Вербы Вавилона

Глава 2

Друзья, родственники, враги

Холодное предрассветное небо, голубое и розовое, нависло над окраиной города. Вавилон еще спал, высокий, неприступный, золотой.

Град огражденный.

Шемхет плотнее закуталась в шерстяное покрывало. Она совсем продрогла, пока собирала травы: лисье вино, морской зуб, змеиное ухо, рыбью траву. У каждой было по два имени: одно обыденное, другое жреческое. Одно человеческое, другое сакральное. Знать второе непосвященным было нельзя. Шемхет прикрыла корзину отрезом черной шерсти – на всякий случай, чтобы никто недостойный не увидел их.

Обычно за травами ходили младшие жрицы, но сегодня они были заняты: родами умерла жена толкователя снов, и родились мертвыми ее сыновья-близнецы.

Мертворожденные близнецы были редкостью, и Убартум оставила младших жриц в храме, чтобы научить их редким обрядам, которые применялись только в таких случаях. Шемхет же нужны были травы, так как болел царский писец – завис между жизнью и смертью. Шемхет видела, что сегодня ему придется решать: жить дальше или умирать. Хорошо, если бы ашипту[4] смогли изгнать из почерневшей, опухшей ноги демона, впившегося в нее острыми зубами. Но если писец умрет вот так, с демоном, терзавшим его ногу, тело следует особым образом запечатать, иначе чудовище может перекинуться на живых. Для этого и нужны были травы.

Шемхет поправила корзину. Она нашла совсем мало рыбьей травы – еще не пришло ее время цветения. Можно было бы поискать еще, но солнце уже почти взошло, а травы нужно было собирать ночью, при свете звезд.

На горизонте возникла черная точка. Шемхет потерла глаза, но точка не исчезла. Тогда Шемхет оглянулась на город, на злато-голубые Врата Иштар, сверкавшие холодным предрассветным сиянием. Они были высоки – в три человеческих роста, на них были изображены чудовища и магические существа. Она вышла из них некоторое время назад, как только они открылись.

Кто там идет из пустыни в одиночку в такой час? Не лучше ли вернуться в город? Не обидит ли он ее? Не надо ли предупредить горожан?

Но Шемхет почему-то застыла, глядя на приближающуюся точку. Скоро стало ясно, что это пеший и он один.

– Кто ты? Назовись! – негромко позвала Шемхет, когда он приблизился на расстояние двадцати шагов.

Человек ничего не ответил. Он шел медленно, припадая на правую ногу, и был намного худее, чем обычно бывают люди. Когда он подошел достаточно близко, Шемхет, глядя в его землистое и грязное лицо, поняла, почему он пришел с южных холмов: там, за городской чертой, были кладбища.

Шемхет медленно вдохнула, потом так же медленно выдохнула. Переложила корзину в левую руку, а правую положила на пояс, где висел священный нож, больше похожий на серп.

Мертвец остановился, не дойдя до нее несколько шагов. Он оказался достаточно свежим, даже одежда не истлела – бедная белая незатканная туника и набедренник. Волосы, черные, длинные, спутанные, воротником укутывали шею. От мертвеца шел запах – сладкий и влажный запах земли. Странно: на кладбищах сухая почва, он должен был лежать в песке…

Мертвец посмотрел на Шемхет. Глаза его, неестественно выкатившиеся, напоминали собачьи.

Губы Шемхет дрогнули. Она начала читать молитву, но не успела закончить, как замолчала. Было в мертвом лице, в его просящем виде что-то такое, что заставило ее повременить.

И Шемхет спросила второй раз:

– Кто ты? Ответь мне.

Он молча смотрел на нее. Страх немного отошел, и тогда Шемхет спросила другое:

– Зачем ты пришел к людям?

Мертвец покачнулся взад-вперед, но снова ничего не ответил.

– Тебе что-то нужно?

И тогда он приподнял руки. А потом, словно одумавшись, опустил и снова замер. Шемхет сглотнула.

Какой-то негромкий звук отвлек ее, и она на минуту отвернулась от мертвеца. А когда снова повернулась, оказалось, что никого перед ней нет. Шемхет повертела головой, но было пусто, только темнел город за спиной, да от реки поднимался туман. Она присела на корточки, внимательно вглядываясь в песок, на котором стоял мертвец. Ей показалось, что он чуть-чуть примят.

Как странно. Какое необычное происшествие. Уж не привиделось ли ей? Но песок… Надо будет спросить Убартум. Или нет, лучше саму госпожу Эрешкигаль. Вдруг она подаст какой-то знак?

Тогда Шемхет вспомнила о деле, за которым сюда пришла. Она уже собрала все травы и поэтому пошла во дворец.

