Стальная бабочка. Часть 2. Отрицание
– Коньяк мне отдайте, – неожиданно спокойно сказал Борька. – Тогда уймусь.
Я грохнул перед ним бутылку.
– Ещё одно слово, Проничев, и ты вылетишь отсюда, с треском, усёк?
– Ладно-ладно, Волков, сам тоже успокойся. – Семён заставил меня сесть и вновь вернулся на своё место. – И всё-таки уж нам, своим старым товарищам, расскажи, что происходит, – проговорил он, наливая себе рюмку. – Ради благополучия постороннего парня разрушать собственную семью… Да, мы много раз слышали ту историю, где Рудзинский спас тебе жизнь, – переглянулся он с остальными, – тащил тебя с этой твоей ногой через лес, хотя мог бы бросить на месте аварии на милость чехов, да-да-да, очень трогательно, но знаешь, таких историй у большинства тех, кто в пекле служил, наберётся тьма-тьмущая. Помнишь, как Борька меня из-под обстрела под Кабулом на хребте своём вытащил? Что-то я не бегаю, от алкоголизма его не спасаю, к лучшей жизни пинать не спешу. Живы мы, и слава богу… Не-е-ет, – протянул он, вновь испытующе уставившись на меня. – Тут есть что-то ещё. Что-то ты нам не договариваешь, Андрюха.
– Да, Волков, – подхватил Сашка. – Признавайся, что тебя связывает с этим парнем. Маловато, знаешь ли, одного героического поступка для такой потрясающей одержимости.
Борька тоже промычал что-то утвердительное – он с аппетитом жевал бутерброд со шпротами. Вот уж у кого никаких забот по жизни нет. Что бы ни случилось, Борька никогда не унывал и всегда быстро возвращался в колею. Когда, не выдержав его вечных запоев, от него ушла жена – ещё в конце восьмидесятых, – Борька долго не горевал и быстро нашёл себе другую идиотку, которая даже умудрялась терпеть его в течение двух лет. Так до сих пор и кочевал по жалостливым бабам, которые, в основном, были стабильно старше его лет на десять.
Я задумчиво оглядел товарищей, на мгновение задержал взгляд на Сашке – мне показалось, что он смотрит на меня как-то по-особенному, будто намекает, что он-то знает поболе остальных и при этом держит всё при себе, цени, Андрюха, цени моё молчание. И ведь у него был на меня рычаг давления, которым он не пользовался до сих пор, Сашке ничего не мешало, кроме, разве что, недостатка времени, копнуть глубже и заняться Антоном вплотную. В этом случае я бы оказался бессилен и не смог бы помочь своему подопечному, или, как они говорили, «питомцу». По крайней мере я был уверен, что Сашка так думает.
А почему бы и нет, в конце концов? Почему бы и не поделиться с друзьями? Так надоело всё это годами держать в себе…
– Что ж, ладно, – усмехнулся я. – Хотите знать правду? Я вам кое-что расскажу. Но только чтобы это осталось между нами. Даёте слово?
Все мы как-то синхронно посмотрели на Борьку, тот аж шпротиной подавился.
– Да я могила, мужики, вы чего… – прохрипел он и постучал себе по груди, чтоб прокашляться. Сашка скептически ухмыльнулся, Семён фыркнул, я же подумал, что если уж до Борьки доходят какие-то тайны, то эти тайны перестают таковыми быть уже через пару дней. Сплетник он был хуже любой бабы.
И я немедленно пожалел, что завёл этот разговор, вот только отступать было поздно. Чёртов коньяк на минуту в голову ударил – и нате вам, пожалуйста. Ладно ещё наша компания, но если эти подробности выплывут наружу, а Бориска по пьяни наверняка где-то их разболтает…
– Дядя Антон приехал!!! – разорвал напряжение вечера счастливый крик Ани, и Борька, бедняга, чуть не выплюнул содержимое только что выпитой стопки. Мимо гостиной, судя по звуку, пронёсся табун молодых жеребцов.
– Аня, а ну стой!
Я подскочил и который раз поморщился от острой боли в колене. Вот моих коней мне бы стоило попридержать.
Что ж, спасение пришло с неожиданной стороны. Той самой, о которой я больше всего беспокоился. Как бы то ни было, но с улицы раздавался приглушённый рёв мотора.
