Незнакомка с моим лицом

Художник саркастично усмехнулся.

– Действительно. Мне не понять. Вообще, я крайне негативно отношусь к зоофилии.

С одной стороны, я понимала, что Ларанский прав. Но, с другой стороны, стало неприятно, что он вламывается без разрешения в мой мир и пытается установить там свои порядки. Однако устраивать словесные пикировки сил не было.

– Дверь на выход закрывается с обратной стороны, – раздражённо сказала я.

На мгновение показалось, что Дан не услышал меня или, что ещё хуже, проигнорировал. Потом донёсся глухой хлопо?к закрывающегося ноутбука и шорох стула. Ковёр приглушил шаги.

– Вы два дня не отвечали ни на звонки, ни на сообщения. Рика, что происходит? Вас бросил любовник? – в мягком голосе не было и намёка на жёлчность.

Дан явно не собирался уходить.

Я устало вздохнула и вылезла из-под одеяла. В сумраке черты Ларанского заострились, приобрели почти демоническую резкость.

– У женщин не бывает других причин для печали, кроме несчастной любви? – холодно спросила я.

Он пожал плечами и промолчал. Ждал, пока я отвечу на свой вопрос.

– Моё состояние психологи называют депрессивным эпизодом. Оно приходит из ниоткуда и уходит в никуда. Я ничего не могу с этим поделать. Его можно только пережить.

– И часто у вас такие эпизоды? – поинтересовался Дан.

– Всегда по-разному.

Он молча поднялся и вышел из комнаты.

Я апатично подумала, что теперь Ларанский точно уйдёт. А назавтра извиниться и скажет, что для меня нет работы. Потому что никто не захочет иметь дело с человеком, у который проблемы с собственной головой.

«Надо было придумать другую причину», – меланхолично размышляла я, глядя в чёрную пустоту, и зевнула. – «Почему я сначала говорю, потом переживаю о последствиях?»

Прикрыла глаза и снова зевнула. Спать. Сейчас хотелось спать и ни о чём не думать.

Всё произошло настолько быстро, что я даже не успела осознать. Будто этот момент вырезали из памяти, оставив только невнятные кадры: жёсткие руки, смесь едва уловимого терпкого парфюма и мужского запаха, и тепло квартиры, сменившаяся обжигающим холодом воды.

Проклятия застряли в горле. Ледяная вода жгла кожу, впившись тысячами иголок. Тяжёлые руки с силой удерживали в ванной, будто впечатали в снежную глыбу. Я пыталась выскользнуть из железной хватки. Пальцы судорожно вцепились в ладони, стараясь оторвать их от себя. Вода с шумом выплёскивалась за бортики.

В какой-то момент хватка ослабла, и я, как ошпаренная, выскочила из прокля?той ванной.

Я оттолкнула от себя Дана и рванула в сторону комнаты. Однако не рассчитала собственных сил, поскользнулась на мокром кафеле и больно приложилась коленками об пол.

Мгновения замешательства хватило Ларанскому, чтобы накинуть на меня тяжёлое махровое полотенце и сгрести меня в охапку. Уткнувшись лицом в мокрую рубашку, я кляла художника-садиста на чём свет стоит и рыдала. Меня трясло от холода, страха и горечи, прорвавшейся наружу.

Постепенно слёзы иссякли, превратившись в неясные всхлипы. Ноздри щекотал мужской парфюм. Он почему-то действовал успокаивающе.

Оцепенелое от ужаса сознание постепенно прояснялось. Я обнаружила, что сижу на полу в ванной. Тёплое махровое полотенце укутывало продрогшее тело. Тяжёлая мужская ладонь осторожно гладила по мокрым волосам. Обняв меня, Ларанский мерно раскачивался. В этом было что-то убаюкивающее. Так обычно успокаивают расплакавшегося или напуганного ребёнка.

– Всё, – с тихой нежностью прошептал он. – Теперь всё. Всё закончилось.

Глава 4. Непристойное предложение

Я осторожно промокнула волосы полотенцем и взглянула на своё бледное лицо в зеркале. Черты осунулись. На кончиках потемневших от влаги рыжих волос дрожали хрупкие капли. Голубые глаза горели лихорадочным блеском. Холодная вода освежила мысли, хотя теперь я выглядела столь же привлекательно, как попавшая под дождь кошка.

