Ведьмина книга

– Кто знает? Слухами земля полнится, – отмахнулся Вронский, – вот если действительно появится, там и узнаем. А вот… и он! – встрепенулся подполковник и помахал рукой невысокому крепко сложенному мужчине лет пятидесяти пяти, лицо того осветилось на удивление открытой, искренней улыбкой.

«Звезда танцплощадки» вырвалась из скопившейся вокруг него толпы, и начала деликатно прокладывать путь между танцующими парами по направлению к старому знакомцу. За ним следовала полноватая невысокая брюнетка лет сорока. Вронский извинился перед собеседниками и прихватив под ручку супругу, двинулся на встречу. Не по чину обнявшись, генерал-лейтенант крепкой хваткой взял Вронского за плечи и осмотрев с ног до головы, судя по всему остался доволен, вот только кинув взгляд на погоны укоризненно покачал головой:

– Что ж ты так? Пять лет прошло, а с майора только до подполковника?

– А к чему мне оно? – по-простому ответил Вронский.

– Всё тот же, – усмехнулся Свиридов. – А эта красавица, значит и есть та самая к которой ты так вернуться рвался? – его взгляд скользнул по ладной фигурке Валентины, но не вульгарно, а так словно он оценивал произошедшие изменения в своей дочери или младшей сестричке. – Что-то подсказывает мне, что и дочь у тебя завидная невеста, коль жена такая обаятельная женщина. Кстати, познакомьтесь, это Светлана Георгиевна, супружница моя, а там… – он окинул взглядом зал за своей спиной и разглядев среди танцующих того самого юнца, которого… захомутала-таки в танец дочь Вронского, Свиридов кивнул в его сторону и произнёс: – А этот оболтус мой сын – Антон.

Вронский представил жену, и растерялся. Он собирался отчитать дочь за своенравное поведение, но её избранником оказался сын человека, которому он был обязан очень многим. И что теперь делать? А вдруг тот жениться вот так вот сразу и не подумает? А люди-то уже шепчутся вовсю…

– Ну одно радует, – тем временем усмехнулся Роман Львович, – кажется отгулял своё мой оболтус. Ты глянь как он на вашу смотрит! Чует моё сердце, скоро сватов засылать придётся. Только надо б тебе хотя бы полковника дать, а то не дело это…

Уже и танцы в доме офицеров закончились, а товарищи всё не могли наговориться: поминали старое, делились новостями, коих за пять лет накопилось немало. Женщины быстро нашли общий язык, а про молодых и говорить не стоило, те вообще друг с друга глаз не сводили, чему оба главы семейства были даже рады. Чай не с чужими кем породниться если что придётся.

Вышли на улицу. Погода выдалась довольно теплая, безветренная. Днём выпал свежий снежок, украсив белыми шапками деревья в скверах. Машин на дорогах почти нет. Тихо. Спешат по своим делам редкие прохожие.

Свиридова возле входа в «Дом офицеров» ждала машина. Стоило генерал-лейтенанту выйти из здания, шофер тут же выскочил наружу и услужливо открыл пассажирскую дверь.

– Мы прогуляемся, пожалуй, – отмахнулся от парня Свиридов.

– Как скажете, – тихо отозвался тот и вновь нырнул на водительское место.

Тихо заурчал движок, и машина тронулась следуя на некотором расстоянии от неспешно прогуливающейся компании.

Так за разговорами прошли до угла Литейного и Невского, где заглянули погреться в работавший в столь позднее время ресторанчик. Разошлись далеко за полночь. Успев обменяться адресами и телефонами, и договорившись обязательно приезжать друг к другу в гости.

По прошествии пары месяцев Вронскому дали полковника. Всё складывалось наилучшим образом: младшее поколение жило от письма к письму, ожидая новостей, старшее радовалось вновь обретённой связи и открывшимся перспективам, а в канун праздника победы, новоиспечённый полковник получил приказ о переводе в Москву и приглашение от Свиридова отметить праздник у него.

Квартира Вронского превратилась в улей: до переезда осталось меньше месяца, а тут ещё и поездка от которой нельзя отказаться. Валентина не знала за что хвататься. Нелегко с насиженного места срываться, когда только-только жизнь наладилась. И перед высокопоставленным товарищем мужа лицом в грязь ударить не хотелось, а значит надо быть на высоте.

В последние недели перед отъездом Анастасия всё чаще стала пропадать по вечерам, порой задерживаясь где-то до глубокой ночи. Вронский дневавший и ночевавший в это время на работе ничего не замечал, а на все вопросы матери девушка ссылалась на необходимость подготовки к выпускным экзаменам в музыкальном училище.