Шемхет обещала найти Арана и навестить сестер, а она всегда очень серьезно относилась к своим обещаниям. Она решила, что сегодня хороший день для этого: она передаст травы лекарям и всех повидает.

Шемхет шла по улице столь широкой, что три колесницы могли спокойно разъехаться, не задев друг друга. Неожиданно рядом остановилась богатая крытая повозка, запряженная двумя лошадьми, которыми правил немолодой раб. Женская пожилая рука отдернула занавески, показалось волевое сухое лицо старухи.

– Вот это встреча. Царевна Шемхет!

– Я рада приветствовать вас, – сказала Шемхет.

Она узнала Адду-гупи, мать Набонида и бабушку Арана.

– Куда ты идешь, во дворец? Садись ко мне!

Шемхет нырнула в повозку и села напротив старухи. Внутри пахло пряными духами и старостью. Но больше старостью, чем пряностью. Адда-гупи нетерпеливо постучала по дверце, и возница тронулся.

– Почему ты ходишь пешком? – спросила она. – У вас что, лошадей нет? Где это видано, чтобы старшая жрица пешком ходила!

– Я люблю ходить пешком, – неловко ответила Шемхет.

В Доме Праха было несколько повозок. И лошади, и возницы. Но их часто приходилось ждать, ведь они возили мертвецов на кладбище, и поэтому жрицы привыкли ходить. Ездила только верховная. Да и Шемхет действительно любила ходить пешком.

– Это глупо, – сказала Адда-гупи, – достоинство надо блюсти.

Шемхет промолчала, и почему-то это раздразнило старуху:

– Думаешь, ты такая свободная? Однажды ты станешь верховной. Но все будут помнить, как ты, будучи девчонкой, бегала по улицам, словно нищенка. Сила любого храма строится на власти, тайне и высоком положении. Сила любого жреца. Глупо этим пренебрегать.

– Сила жреца строится на силе его бога, – резко ответила Шемхет.

Адда-гупи рассмеялась:

– Ты и правда в это веришь? Я давно не верю в богов. Это глупо.

Шемхет стало совсем неприятно, и она попросила:

– Остановите повозку. Я дойду пешком. Я не боюсь уронить свое достоинство. Его не так-то просто уронить!

– Брось, – сказала Адда-гупи, перестав смеяться. – Извини меня, если это было резко. Не слушай старухины бредни. Я просто стала глупа и решила, что нет уже у меня времени, чтобы ходить вокруг да около.

Шемхет снова промолчала, и это молчание опять не понравилось Адде-гупи. Она требовательно спросила:

– А теперь почему молчишь?

– Я просто думаю, вы куда умнее, чем пытаетесь сейчас представить.

Старуха пытливо глянула на нее, и обе замолчали. Шемхет прильнула к окну, отодвинула занавеску и выглянула на улицу. Там она не увидела ничего незнакомого или нового, но ей не хотелось смотреть на Адду-гупи. Шемхет уже жалела, что согласилась с ней ехать.

За окном был Вавилон – золотым стоял в утреннем свете. Живым: полным повозок, всадников, людей – торговцев и нищих, блудниц и жрецов.

Огромен Вавилон, утроба мировая – всех переваривал, сам себя пожирал. Кого тут только нет! Вавилоняне, евреи, лидийцы, скифы, персы. Амореи, шумеры, греки. Касситы, халдеи, арабы, аккадцы. Народы, которые только родились, народы, которые уже вымирали. Первые смотрят на последних с превосходством – не будет с нами такого! Последние смотрят на первых с горькой усмешкой – и ваш срок придет!

Ходят здесь и ассирийцы, верующие в тех же богов, говорящие на тех же языках. Сводные братья, долгие годы воевавшие с Вавилоном – и однажды его разрушившие. А потом сами им стертые в пыль. Топчутся на пороге родственники-враги, смотрят завистливо и горестно.

О Вавилон, город высоких стен, город городов! Сам в себе велик, все в нем есть. Часть мира, его образец.

Левый берег с правым берегом спорят: кто старше, на ком больше людей живет. Глядят друг на друга через гладь холодных вод Евфрата. В предвечерней дымке кажутся отражениями друг друга, мостами друг к другу тянутся.

Велик, велик город городов, во все стороны бесконечен.

В храмах, укутанные в пурпурные ткани, спят статуи богов. Раз в год выходят наружу, смотрят глазами из драгоценных камней на Вавилон, на людей. Потом снова спать ложатся.

Храмов много: в дни Начала Года дым воскурений облаком окутывает город. Люди ходят на ощупь, много смеются. Потом дым разносит ветром по всем соседним городам.

