На колесах

– Я о вас… тебе тоже слышала, – произнесла она с легким смущением. Герман выглядел старше, но уверено и без колебаний обратился к ней на «ты», поэтому Таня не сразу определилась, какое обращение использовать.

– Ты не злись на Никиту за вчерашнее, – посоветовал Герман. – У него сложный период, сама понимаешь.

– Понимаю, просто… – Таня отвела взгляд. Он в курсе их ссоры. Никита нажаловался, или Герман сам узнал? – Может, посоветуешь, как найти с ним общий язык? – спросила она с надеждой.

– Вот тут я не помощник, – Герман развел руками и цокнул языком. – Со мной он не сильно ладит. – Таня поникла, понимая, что придется разбираться с проблемами самой. Видя ее настроение, Герман дружески приобнял девушку за плечи. – Ты только не сдавайся сразу.

– И не собираюсь, – фыркнула Таня. Она не боялась Никиты, не боялась его грубости или плохого настроения. Она устроилась сюда, чтобы получить деньги, и их она отработает. – Это, кстати, тебе. – Таня кивнула на КитКат.

– Спасибочки, – подмигнул Герман. – Дарю, тебе пригодится. – Он вытащил из своей сумки толстую синюю папку и протянул Тане. Сообразив, что она не сможет взять, не уронив завтрак, он положил папку на поднос. – Там про Никитино состояние. Все, что может тебе понадобиться, – пояснил Герман и, взяв конфету, ушел.

Таня вздохнула, настраиваясь на непростой день, и вошла в комнату, толкнув дверь бедром. В этот раз в спальне оказалось светлее. Окна все так же были занавешены плотными шторами, кроме одного, зато горели все лампы. Таня хотела подойти и раздвинуть занавески – впустить солнце, но не решалась, переминаясь с ноги на ногу у двери.

– Доброе утро, – поздоровалась наконец она. – Я принесла завтрак.

Никита курил у единственного открытого окна. Вчерашняя голубая рубашка уже была на нем, как и черные перчатки-митенки.

– Здравствуй, – откликнулся Никита совершенно спокойно, будто не он вчера устроил скандал.

– Тебе нужна помощь с… чем-нибудь? – сконфуженно пробормотала Таня, поставив поднос на низкий стол.

В ее обязанности не входила медицинская помощь, и Таня была уверена, что Герман уже оказал ее, но она все равно спросила. Ей нужно было как-то начать разговор, а это первое пришло в голову. Тем более в будущем эта информация могла пригодиться: Таня помнила, что Герман приходит только пару раз в неделю. На втором курсе у них была практика «Помощник палатной медсестры», но ей ни разу не позволили сделать что-то сверх подачи градусника и мытья полов. Разве что один раз показали, как ставить уколы и капельницу, и то это был старшекурсник.

– Можешь не волноваться, – отозвался Никита, потушил сигарету и сунул в стоящую на подоконнике пепельницу. – Хинин уже позаботился обо всем необходимом, да и я не настолько беспомощный, чтобы не вколоть самому себе пару ежедневных уколов.

Он поправил ворот голубой рубашки. Таня не знала, куда себя деть, и, чтобы не стоять без дела, села в кресло у кровати. На тумбочке рядом лежала полупустая упаковка лекарств. Каких именно, Таня не поняла, названия были на немецком.

– Знаешь, мне не очень нужна компаньонка. – Голос Никиты отвлек от разглядывания его вещей.

– Меня нанимал не ты, – фыркнула она, сложив руки на груди. – Пока твой отец не скажет, что я не нужна, будь добр терпеть мое присутствие.

– Валентин – мой дядя, не отец, – поправил он спокойно.

– А Кристина?

– Мы двоюродные. – Никита взял чашку с успевшим остыть чаем, прекращая дальнейшие расспросы.

Таня притихла. Она думала, что они родные, хотя не то чтобы это имело какое-то особое значение. Теперь отсутствием семейного сходства Ховричевы не удивляли так сильно. «Может, поэтому Кристина не заходит к брату?» – предположила она, и ей сделалось грустно.