– Помянешь чёрта, как говорится, – зубасто ухмыльнулся Сёма.
Ох уж эти Анины сны. Возможно, она просто выдаёт желаемое за действительное, а приехал вовсе и не Антон.
Глава 2. Лис Тошка
– Саша, держи Борьку, – скомандовал я и, прихрамывая, вышел из гостиной.
Если это действительно Рудзинский… Ещё не хватало, чтобы эти двое – Антон и Борька – сцепились прямо у меня в прихожей на глазах дочки. Пусть даже языками. Борька уже в той кондиции, когда ему нет удержу, а Антон пребывал в подобном состоянии перманентно, ему даже пить не было нужно. Другой такой язвы я в жизни не встречал.
Любопытный Сёмка меня опередил и уже стоял в нескольких метрах от Ани, которая ловко вскрывала замки. Я снова подумал: да откуда она знает, что приехал Антон? Разглядела в окно его «Ниссан»? Сомнительно – за забором нашего участка довольно-таки темно. И куда она, собственно, собралась? Прямо на улицу в одной пижаме? Простудится же, у неё и без того здоровье слабое.
– Аня, оставь дверь в покое! С чего ты взяла, что…
Но дочка уже распахнула дверь и с порога кинулась наружу. Я хотел было крикнуть Сёмке, чтобы он завел её назад, но тут заметил на крыльце своего подопечного собственной персоной – взлохмаченного, счастливого, с огромной спортивной сумкой в руках. Повизгивающая от радости Аня висела на Рудзинском, словно обезьянка на пальме.
Я встал чуть позади Сёмы и сложил руки на груди.
А ворота он как открыл? Отмычкой?
– Тихо, тихо, Анютка, куда в одних трусах лезешь? Жопу застудишь, – насмешливо проговорил Антон, втаскивая себя вместе с моей дочкой в дом. Он захлопнул ногой дверь, на секунду замер, комично вскинул брови и широко ухмыльнулся: – То есть простите, простите, задницу, конечно, задницу. А то ж нас мамка заругает, ай-яй-яй, Анька, молчим, молчим. А «жопа» – такого слова нет, Анюта запомни, пока по ней тебе не надают за то, что ты за дядюшкой Антоном всякие гадости повторяешь! Такие дела! О, здорова, Сёмыч, ну чё, рад меня видеть-то, а, шпиён без страха и упрёка? Колымагу-то починил свою, а?
Сёма предпочёл демократично промолчать, что я мысленно одобрил. Антон немедленно потерял к нему всякий интерес, кинул сумку на пол и, подхватив Аню на руки, принялся кружить её над головой.
– У-у-у-у, Анька, какие мы с тобой стали огромные и жирные, как кабаны, у-у-у! Ты куда растёшь-то, скоро не подниму ж, чё будем делать-то с тобой, как жить?! – радостно вопил он.
Аня трепыхалась в его руках, визжала, смеялась, а Рудзинский подбрасывал её в воздух, тут же ловил, щекотал, лохматил ей волосы, в общем сам резвился, как ребёнок, – нисколько себе не изменял. Хорошо, что Леры сейчас дома нет, подумалось мне, иначе скандала было бы не избежать – такого зрелища её нежное сердце бы не выдержало. Её сердце Антона и в отрыве от детей-то едва выдерживало в последнее время.
А я… я смотрел на них, и у меня невольно теплело на душе.
По необъяснимой для меня причине Рудзинский неплохо ладил с маленькими детьми. Вернее, это они с ним неплохо ладили, потому что Антон неоднократно бурчал, что терпеть не может «этих сраных пиздюков». Но на практике я неоднократно наблюдал, как он играет с дочкой своего бывшего «шефа» Игоря Карцева и как при этом расцветает. Ненавидел он детей или нет, но Соне Карцевой Рудзинский позволял чуть ли не на шею себе садиться. Аня тоже его обожала, и я видел, как напрягается Лера, когда Анютка хватает «дядю Антона» за руку и тащит его за собой, чтобы показать новый конструктор или домик для Барби. Видел, как закатывает при этом глаза сам Антон, но всё же даёт себя увести. Он ни разу не позволил себе обидеть мою младшую дочь. Мог рявкнуть на шкодливых близняшек или нахамить старшим, когда они приезжали навестить нас с Лерой, но на Аню ни разу даже голоса не повысил.