Чемоданы собраны, Вронский с женой места себе не находят: до поезда два с половиной часа осталось, а Настасья ранним утром выскочила из дома, сказав, что забыла забрать платье у подружки, и до сих пор не вернулась. До вокзала рукой подать, но Валентина нервничала, да и Вронский тоже нервно мерял шагами кухню, нет-нет да поглядывая то в окно, то на отводящую взгляд жену.

«Что ему сказать, если спросит?» – ломала голову женщина. В последнее время ей не удавалось повидаться с дочерью. Та придёт поздно, закроется в своей комнате, и разговаривает через дверь. Валентина чувствовала, что творится что-то неладное, однако раньше она мужа нервировать не желала, надеялась, что всё само собой образуется, а теперь что-либо предпринимать было поздно. Куда ушла дочь? К какой из подружек? Да и к подружке ли вообще? А что будет если у неё роман? От этой мысли Валентине поплохело. Никогда не подводившее её чутьё, буквально орало: так и есть! И всё кончится плохо. Очень плохо.

За час до отправления, блудная дочь наконец-то заявилась домой и, как и всегда в последнее время заперлась в своей комнате.

– Настасья, ты поступаешь безответственно, – через дверь выговаривал ей Вронский. – Ты же знаешь, что мы уезжаем, что эта поездка очень важна для меня. Для всех нас! Где ты пропадала столько времени?

Девушка молчала в ответ, а отец, поглядывая на часы, чьи стрелки неумолимо приближались к минуте «Х», всё больше распалялся. Он кричал, извинялся, пытался выломать прочную дубовую дверь, умолял, но Анастасия оставалась глуха.

– Сделай же уже что-нибудь! – зашвырнув вглубь коридора форменную фуражку которую до того мял в руках, выкрикнул Вронский.

Валентина молча смотрела то на впервые повысившего на неё голос мужа, то на закрытую дверь, ведущую в спальню дочери, и не знала: что делать?

– Настя, девочка, – робко позвала она, не особо рассчитывая услышать ответ.

Из комнаты раздались всхлипы, и хриплый, сдавленный голос едва различимо произнёс:

– Я никуда не поеду.

– Что? – Вронский буквально взъярился услышав эти слова. – Что значит – ты никуда не поедешь? Кто вообще тебя спрашивать будет?..

Он что-то кричал ещё, но Валентина уже не слышала. Её сознание разрывалось, между мужем и дочерью, она не понимала, что движет Настасьей, но это нечто было очевидно довольно веским, если девушка оказала столь яростное сопротивление. Догадки одна страшней другой рождались в сознании. Женщина жалела, что не находится в одной комнате с дочерью и не может прочитать её мысли. Это расставило бы всё по местам, но та словно чувствовала, потому и избегала мать в последнее время.

Вронский в очередной раз взглянул на часы и испустил то ли вздох, то ли стон. До отправления оставалось двадцать минут. И тут дверь отворилась. Увидев Анастасию, Валентина вмиг узнала всё! Взгляд, словно надеясь на ошибку, скользнул по облачённой в мешковатое, свободного покроя платье фигуре дочери. Сознание отказывалось принимать истину. Панически искало выход. И нашло: мир перед глазами поплыл, его заволокло туманом, и сознание женщины растворилось в небытие. Глава семейства, едва успевший подхватить жену на руки, с укором взглянул на дочь.

– Ты видишь до чего мать довела? – устало произнёс он, понимая, что как минимум именно на этом поезде они никуда не едут.

Анастасия молча наблюдала за тем, как отец тащит потерявшую сознание мать к стоящей в коридоре тахте. Как заботливо, с нежностью укладывает её безвольное тело, подкладывает под голову подушку… во взгляде девушки мелькнула неприкрытая зависть.

– Я никуда не еду папа. И не кричи. Я беременна.

– Что? – воззрился на неё отец, выронивший из своих ладоней руку начавшей приходить в себя Валентины.

– Что слышал! – с вызовом отчеканила девушка и вздёрнув подбородок уставилась на мгновенно очутившегося рядом отца. – Ну что – ударишь?

Вронский растерянно смотрел на дочь. Он не верил ушам. «Да и что она такое говорит? Я что зверь какой, чтобы дочь бить?» Хотя он врал себе, был миг, когда всё внутри порывалось отвесить этой негоднице подзатыльник, но сдержался же? Казалось всё это страшный сон. Вот сейчас он проснётся, и они дружно семьёй поедут на вокзал…

– Давай, – с вызовом глядя ему в глаза едко выплёвывает девушка, – бей! Это вы можете! – она невольно жмурится в ожидании удара, но лица не опускает. Робко открывает глаза, смотрит на растерянное лицо отца и продолжает: – Или может отвезёшь в мясорубку? А то как же так? Дочь без пяти минут московского полковника, фаворита самого генерал-лейтенанта Свиридова пузо нагуляла! Так поздно уже, папочка. Почти четыре месяца. Да-да, мамулечка, – её наполненный ненавистью взгляд переметнулся на сидящую на тахте женщину. – Не уследила, не уберегла, – эти слова Настасья словно выплёвывала. – И все твои таланты не помогли. Не могла ты узнать того, чего я и сама не знала. А уж после… я побеспокоилась чтобы рядом с тобой не оказываться.