Восемь врат у Вавилона, врат-ртов – по ночам закрываются, крепко зубы сжимают.

Горит ночами Вавилон костром до небес – и ночи его светлы. Столько факелов, очагов – ничего не жалко, все в огонь.

Стены Вавилона так широки, что колесница о четырех лошадях может проехать по ним бегом.

Важно ходят по Вавилону сановники, плавно ходят по Вавилону девушки, чеканно ходят по Вавилону воины, громко ходят по Вавилону лошади.

Каждый – красуется.

Каждый – любуется.

Вот какой Вавилон, город городов!

Когда повозка подъехала ко дворцу, Шемхет хотела поскорее выскочить, но цепкая рука Адды-гупи вдруг с неожиданной силой впилась в ее плечо.

– Ты мне нравишься. Я сама была такой, только я родилась знатной, но бедной девушкой, и всего мне пришлось своим умом добиваться. А ты сразу родилась очень высоко, в царевнах. Но это не так важно: как из низин подняться можно, так и из царевен – упасть. Не это определяет.

– А что определяет? – спросила Шемхет.

Ей нравилась Адда-гупи, но при этом было в ней что-то отталкивающее. Пожалуй, у Шемхет никогда не получилось бы подружиться со старухой, но они могли бы стать хорошими соратницами в каком-нибудь важном деле.

– То, где ты будешь, если башни Вавилона вдруг разрушатся, а у стен замка появится многотысячное войско. На стенах, чтобы их защищать, в подвалах, чтобы прятаться, в повозке, чтобы бежать, или ночью у ворот – чтобы их открыть. Думаешь, это невозможно? Наш мир очень хрупок, Шемхет, нас мало, а враги наши многочисленны. Но главные наши враги – мы сами.

– А где будете вы, когда подступит войско? – только и смогла спросить Шемхет.

– Я буду уже в гробу, – усмехнулась старуха. – А вот где будешь ты, решать тебе.

Тогда только она отпустила Шемхет, и та поскорее пошла прочь. Лишь пройдя несколько коридоров рваной, взвинченной походкой, Шемхет поняла, что злится и что ее сильно вывела из равновесия встреча со старухой. Какая-то глубокая и страшная правда была в ее словах, но еще страшнее было то, что умная и опытная женщина так верила во все ужасные вещи, о которых говорила.

Она остановилась и напомнила себе, зачем пришла: травы, Аран, сестры.

Сначала она отнесла корзину ашипту из храма Мардука, с которыми они заранее договорились встретиться во дворце. Повторила на всякий случай, что нужно делать в первые минуты после смерти. Ашипту смотрели на нее лениво и без любопытства. Они все хорошо знали.

Шемхет вышла от них и почувствовала, как у нее расправляется спина от предвкушения встречи, потому что после трав она отправилась искать Арана. Даже короткие встречи с ним были подарком – потом Шемхет перебирала их в мыслях, словно драгоценности.

Она спросила у стражников о нем и удивительно быстро нашла его.

Она вздрогнула, когда узнала Арана по одному очертанию плеча, по одному затылку, по одной манере стоять очень широко.

Но он был не один. Напротив него стоял юноша чуть моложе, ниже, с нервно раздувающимися ноздрями и пухлыми губами, в которых скользило нечто порочное. Его черты казались знакомыми.

Они разговаривали очень оживленно, и Шемхет сначала улыбнулась, но потом поняла: это противостояние. Ссора. Шемхет никогда не видела у Арана такого напряженного лица. Это и отталкивало, и притягивало ее, и она не могла отвести взгляда.

Наконец собеседник Арана махнул рукой и пошел прочь, бросив на прощание что-то сквозь зубы. Аран смотрел ему вслед, и ноздри его раздувались.

Когда он увидел Шемхет, его взгляд слегка смягчился. Но лишь слегка.

– Аран, – сказала она неловко, – я обещала найти тебя, но, видимо, нашла не вовремя…

– Это Валтасар, мой младший брат. От другой матери, дочери Навуходоносора. Ты не узнала его? Отец отсылал его в Ур на несколько лет – представлять царя… И не говори глупости. Ты всегда будешь вовремя для меня.

– Семейная ссора?

Аран снова посмотрел брату вслед.

– Скорее, духовная, – наконец ответил он. – Он уехал юношей, а вернулся взрослым мужчиной, и оказалось, что у нас слишком разные взгляды. Мы сами слишком разные. То, что я нахожу недостойным, его лишь забавляет. Там одна история со свободной девушкой, которая… Впрочем, не бери в голову. Это некрасивая история, которую не надо рассказывать девушкам.