Подумать только, я не видел его уже больше месяца. Больше недели толком и не знал, что с ним и как. И ты тут он заявляется прямо на порог моего дома. Живой, смеющийся, с сияющими глазами, в своей обычной манере мелющий языком без остановки. И эта картина разительно отличалась от той, что преследовала меня в воспоминаниях об январском кошмаре.
Меня разрывали противоречивые мысли. Что привело его сюда? Неужели пришёл мириться? Мысль была обнадёживающей, но я слишком хорошо знал Антона, чтобы в это поверить. Нет, только не он. Тут что-то другое.
Дети? Приехал к девочкам? А почему бы и нет. Что бы он там ни говорил, а дочек моих он любил. До меня вдруг дошло, что Антон даже с Семёном поздоровался, но вот меня до сих пор даже взглядом не удостоил.
Чёрт, а ведь всё могло быть иначе, если бы в январе я удержал язык за зубами. Кажется, тогда мне пришла в голову самая идиотская идея за всю мою жизнь: что Антону станет легче, если я расскажу ему правду о Карине. Вспомнил, что он ведь до сих пор не знает, куда она подевалась. Не знает, что с ней всё хорошо, что она жива и здорова. Возомнил, что жестоко дальше скрывать от него правду. Эх. Безголовый кретин. Я должен был предвидеть его реакцию. Как-то подготовить почву, а не вываливать всё с бухты-барахты, тем более пока он под кайфом. И что тогда на меня нашло?
– Рудзинский, чем обязаны такому гостю? – громко сказал я.
Ноль внимания. Сделал вид, что не слышит.
– Антон, посмотри на меня!
Даже ухом не повёл. Господи, детский сад какой-то. А ведь он всегда так делал, когда злился на меня. Демонстративный игнор. Ничего не поменялось.
Что ж, как видится, ни о каком примирении не может быть и речи. Я покачал головой. Семён покосился на меня, вздёрнул брови и закатил глаза. Я махнул на него рукой. Антон же наконец опустил Аню на пол, после чего она вцепилась в его рукав и начала что-то восторженно пищать.
– Не-не-не, Анютка, я на пять минут, буквально на пять минут, – замотал он головой на её писк. – Привёз тут вам с девчонками кое-что, кучу всего, а то за столько праздников вам задолжал ништяки, что пиздец… Ой! Бля… – Он расхохотался и потрепал Аню по голове. – Анька, это слово тоже при маме не говори… и второе тоже, да, второе даже хуже, вот так вот… А я так отвык, знаешь. Ну, от правил этих ваших. Типа не ругаться, не чихать, не пукать, изображать достойных господ и дам. Леди и дэнди, су… кхм… Отвык-отвык-отвык. Мамка дома? Что, нет? Ну и зае… ну и класс. Где сестрицы твои, чё не идут меня встречать, я не заслужил, что ли, а, Ань, разве не заслужил немного их любви, я недостоин любви этих прекрасных нимф?.. Нимфы, Анька, это такие красивые тёлки в Древний Греции были… ага-ага… потом расскажу, потом обязательно всё тебе расскажу, и про Грецию, и про нимф, и про тёлок, а ты зови своих сестриц-кобылиц, а то так и уеду, а они плакать потом будут, что упустили такое счастье в лице прекрасного меня прямо здесь прямо в этом…
И так они продолжали говорить, и говорили они одновременно, при этом как-то умудряясь слышать и понимать друг друга. Антон не умолкал и почти не делал пауз, а Аня всё скакала вокруг него, дёргала за куртку и пищала на грани ультразвука, и я не разбирал от неё ни слова с такого расстояния.
– Ну ты что, так и будешь стоять? – повернулся ко мне Сёма.
Я пожал плечами. Мне, честно говоря, не хотелось прерывать эту идиллическую сцену.
А не под героином ли он сейчас, мелькнула вдруг предательская мысль.
– Иди проверь, как там Борька. Не хочу, чтобы он тут всё испортил.
Сёма вздохнул и скрылся в гостиной. Аня тем временем побежала к лестнице на второй этаж – видимо, за сёстрами, но они уже и сами шумно спускались. Вернее, громко топоча и повизгивая, спускалась Жанна, Инна же держала лицо и шла не торопясь.
