные сферы индустрии человека, где непосредственно становится материалом труда. С одной стороны, в сфере образования человеческого индивида производят как рабочую силу и как лояльного властям гражданина, способного бунтовать только в приемлемых для системы формах. С другой стороны, его производят как потребителя, и в этом отношении технологии пошли намного дальше, чем образовательные – от общества потребления не просто к обществу переживания, как утверждали западные теоретики, а к обществу потребления переживания.

Дело в том, что человеческие индивиды, как действующие определенным образом существа с определенными социальными органами, могут быть произведены двояким образом: или опосредованно, то есть опосредованно вещами, как побочный продукт их производства и функционирования, или непосредственно, но не с помощью воздействия на каждого индивида по отдельности, а путем производства коллективов и коллективности, в которой они формируются. В этом смысле, например, страшилки о том, что посредством информационных технологий зомбируют каждого отдельного человека, уже не актуальны даже как фантастика.

Жизнь пошла намного дальше, поскольку производятся коллективы, причем интернет, разнообразнейшие коммуникации и социальные сети здесь являются просто технической базой, а не технологией. К идее о коллективе, разрабатываемой в советской педагогике и философии, подошли совсем с другой стороны: ее взяли на вооружение и успешно используют в разнообразнейших стратегиях продвижения продуктов – от банальных предметов быта до политической идеологии. Экономика уже превратилась в непосредственную педагогику. Причем в педагогику коллективов. То, что капитализм по большому счету не освоил в сфере образования, он прекрасно освоил в выросшей и все более возрастающей другой сфере производства человека.

И тут важна природа производимой коллективности. Ведь характер этой коллективности, по большому счету, является определяющим для производства образа жизни. Во многом производство образа жизни полностью совпадает с производством этой коллективности. Выше не зря была упомянута семья как место, где человек производится, если так можно выразиться, кустарным способом. Но на создание именно таких кустарных производственных ячеек семейного типа, именно такой коллективности, где индивиды производятся ремесленно, не с использованием всех достижений современной науки о человеке, передовых технологий работает целая передовая индустрия. Такая коллективность тиражируется через функционирование индивидов в более дробных по сферам жизнедеятельности, и в то же время, более глобальных частичных коллективах. И даже неуспешность семьи здесь заложена.

Неполная семья – это тоже семья, распадающаяся семья – это тоже семья. И даже живущий без семьи в собственном доме отдельный индивид тоже является семьей в хозяйственном плане постольку, поскольку он осуществляет потребление и присвоение в индивидуальных формах. Такие семьи – тоже часть индустрии. Идеал потребления-переживания как непосредственного общения членов семьи не должен быть досягаем, а запросы – удовлетворяться лишь частично, да еще и таким образом, чтобы это формировало новые запросы. Причем семьи сами их продуцируют, для чего достаточно лишь запустить процесс. Это необходимое условие существования современной индустрии человека. Поэтому-то тенденция к отмиранию семьи как социального института остается только тенденцией.

Индустрия семьи является важнейшим элементом индустрии человека более высокого порядка, в котором налагаются друг на друга различные элементы мнимой коллективности и мнимого СОбытия с другими людьми как мнимых соБЫТий. И в этом производстве учет и контроль осуществляется именно в событийности и самой этой событийностью. Производство действия подменяется информацией о нем, и производство этой информации становится неотъемлемой частью как рабочего, так и свободного времени современного индивида. Перепроизводство информации – и затрата огромнейших человеческих ресурсов на это производство, что неразрывно связано со все усиливающейся бюрократизацией сфер общественной жизни, связанных с капиталом опосредованно (образование, гос. управление и т. д.), вытекает из этой логики виртуализации. И дело тут даже не в том, как через нее производятся и консервируются определенные способы поведения. Бессодержательность формы – это ее определенное содержание, как бы странно это ни звучало. И это содержание неразрывно связано со всеми другими моментами виртуализации.

Большой брат может смотреть за тобой, но ему это не нужно. Он может поглядывать лишь изредка, потому что ты сам смотришь за собой и за другими, сам производишь себя под нужды корпораций. Тут «экономика лайка» еще более антиутопична, чем все известные антиутопии. Причем, что важно, это экономика создания человека как потребительной стоимости для капитала, а не создания стоимости, без которой стоимость как общественное отношение не может воспроизводиться. И тут, если уж дальше продолжать образный ряд, скорее уместна аналогия с огромнейшим Шоу Трумана[6 - Американский фильм 1998 года, повествует о человеке, вся жизнь которого – реалити-шоу.], в котором мы все являемся и Труманами, и актерами, и статистами, и зрителями.