– Ты забываешь, я жрица Эрешкигаль, – ответила Шемхет, и польщенная его заботой, и слегка раздраженная его покровительственным тоном.

– И правда, ты тела обмываешь, разрезаешь. Ты все видела. Для вас тайн нет.

– Я вижу каждый день не только тела. Но и смерти. Иногда это хорошие и чистые смерти, иногда… тяжелые. Редко, очень редко, но случается, я вижу такие раны, что мне хочется закрыть глаза. Иногда эти раны от хищных зверей. Или падения с высоты, или это результат случайности, пожара, падения с телеги. Но иногда такие раны наносят люди. И эти раны – страшнее всего.

Аран печально посмотрел на нее и сказал:

– Хотел бы я, чтобы тебе не приходилось этого делать. Если бы ты была моей женой…

– Не надо, – снова попросила она.

– Хорошо, – коротко сказал он, – не будем об этом.

– Мне нравится быть жрицей. Это дает смысл и цель. Это неплохая судьба, мне не на что жаловаться.

– Не будем об этом, – повторил он.

– Хорошо, – эхом отозвалась она. И спросила, только чтобы спросить: – Расскажешь мне о походе?

– Это тоже не очень интересно. Долгие и трудные переходы. Яростные короткие бои. Но Шемхет! Я видел снег!

– Что такое снег?

– Белое холодное облако. Он мягкий. Но стоит взять его в руку, он истечет водой.

Они долго еще говорили.

Распрощавшись с Араном, Шемхет пошла длинными комнатами дворца, пока не оказалась наконец у гарема. Двое безбородых евнухов-стражей узнали ее издали и, когда она проходила мимо них, даже не покосились на нее. Их легкие кожаные доспехи украшал знак луны, на поясе висели короткие мечи.

Когда Шемхет прошла дальше, на нее пахнуло свежестью и плотным земляным запахом: в центре гарема располагался квадратный бассейн, по бокам которого росли деревья.

Шемхет направилась к покоям царевны Неруд, но встретила в дверях рабыню. Та сказала, что госпожа ушла в детские покои и скоро должна вернуться. Шемхет очень устала, потому что утром ходила собирать травы, но решила подождать сестру.

Солнце двигалось к зениту, и, хотя здесь, за толстыми стенами дворца, в сени деревьев было не так жарко, как на улице, воздух все равно налился зноем и давил. Шемхет вернулась к бассейну и села на скамью. Ей нравилось смотреть в воды Евфрата, но то была подвижная вода, а здесь – стоячая.

Шемхет захотела окунуть ступни в воду, но только она скинула сандалии, как сзади раздался звонкий голос:

– Может быть, ты хочешь искупаться?

Шемхет обернулась и увидела Инну.

Младше Шемхет на год, она была дочерью Амель-Мардука от одной из свободных наложниц, которая умерла родами. У Инну был змеиный, изгибистый стан. На шее красовалось уродливое коричневое пятно, заходившее далеко на щеку. Вне гарема Инну всегда носила покрывало, как делали иногда замужние женщины.

– Хочешь искупаться? – спросила сестра еще раз.

Шемхет покосилась на воду, на Инну, еще раз на воду, но потом со вздохом сказала:

– Нет, сегодня мне надо будет вернуться в храм. На следующей неделе у нас несколько внутренних ритуалов, да и сегодня-завтра надо составить список необходимого на месяц… Пока я выкупаюсь, пока мы поговорим, выпьем молока, пройдет уже много времени.

– Как дела в храме? – спросила Инну и села рядом с Шемхет.

Когда они обе были девочками, выбиралось, кому из них стать жрицей богини смерти. За Шемхет говорило ее происхождение, за Инну – ее пятно. Ни одна из них не была достаточно прекрасна, чтобы стать жрицей Иштар. А Эрешкигаль издавна отдавали отмеченных какой-то странностью дев. Всякий раз, встречаясь теперь, сестры примерялись: что, если бы ее судьба была моей судьбой?

Пока выходило, что у Шемхет больше свободы и больше власти над собой, но Шемхет ясно видела ограничения, которые накладывало на нее жречество. А Инну была слишком умна и не могла не понимать, что судьба Шемхет уже определена, а судьба Инну только ждет своего начертания. И, возможно, будет прекраснее, счастливее и ярче судьбы Шемхет.

– Все по-старому… – рассеянно ответила Шемхет, но тотчас спохватилась: сестра явно ждала не этой безличной фразы. – Мы сегодня собирали к похоронам срощенных близнецов, родившихся мертвыми. И их мать, жену сногадателя.