Я вошла в кухню, залитую тусклым желтоватым светом. Свист закипающего чайника неприятно резанул слух, заставив поморщиться. Дан стоял возле плиты и разливал кипяток по кружкам. Потом по-хозяйски открыл навесной шкафчик и задумчиво замер. Казалось, он даже не заметил моего появления.

– В конце девятнадцатого – начале двадцатого века клиническую депрессию лечили довольно жестокими методами, – проговорил художник не оборачиваясь. – Пациентов раскручивали на центрифугах, погружали в ледяную ванну. Им давали рвотные и слабительные. Считалось, что таким образом «чёрная желчь», как по-другому называли меланхолию, покидает организм. Разум очищается от её токсичного влияния. В середине двадцатого века большой популярностью пользовалась электросудорожная терапия. Способ весьма неделикатный, но имел определённый результат.

– Мне кажется, или вы разочарованы тем, что не кинули работающий фен в ванну? – парировала я, садясь за стол. – Если ищете рвотное или слабительное, то ни того ни другого я не держу дома. Конфеты во втором шкафчике.

Дан окинул меня чуть насмешливым взглядом из-за плеча и закрыл дверцу.

– Я слышу язвительность? – Ларанский поставил передо мной кружку и сел напротив. – Я не сторонник грубых методов, Рика. Но, боюсь, у меня не было выбора.

– Не сомневаюсь. Я почему-то вспомнила про бурундуков.

– Про бурундуков?

– Да. Мама рассказывала, как бурундуков делают ручными. Их бросают в чан с ледяной водой. От шока зверьки перестают ориентироваться и привязываются к тому, кто их спас. Тёплые руки начинают ассоциироваться с безопасностью.

Я придвинула кружку к себе поближе. Белые стенки покрывал несмываемый коричневатый налёт, отчего она имела неприглядный вид. Я подумала о том, что пора бы заменить её на новую, но тут же отмела эту мысль в сторону. Сейчас даже самые мелкие непредвиденные расходы могли проделать брешь в кошельке размером с Мариинскую впадину.

Над тёмным чаем поднимался кучерявый белёсый пар. Я поймала себя на мысли, что рассматриваю его, потому что не хочу пересекаться взглядом с художником.

Молчание затягивалось, как в плохом кино.

– Итак, что за дело привело вас ко мне?

– Вы не подходили к телефону, и я начал беспокоиться, – не задумываясь ответил Ларанский.

Длинные пальцы с паучьей ловкостью отжали чайный пакетик и аккуратно положили его на блюдце. Движения казались отточенными, выверенными до мелочей. В них не было ничего лишнего.

Дьявол таится в деталях. Истинную природу человека невозможно скрыть. Аристократ, он и в трущобах аристократ.

Я откинулась на спинку стула и иронично заломила бровь. Интуиция подсказывала, что такой человек, как Дан, вряд ли бы стал переживать из-за пропажи натурщицы.

– Агата Шнырь – весьма противная старушенция. Она не дала бы ключи даже «Службе спасения». Но при этом госпожа Шнырь очень жадная до денег. За кругленькую сумму она и мать родную продала бы. Если бы у неё была мать… Смею предположить, что вы хорошо заплатили старушке, чтобы она дала дубликат. Не сомневаюсь, что у вас были определённые причины заявиться ко мне. И это явно не переживания о моём самочувствии. Так что вы хотели, господин Ларанский?

Художник чуть наклонил голову набок и прищурился. Я узнала этот взгляд – не раз видела его в мастерской. Обычно Дан смотрел так, когда прикидывал, с чего начать картину.

– Через неделю в доме Эдмунда состоится закрытый вечер-аукцион. Хочу, чтобы вы составили мне компанию.

– В самом деле?

Дан не ответил. Взгляд сделался более цепким, пронзительным. Мне было не по душе такое пристальное внимание, как не нравилась подкрадывающаяся неуверенность. Ларанский не произнёс ни слова, но я чувствовала давление в его молчании.

Я поднялась из-за стола и, подойдя к окну, открыла его нараспашку. В кухню ворвался влажный сквозняк, заставивший поёжиться от прохлады.

– Дан, я очень плохо переношу людей на своей территории, – призналась я. – Особенно незваных гостей… Пусть будет по-вашему. Вы обеспокоились моим состоянием, но со мной, как видите, всё в порядке. Просто не хотела с вами разговаривать. Что касается приглашения, благодарю, но не пойду. Ни статусом, ни воспитанием не вышла для званых ужинов. Так что спасибо за визит, но…