Далее повторилась бурная сцена встречи, только на месте Ани теперь была Жанна, и под её весом Антон уже слегка согнулся и нарочито громко закряхтел, сетуя на свою «старческую» поясницу и Жаннин «кобылий» размерчик, за что дочь в шутку пнула его по ноге. Или не в шутку, потому что я успел заметить, что на секунду Антон поморщился, но, к его чести, стерпел этот выверт. Инна скромно притулилась в сторонке, с каменным лицом наблюдая за развернувшейся в прихожей клоунадой, и Антон с ухмылкой подошёл к ней и притянул к себе.
– Инн, ну ты чё, ну иди обнимемся, ну сто лет же не видались, кончай батька своего пародировать. – При этих словах он сжал Инну в объятиях и, как мне показалось, впервые скользнул по мне взглядом. Его лицо на миг помрачнело, но он тут же отпустил Инну и вернулся к сумке.
На девочек посыпались подарки. Куклы, кукольная мебель, мягкие игрушки, комиксы про Микки Мауса и принцесс, фломастеры и блестящие ручки для Ани; косметика, диски с музыкой, цветастые тетради и какие-то совершенно несуразные шмотки для Жанны; и – скромненько – книги для Инны: она всю эту мишуру, которая приводила в исступление её сестру, не жаловала, но в последние пару лет увлекалась архитектурой. Одна из книг даже вырвала из неё краткий восторженный вскрик. Дорогого стоит. А Рудзинский хорошо изучил пристрастия моих дочек. Пожалуй, даже лучше меня.
– Дядя Антон, а ты не забыл про мартовский фестиваль в Барнауле? Ты обещал в прошлом году, что мы снова поедем! – заныла Жанна, примеряя на себя шарфик жуткого кислотно-зелёного цвета.
Ну уж нет, подумал я, никуда они на этот раз не поедут.
– Ой, нимфа моя, я не знаю ещё, где буду в марте… Ну, посмотрим, посмотрим ещё, – примирительно добавил Антон, заметив, как скуксилась Жанна. – До конца марта вон сколько, эй! Лучше глянь, что я достал. – Тут он жестом фокусника вытащил из сумки яркую пластиковую коробочку в целофане. – Финалочка девятая. Оригинал, на иглише, все дела, как заказывали, моя юная нимфа… Ну так это, я не понял, – шутливо нахмурился он. – А где радостные крики, где «дядюшка Антон, ты круче Деда Мороза», где вот это вот всё? Это, между прочим, то ещё испытаньице было, почти как за жар-птицей ходить, искать её хер знает где, курицу эту общипанную. Чего кислая, Жанка? Вроде ж то достал. Или нет? – Он с сомнением глянул на коробку, потом вновь мазнул по мне взглядом.
– А толку, не поиграть теперь! Папа отобрал у нас приставку, – жалобным голосом сообщила Жанна. – Забрал и не отдаёт. Хотя я почти все тройки исправила, только химия осталась эта дурацкая! Ну и черчение, но там училка – тварь!
Лицо Антона вдруг потемнело.
– И что ты от меня хочешь? – бросил он резко похолодевшим тоном, но в тот же миг, скосив взгляд на Аню, взял себя в руки и одарил меня широкой улыбкой. – Слышь, «папа», верни детям игрушку, не будь извергом… Эй! Эй, эй, нет, не подходи, стой, где стоял! – вытянул он перед собой руку. Его лицо напряглось, в глазах вспыхнул опасный огонёк. Я замер с занесённой для очередного шага ногой и попятился.
Никаких сцен, пока здесь девочки.
Жанна с Инной выглядели смущёнными, Аня тоже переводила с Антона на меня ничего непонимающий взгляд. Из гостиной слышалась какая-то возня.
– Рудзинский, хватит разыгрывать комедию, давай спокойно поговорим… – начал было я, но тут мне на плечо упала рука.
– Какие лю-у-у-ди, это ж наша звезда, а мы тебя как раз вспоминали! Ну как, всё ещё на игле? Где пропадал-то в ту ночку, а то мы с Андрюхой всё ждали, ждали…
Борька? Вот скотина! И как они вдвоём его не удержали?! Он их там убил, что ли?