Пока Никита без аппетита размазывал кашу по тарелке, Таня осматривала его комнату. Телевизора не было, зато были книжные полки и картина в уже знакомом стиле. Таня сделала вывод, что она написана тем же греком, что и пейзаж из коридора. На стене рядом с креслом Таня заметила доску с расписанием дня. Напротив выполненных пунктов: «проснуться», «умыться», «одеться», «вколоть уколы», «принять таблетки» – стояли серые галочки. Многие пункты повторялись несколько раз в разных вариациях. Ни одной строчки о друзьях или прогулках. «Он что, все время один в комнате сидит?» – промелькнула мысль. Таня была намерена исправить образ жизни подопечного. Не сразу, конечно: сначала стоило познакомиться поближе.

– Вчера был такой красивый закат, – начала Таня. – Я успела сфотографировать, хочешь, покажу? – Она уже полезла в карман штанов за мыльницей, но Никита мотнул головой. – Не любишь закаты? – предположила она.

– А ты, как понимаю, не любишь молчать, – раздраженно пробухтел Никита.

– Почему ты так сразу? – надулась Таня. – Я просто стараюсь разговор поддержать.

Никита вздохнул и отодвинул от себя полупустую тарелку. Отвернулся к окну, грубо игнорируя Таню, будто надоедливую муху.

Таня нахмурилась. Не хочет говорить – ладно. Она как раз собиралась изучить подарок Германа. Ничего страшного, что она сделает это сейчас, а не вечером в своей комнате. Она открыла папку на первой странице и, закинув ногу на ногу, принялась изучать ее. Никита достал с полки какую-то книгу, перелез на кровать и, видимо, углубился в сюжет. Время от времени Таня поглядывала на него или ощущала его внимание на себе, когда она не смотрела. Иногда их взгляды скрещивались, и тогда оба демонстративно резко утыкались каждый в свое чтиво.

***

Когда она приходила в храм, ее сердце пело. Тепло и хорошо ему под присмотром божьим, оттого и пело, как поют ангелы: «Свят, свят, свят». И Кристина вторила ему, шептала: «Господи, помилуй», и молитва облегчала ее душу.

Храм Рождения Богородицы она посещала, сколько помнила себя. Отец учил ее молиться, и она внимала, покорно и кротко, питая сердце. Когда-то они ходили сюда всей семьей, но то время прошло. Два года, как Кристина бывает здесь одна; два года, как молится в три раза больше: за сестру, за брата, за отца. «Господи, помоги им». За них и для них. За себя – никогда. Себе – ничего.

Чаще всего Кристина ставила свечи за брата: просила простить его грех и помочь выбраться. Сегодня впервые имя брата не звучало в ее молитве.

– Господи, прошу, позволь Татьяне остаться с нами дольше. – В руках свеча, губы шелестят, под сомкнутыми веками проступает святой образ.

Кристина чувствовала: Татьяна призвана помочь им спастись от уныния. Она открыла глаза – пламя свечи в ее руке не дрожало, и это только больше уверило Кристину в верности ее мыслей.

Чей-то взгляд нежданно будто прирос к спине. Кристина повела плечом, но ощущение не ушло: чужое внимание буквально прилипло к ней. Решив уйти, Кристина три раза осенила себя крестным знаменем и стремительным шагом спустилась со ступеней храма. Хорошо, что сегодня она зашла помолиться после работы, а не как обычно, до. Взгляд никуда не делся: Кристину будто преследовали. Это беспокоило и пугало, поэтому она ускорила шаг, мысленно моля Бога о спасении.

– Кристин! – веселый голос прозвучал над ухом, на плечо легла ладонь. Кристина развернулась, готовая защищаться.

– Денис… – Она расслабленно улыбнулась и поправила сползший платок. Подумав, совсем сняла его и убрала в сумку.