– Как он сам? Разом потерять и жену, и двоих детей…

– Он… засмеялся, когда ему сказали. Никто не понял, почему. Старшая жрица решила, что он лишился рассудка, но нет. Он все понимал потом, отдавал внятные распоряжения слугам и родичам.

– Почему он засмеялся? – спросила Инну, словно не слышала остальной речи Шемхет – так запали ей в душу слова сестры.

– Мы не знаем. Мертвые требовали нашего внимания. Старшая дочь сногадателя, уже замужняя, пришла проследить за всем, помочь семье. Ее муж влиятелен, с ней пришло много рабов и слуг. Думаю, они удержат дом в порядке, даже если сногадатель окончательно сойдет с ума.

– Это дурной знак, сестра?

– Это знак, но разгадать его я не в силах.

Они помолчали. Потом Шемхет спросила:

– А у вас что тут?

– А какие последние новости ты знаешь? Одна рабыня на кухне обварилась в масле. Она так кричала, бедная, отсюда было слышно. Придворные асу[5] ее осмотрели и промыли рану, вскрыв пузыри, но ей пока не стало легче.

Шемхет спросила:

– Может, позвать ашипту? В такую рану наверняка захочет вцепиться демон.

Инну покачала головой.

– Ну пока же ничего не произошло? Может, они и ашипту звали, не знаю.

– Всегда лучше звать ашипту, – пробормотала Шемхет. – Хотя мне кажется важным и уметь резать тело. Я же умею. Кстати, у нас в храме есть хорошая мазь от ожогов, я могу прислать тебе для этой рабыни.

– Давай. Какие еще у нас новости… Знаешь, что отец даровал Набониду землю у Синих Холмов? Землю и титул. Он теперь не просто советник, а мудрейший советник.

– Нет, я этого не знала, – сказала Шемхет, а в груди у нее что-то екнуло.

Набонид был отцом Арана. Почему Аран ничего не сказал ей об этом? Сын мудрейшего советника… Набонид пришел откуда-то с севера много лет назад и, не имея родни, одну только мать, сумел подняться так высоко, взять такую великую власть! Ему бы теперь женить сыновей на молодых вавилонянках знатных родов, выдать замуж дочерей в хорошие семьи – и через поколение уже никто и не вспомнит, что их предок пришел с севера нищий, а сандалии его были в пыли.

– Ага… А историю о том, как новый конюший, Угбару, подал по ошибке царю кобылу вместо коня?

– О, об этом знает весь город! Царю – и подать кобылицу… что с ним стало?

– Отец не успел на нее сесть, поэтому просто высекли, и все.

Инну и Шемхет задорно переглянулись. Потом Инну продолжила:

– Ну, тогда ты знаешь все дворцовые сплетни… Хотя вот свежая! Помнишь, два месяца назад привели в гарем новую рабыню? Невысокую, с берегов Нила.

– Я видела ее, но не знаю имени, – ответила Шемхет.

– Она оказалась в тягости. Никто не знает, то ли ее привезли такой во дворец, то ли уже здесь… Будут ждать ее родов и потом отсчитают сроки, чтобы решить, как быть с ней и ребенком.

Шемхет раньше деревенела, когда слышала истории про беременности рабынь из гарема. Но рабынь было много, такие истории – часты, и сейчас ей показалось только, будто что-то холодное коснулось на мгновение сердца. Она даже не вспомнила о своей матери.

Вдруг позади раздался гомон. Оказалось, пришла Неруд, а с ней трое мальчишек, которые без устали носились вокруг нее.

Неруд была самой старшей и самой прекрасной из детей Амель-Мардука. Говорили, будто в ней воплотилась ее бабка, мидийская царевна Амитис, ради которой Навуходоносор построил знаменитые висячие сады. Они возвышались прямо у Евфрата каскадами, водопадами зелени – диковинных растений и цветов, чьи названия знали лишь немногие. В них жили прекрасные птицы – звонкоголосые, с подрезанными крыльями. Там и тут располагались небольшие фонтанчики чистой воды. Люди говорили, что таких чудес больше нет в мире, и слава их полетела по всем краям.

Северная царевна гуляла в тени своих садов, спасаясь от беспощадного вавилонского зноя. Однажды там же, среди садов, умерла от неизвестной хвори. Или просто от тоски.

Она родила к тому времени двоих – отца и дядю – и носила под сердцем дочь.

Навуходоносор велел больше не поднимать туда воду, и все диковинные растения и цветы, привезенные с севера, умерли от жажды. То, что составляло великую славу Вавилона, царской же рукой было небрежно брошено в пыль, словно заявление: поглядите, как мало я ценю то, что добыто великим трудом!