– Что… – недоуменно переводя взгляд с дочери на жену и обратно, начал было говорить Вронский, но Настасья его перебила:

– То самое папочка. И я и женушка твоя ненаглядная тебя насквозь видим. Каждый твой помысел, будь то воспоминания или желания. Что не веришь? Так я докажу… ты сговорился со своим Свиридовым за моей спиной о помолвке. Так? Ага. И матери ничего не сказал, да только она это и так знала. Мысли прятать ты не умеешь. А Свиридов тебе место в Москве пригрел и квартиру. Так вот не будет ничего! Я Антону сегодня письмо отправила. Скоро он всё уже узнает. Что смотрите? Съели?

Вронский ничего не понимая взъерошил волосы, потёр лицо ладонями, словно это могло вернуть привычный мир и лад в его семье, но ничего не изменилось. Перед ним всё так же смотря с вызовом стояла Анастасия, а на тахте схватившись за сердце сидела бледная как сама смерть Валентина. Он не понимал, или не желал понимать большую часть из того что услышал. Мужчина, которого после пяти лет войны, в мирное время собственная дочь в один миг выбила почву из-под ног, мог теперь думать лишь об одном:

– Кто он?

– Какое тебе дело?

– Кто он! – с нажимом повторил Вронский и наблюдавшей за этим со стороны Валентины сжалось сердце: дочь играет с огнём, отец уже почти готов не просто ударить, а избить… убить…

– Не важно. Не волнуйся. Тебя не опозорю, – спокойно поворачиваясь к отцу спиной произнесла Настасья. – Я ухожу. Мне дадут комнату, я нашла работу. От вас мне ничего не надо, – говоря это она прошла мимо матери, и взяв в руки стоящий возле двери чемодан, который она якобы заготовила для поездки, добавила: – Катитесь в свою Москву.

Звук захлопывающейся двери, отозвался набатом в голове Валентины. Мысли метались, словно раненые птицы. Казалось часть её… тела, души… вырвали, оставив кровоточащие раны. Ядовитые слова дочери жгли, но материнское сердце рвалось следом, желая остановить, вернуть. Но стоило шевельнуться, как взгляд серых глаз Вронского буквально испепелил женщину, парализовав её волю. Мужчина был настолько зол, что впервые со дня их знакомства Валентина не видела его мысли, вместо них витал плотный клубок кроваво красного тумана. Это видение пугало. Пугало больше чем всё пережитое за долгие годы блокады.

Вронский отклеившись от стены, о которую упирался после ухода дочери, молча, не удостоив жену взгляда удалился в их комнату. Валентина беспомощно посмотрела на сборную занавеску из кусочков бамбукового дерева закрывавших выход из квартиры. В ушах до сих пор эхом отдавался сухой механический щелчок дверного замка. В углу одиноко ютились никому теперь не нужные чемоданы.

Так и не решившись войти в комнату, Валентина прошла на кухню. Сознание по-прежнему разрывалось, ища компромисс в сложившейся ситуации. Идеи были одна бредовее другой, и отметались по причине невозможности их реализовать. Так пребывая в неопределённости она и задремала свернувшись клубочком на кухонном кресле-уголке.

Проснулась Валентина с первыми лучами солнца. В квартире царила тишина. С тоской вспомнились события вчерашнего вечера. Мелькнул огонёк надежды: может Настасья одумалась, вернулась, но не решилась будить её?

Женщина вышла в коридор и замерла. Дверь в их с мужем спальню была открыта, а вместо двух небольших чемоданов в углу ютился один единственный – её. Нехорошее предчувствие чиркнуло словно лезвием по нервам. Женщина заскочила в принадлежавшую им с супругом комнату. Дверцы шкафов открыты, ящики комода выдвинуты. Вещей Вронского нигде не было. Даже кипы бумаг, за которыми тот порой засиживался допоздна, исчезли.

Валентина закрыла лицо руками, словно это могло что-то изменить в окружающем её мире, и прислонилась спиной к стене с тихим, похожем на скулёж стоном съехала на пол. Хотелось плакать. Но глаза оставались сухими. Надо было что-то делать, но в голове царила пустота. Посидев немного, женщина направилась на кухню. Как ни в чём не бывало поставила чайник на огонь. Достала три блюдца, кружечки. Из кладовки появилась баночка «драгоценного» земляничного варенья, и большая часть её содержимого очутилась в глубокой пиале. Заварился свежий чай.