Перед ней стоял не злодей, а старый знакомый. В приветливых серых глазах сверкнула искра смеха, на губах расплылась улыбка. Каштановые, коротко стриженные волосы отливали рыжиной. Год, как отгремел их совместный выпускной – год, как они с Денисом не виделись. Их отношения можно было назвать дружескими, если бы не трепыхалось что-то раненой пташкой в сердце у Кристины, стоило только ей увидеть парня. Трепыхнулось и в этот раз.

– Бегу за тобой с самого храма. – Денис весело взъерошил волосы. – Быстрая же ты.

– Ты ходил в храм? – удивление в голосе Кристине скрыть не удалось. В последний раз, когда они виделись, Денис был атеистом.

– Армия меняет людей, – подтвердил он, довольно хмыкнув.

Сразу после школы Денис ушел служить. Где и на кого учиться, он не знал, ничем особым заниматься не планировал, а отдать долг родине считал обязанностью любого мужчины. «Ну, разве что кроме твоего брата», – добавил он смущенно, когда рассказывал Кристине о своих планах. Год назад она поддержала его, ведь сама считала, что им будет лучше не видеться, хотя мысль о столь долгой разлуке заставляла ее плакать. Теперь они вновь встретились.

– Чем думаешь заниматься теперь? – спросила она с живым интересом, когда Денис закончил рассказывать о своей армейской жизни.

– Не знаю. По работам помотаюсь, подумаю, – честно и весело ответил Денис. – Я в «Чапаевку» переехал, – подмигнул он ей. – Пошли провожу.

Кристина прикрыла ладонями вдруг потеплевшие щеки. Их согрела приятная мысль, что Денис помнит, где она живет.

– Ты теперь занял бабушкин дом? – спросила Кристина, чтобы как-то занять время, пока они идут.

– Ага, – кивнул Денис. – Она к родителям перебралась в квартиру, а я к ней. А ты как?

– В СГСПУ учусь. На финансах, – пожала она плечами. – Иногда подрабатываю в церковной лавке. Остальное по-прежнему.

– Клёво! – Денис оттопырил палец вверх. – Но разве ты не в театральный хотела?

Кристина молча покачала головой. Театральный и сцена остались далеко в мечтах. Там им место, а не в реальности.

– Никита больше не?.. – Спросил Денис осторожно, не завершив предложение.

От вопроса Кристина поежилась, словно он принес с собой холод. Она не любила говорить о том поступке брата и была благодарна Денису, что он не произнес страшного слова. Винить Дениса за неприятный вопрос она не могла, ведь он тоже тогда переживал. Вспоминать тот день она не любила, но не могла прекратить возвращаться туда снова и снова: это был одновременно самый страшный и самый прекрасный день.

– Нет, больше нет, – поспешила ответить Кристина. – Давай закроем тему, пожалуйста, – попросила она, обхватив себя руками.

– Прости, я не мог не спросить, – попытался оправдаться Денис. – Расскажи тогда про универ. Чему там вас учат?

Остаток пути они прошли, болтая про учебу и армию. Потом вспоминали моменты общего прошлого. Когда настало время разойтись, Кристине очень не хотелось делать первый шаг прочь от Дениса.

***

– Сыграем? – предложила Таня после обеда и, не дожидаясь ответа, вытащила из кармана стопку карточек.

Молчание, которому они оба отдались утром, ее порядком раздражало. Когда папка была изучена вдоль и поперек, она предприняла еще одну попытку узнать о Никите что-то кроме имени, болезни и несносного характера. В эту игру она играла с подругами в детстве, когда кто-нибудь устраивал ночевку. Она устроилась на полу, перемешала карточки и сложила их колодой перед собой. Никита выгнул бровь, но ничего не сказал. Иногда людям не надо говорить, чтобы их поняли.

– Это поможет нам лучше познакомиться и развлечься, – объяснила Таня.

У Никиты не было своих дел, покидать комнату без особой надобности он отказывался, а книгу, как Таня заметила, читал без особого интереса.

– Ладно, если хочешь. – Согласие сопровождалось глубоким вздохом.

«Будто это так трудно», – негодующе подумала Таня, но смолчала: нарываться на еще одну ссору она не хотела. Никита отложил книгу.