В этой ситуации и с этими технологиями может иметь колоссальные значение сочетание двух идей. Уже упомянутой идеи Макаренко о коллективе и организации его работы так, чтобы он был ориентирован и обеспечивал непосредственную деятельную связь коллектива и каждого его члена с обществом, которую капитал может использовать только наполовину. Поскольку в макаренковской формуле «самоуправление + пром. фин. план» [3] заложена не просто идея развития коллектива, а включение каждого его члена в общественную жизнь как действующего по меркам общества как целого, а не частичных и часто мнимых коллективов, в которые включен индивид. Ведь дело не только в том, чтобы создать для всех и каждого формальную возможность освоения и развития всех достижений человеческой культуры, а в том, чтобы каждодневная деятельность создавала у каждого человека потребность в их освоении и развитии. Действие, которое на первый взгляд является частичным, должно создавать потребность в развитии человеческой культуры, и, таким образом, сам труд становился бы универсальным – трудом по производству сущности человека. Суть дела тут заключается в его общественном масштабе и непосредственной ориентации на общественное производство людей. Та же логика целостности, а вовсе не давно устаревшие технические решения, ценна и в идеях Виктора Михайловича Глушкова [1]. Если мы исходим из того, что общество – это целое, и если мы хотим задавать обществу направление развития, то управляющие системы должны внедряться не только и не столько для увеличения производительности труда в отдельных отраслях, сколько для того, чтобы управлять экономикой в целом для производства коммунизма, непосредственно-коллективных форм свободной человеческой деятельности. Если не упускать из виду цель социалистического производства как изменение самого характера человеческой деятельности, нельзя не согласиться с Николаем Ивановичем Ведутой: «Только единство функций планирования, учета, анализа и регулирования составляет процесс управления. Однако по своему значению они не равнозначны. Управление требует прежде всего вполне определенной цели, траектория движения к которой формулируется планом. Учет и анализ предназначаются для определения, а регулирование как комплекс тех же функций на более низкой ступени управления – для достижения цели. Поэтому планирование в процессе управления занимает ведущее место, подчиняя себе все остальные функции» [4, 189]. Таким образом, все действия по планированию подчиняются развитию свободной деятельности людей в общественную норму.

Капитализм, развивая непосредственные технологии производства человека, создает множество социальных препятствий для осуществления дальнейшего движения: на базе тех же технологий, производя и потребляя образ жизни, постоянно тиражируя и ранжируя в главном не просто однородные, а одни и те же социальные практики, отличающиеся друг от друга огромным множеством несущественных деталей.

Источники

1. Глушков, В. М. Макроэкономические модели и принципы построения ОГАС / В. М. Глушков. – Москва: Статистика, 1975. – 160 с.

2. Ленин, В. И. Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения / В. И. Ленин // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 6 / В. И. Ленин. – Москва: Государственное издательство политической литературы, 1963. – С. 1–192.

3. Макаренко, А. С. Флаги на башнях / А. С. Макаренко // Макаренко А. С. Собрание сочинений в 8 томах / А. С. Макаренко. – Москва: Педагогика, 1983.

4. Ведута, Н. И. Экономическая кибернетика / Н. И. Ведута. – Минск: Наука и техника, 1971. – 318 с.

Человек как потребительная стоимость

Итак, разбирая теории стоимости, мы установили, что человек как продукт отраслей, которые постоянно работают над его непосредственным производством, не обладает стоимостью, не является товаром. Чувства, мысли и поведенческие установки людей нельзя продать, поскольку их нельзя отделить от того, кто испытывает их и кто обладает ими, а производятся именно они. Развитое товарное производство предполагает личную юридическую свободу индивида. Люди непосредственно не продаются, как рабы при рабовладельческом строе[7 - Рассмотрение современного рабства сюда не относится.], и именно поэтому вынуждены продавать свою рабочую силу.

Более того: эти отрасли производят промежуточный продукт, который не является для его потребителя товаром. Он не обладает стоимостью для индивида, но зато обладает потребительной стоимостью для него. К таким вещам относятся социальные сети, телепрограммы, разнообразнейший интернет-контент или, например, внутреннее убранство торговых центров, часть развлекательных программ, сериалы и многое другое. Само их потребление как раз и является производственным моментом. Именно поэтому множество продуктов люди получают бесплатно, и часто вне зависимости от того, хотят они этого или нет. Но для того, чтобы процесс был эффективным, люди не только должны хотеть этого, но и формировать такое желание у других, делиться этими продуктами и этим желанием. Например, публика смотрит видео популярного блогера о том, как хорошо кататься на сноуборде: красивые виды гор, здоровые люди, захватывающая скорость. И часть публики покупает сноуборд и множество сопутствующих товаров, которые раньше вообще не были нужны. К тому же, поисковики начинают подбрасывать соответствующую контекстную рекламу. Те, кто все это купил и съездил в горы, выкладывает фотографии, сделанные в поездках, выполняя роль того же блогера, но в меньшем масштабе, вступают в группы, где делятся впечатлениями и заодно обсуждают достоинства и недостатки соответствующих курортов, трасс, снаряжения. Таким образом, в расширенном масштабе воспроизводится потребление товаров через воспроизводство соответствующего образа жизни.

Часть современных технологий разрабатывается и используется именно для производства взаимодействия и, таким образом, встраивания индивидов в производственную цепочку в так называемое «свободное» время. К таким технологиям относятся социальные сети, мессенджеры, сервисы типа YouTube и социальные сети и мессенджеры. Производящиеся в них способы взаимодействия вписаны в логику производства культурного контекста потребления. Это и накладывает ограничения на взаимодействие людей при помощи таких средств и на возможности их использования для выхода за пределы логики виртуализированного капитала, работает на создание культурных анклавов, не пересекающихся между собой. Люди, таким образом, встраиваются в производственную цепочку, задействуются в производственном процессе в так называемое «свободное» время. Причем момент мнимой «свободы» здесь имеет огромнейшее значение, и это даже не просто «свобода» выбора в рамках предложенного, а «свобода» взаимодействия по поводу потребления промежуточных продуктов (в самом широком смысле слова) нетоварного производства – производства людей. Такая «свобода» позволяет индивидуализировать промышленно штампованные «практики», чувства и установки, субъективировать их, то есть сделать их субъективными, но не субъектными.