– Придвинь кресло, – скомандовал он, очевидно, имея в виду коляску, которая успела откатиться от кровати.

– Если скажешь «пожалуйста», твой язык не отсохнет, – фыркнула Таня, но требование выполнила сразу, чтобы Никита не начал словесную перепалку.

Он ничего не ответил, только зыркнул на нее как-то странно, словно кипятком окатил. Потом двинулся к краю кровати и, оттолкнувшись от него левой рукой, очутился в коляске. Будто перелетел, так быстро все произошло.

– Какие правила? – спросил он, будто делал ей великое одолжение.

– Нужно по очереди отвечать на вопросы. – Таня подняла карточки, чтобы ему было удобнее брать. – За каждый ответ получаешь балл.

– А что победителю? – Никита подался вперед только слегка, чтобы не выпасть из коляски. На лице не отразилось ни капли азарта, который должен сопровождать вопросы подобного толка.

– Но мы играем не на деньги! – громко возмутилась его алчности Таня.

– А только б вечность проводить?3 – ухмыльнулся он, но, увидев непонимание на лице собеседницы, растерял зачатки веселости и раздраженно пояснил: – Это ци-та-та. Тяни первой.

Таня играла в игру не в первый раз, поэтому была готова к большинству вопросов, но ответы всегда получались разными, в зависимости от того, с кем играешь. Это и обеспечивало веселье. Предвкушая, Таня вытянула верхнюю карточку.

– Твое любимое время года, – прочитала она и тут же ответила: – Лето. Тепло, светло, свободно. Теперь твой ответ, – подсказала она Никите.

Он слегка нахмурил брови, коснулся пальцами подбородка, поднял глаза, вспоминая. Один из самых легких вопросов в колоде заставил его глубоко задуматься.

– Обязательно? – перевел он взгляд на Таню, но, когда та недовольно зыркнула в ответ, начал нехотя перечислять. – Зиму я не люблю: в снегу колеса намертво вязнут. Осенью слишком грязно, весной тоже бывает слякоть. Если выбирать, то, наверное, лето, но и его не очень люблю.

– Звучит так, будто у тебя нет любимого времени года, – прокомментировала Таня, протягивая ему стопку карточек. Он только пожал плечами.

– Самое ужасное, что может совершить человек? – вяло прочел Никита.

Это был один из тех вопросов, над которым Таня всегда ломала голову. Она приготовилась, что Никита будет думать долго, но ошиблась.

– Измена. – Он не задумался ни на секунду. Яростно сжал кулаки, но вскоре расслабил руки.

Таня была согласна с ним, о чем тут же сообщила, и потянулась за другой карточкой.

– Почему ты живешь в этом городе?

– Глупый вопрос, – цокнул языком Никита и закатил глаза. – Потому что родился здесь, как и ты.

– Вообще-то я родилась в Калининграде, – парировала Таня. – В Самару в мед поступать приехала и от мамы сбежала, – добавила она тише.

– Сбежала? – Спросил Никита, и в его голосе впервые за день послышалась заинтересованность.

– Она хорошая мама, просто иногда слишком авторитарная, – Таня будто оправдывалась или оправдывала мать. – Мне хотелось быть немного свободней, вот я и уехала из дома.

Никита пожал плечами, принимая ответ, и взял новую карточку.

– Опиши вещь из своего гардероба, – прочел он и озадаченно свел брови, осмотрев себя.

– Расскажи про митенки, – подсказала Таня. Ей еще вчера бросились в глаза его перчатки. Она не встречала людей, которые носили бы их в доме, и ей было интересно, почему это делает Никита.

– Чтобы мозолей от колес не было: без них натирает сильно, – безразлично ответил он, правильно истолковав ее интерес. – Твоя очередь. Брошь.

– Что?

– Ты выбирала предмет мне, я выбираю тебе. Это справедливо, – меланхолично пожал плечами Никита.

Брошка в виде ласточки – единственное дорогое украшение, которое было у Тани. Дорога она была не из-за цены: Таня даже не знала, сколько брошь когда-то стоила, – дело было в значении. Много лет назад ее подарил прабабушке какой-то офицер, посулив счастье. Правдиво ли было обещание, никто в семье сказать не мог, но брошь все равно передавалась по наследству.

– Странное у тебя представление о справедливости, – фыркнула Таня. Других вещей она не придумала, поэтому решила уступить Никите. – Мама мне ее подарила на восемнадцатилетие. Говорит, она помогает найти счастье. Пока не сработало, – Таня пожала плечами и потянулась за своим вопросом.

– Ты выберешь красивую ложь или болезненную правду? – прочитала Таня вопрос на доставшейся ей карточке.

– Что за бред? Почему тут такие странные вопросы? – возмутился Никита.

– Просто ответь, – устало выдохнула Таня. Она сама не хотела отвечать именно на этот вопрос, но правила есть правила.

– Не люблю, когда мне врут, – буркнул Никита.

Фактически на вопрос из карточки он не ответил, но Таня решила, что это неважно. Она быстро пролепетала про нежелание обижать людей и ложь во благо и потянулась за новой карточкой. Следующие вопросы были максимально простые.

– Кем ты хотел стать в детстве? – Никита вытянул седьмую по счету карточку. Лицо его, и без того не радостное, стало хмурым.

– Хочешь, я первая, – вызвалась Таня. – Я в детстве мечтала быть певицей, как Шакира.

Она соврала, ведь никогда особо не задумывалась, кем хочет стать: ни в детстве, ни сейчас – но такой ответ на вопрос казался Тане неправильным и глупым. Не имея своей, она решила присвоить себе детскую мечту Юли, ведь подруга все равно не узнает.

Никита молчал. Казалось, он не слушал ее совсем, погрузившись в себя. Черные глаза не двигались, и сам он сидел неподвижной гипсовой статуей. Таня не выдержала этой гнетущей тишины и тронула его за плечо, чтобы растормошить. Никита дернулся будто от удара током и впервые за день посмотрел Тане прямо в глаза. Она не смогла разобрать, что клубится в зрачках, но взгляд приковал ее. Темный, глубокий, но не отталкивающий, не пугающий. Что-то в нем – Таня не разобрала, что, – манило, не позволяло отвернуться. Никита смотрел на нее не моргая. Как долго человек может не моргать? Возможно, не дольше минуты. Минута эта показалась Тане часом.

– Уходи, – сдавленно попросил Никита, первым разрывая зрительный контакт. Он отвернулся и отъехал к прикроватной тумбочке. Взял сигареты, зажигалку и закурил.

– Но мы не закончили. – Таня бросила взгляд на стопку карточек, которых оставалось еще много.

– Плевать, – бросил Никита, не поворачивая к ней лица. – Уходи. – На Таню он больше не обращал внимания.

Она скривила губы и ушла, назло Никите оставив игру лежать на полу его спальни. Они опять поругались, и опять из-за него. Никитины заскоки уже раздражали. Мало того, что сам по себе хмурый и холодный, так еще и обрывает любое нормальное общение! Но глаза… Таня только сейчас, оставшись наедине со своими мыслями, поняла, какие они. Печальные, да, это слово подходило лучше других. Так жалко ей стало Никиту. Не из-за коляски, а из-за глаз.

Таня дернула головой: не хватало еще дифирамбы Никитиным глазам петь. Она вздохнула – раздражение как рукой сняло. «Хочешь, чтобы тебя оставили в покое, так я оставлю», – подумала она.

До ужина оставалось еще время. Таня решила потратить его на фармакологию. Внутреннее чутье подсказывало ей, что именно по этому предмету ее будут валить на следующей попытке восстановиться. Тетради с ненавистными лекциями, которые она позаимствовала у бывшей одногруппницы, уже маячили перед глазами. Не то чтобы она хотела вернуться в вуз, но мать же ее за неоконченное образование загрызет.

Когда вечером Таня тихо прокралась в комнату Никиты с ужином, он лежал на кровати к ней спиной и разглядывал фото: одиннадцать юношей в футбольной форме. Таню Никита не заметил.