Я не успел вовремя среагировать, ухватил Борьку только за рукав свитера, но он легко вырвался и, пошатываясь, двинулся вперёд, раскинув руки для объятий. Прошли какие-то секунды, но для меня время будто бы замедлилось.
Вот на лице Инны мелькает паника, она хватает не успевшую ничего понять сестру за предплечье и силой уводит в сторону. Антон напрягается всем телом, готовый к атаке: кажется, будь у него шерсть, она сейчас встала бы гребнем. И без того круглые Анины глаза делаются ещё больше, она, будто в тумане, вцепляется своей ручкой в пальцы Антона. На скулах Рудзинского ходят желваки, губы сжаты, ноздри раздуваются, правая рука резко сжимается в кулак, глаза сощурены и сверкают, как у разъярённого буйвола, и я думаю только об одном – моя маленькая дочь в эпицентре всей этой заварушки, а Антон вот-вот впадёт в режим берсерка…
– Аня!
Дёргаюсь вперёд, в глазах темнеет от боли в ноге. Едва не падаю, меня подхватывают сзади. Жду звуки ударов, крики, но… ничего не происходит. Тишина.
– Я на секунду отвернулся, а он свалил… Сашке там на пейджер пришло, он отвлёкся, звонит своим… – виновато бормотал Сёма, поддерживая меня за локоть. Я не особо слушал его и силился сквозь пелену боли рассмотреть, что творится в прихожей.
– Тоха, мальчишка, ты ж нам всем родной, ты ж наша смена! Куда ж ты себя гробишь, родненький?! – орал Борька пьяным басом. Он сжимал Антона в объятиях, всхлипывал и с шумом хлопал его по спине. Тот, к моему удивлению, так и не двинулся с места, а с лица его почти сошла маска ярости, сменившись брезгливым выражением.
– Фу бля! Борис Бухалыч, алкаш ты драный. Щас же пропитаюсь этим запахом, меня менты загребут, веришь, нет? Мне вот точно не поверят, что я не нажирался. Отвали, а.
Что? Что случилось? Никогда я ещё не видел, чтобы он так легко, с такой быстротой успокаивался – за этим бешеным взглядом всегда следовала неконтролируемая вспышка ярости той или иной степени интенсивности. Точно так же глаза Антона горели за секунду до того, как он больше месяца назад, когда я был у него дома, набросился на меня с кулаками.
Аня всё так же сжимала его пальцы на левой руке и, испуганно хлопая глазами, смотрела вверх, на его лицо. Вторую руку она прижимала к груди. А я вдруг подумал, что это очень напоминает мне те моменты с Жанной и Инной, когда первая готова вот-вот впасть в истерику, а вторая обнимает её, и буря захлёбывается, так и не успев войти в силу. Может ли быть так, что Аня… А ведь и меня нередко в последние месяцы нередко успокаивало её присутствие, когда я вот-вот готов был сорваться. Взять хотя бы тот случай в начале февраля, когда Лера привезла её поздно вечером в офис…
Да нет, что за мистическая дребедень? Я ещё готов был поверить в эмоциональную связь близнецов, но как маленькая девочка могла успокоить здорового парня одним лишь своим прикосновением?
Разве что каким-то чудом Антон сам сумел взять себя в руки, потому что не хотел вредить ребёнку. В это я ещё готов был поверить. То же самое останавливало и меня – я не хотел пугать дочь.
– Антошенька, пойдём, выпьем с нами! – тем временем со слезой в голосе орал Борька. – Кончай дурить, замирись давай с Андрюхой, он же тебе только добра желает, он же тебя почти как сына любит, да мы все, да ты ж наш сын полка, ну давай хоть в честь праздника по стопарику, Антоха!
Антон безуспешно пытался выпутаться из его пьяных и любвеобильных тисков, чему мешала в том числе и повисшая на его руке Аня. Ярость на его лице ушла уже полностью, оставив лишь раздражение пополам с брезгливостью.
– Сука, уберите от меня этого урода!
– Сёма, – с натугой выдавил я. – Уведи Бориса Бухалыча в гостевую. Помнишь же, где это? Наверх и направо, третья дверь.
– А ты… – с сомнением протянул Сёма.
– А я справлюсь. – Самообладание частично вернулось ко мне, и я скомандовал: – Инна, уведи девочек! И унесите свои подарки! Чтоб через полминуты тут никого из вас не было, быстро!
Я опёрся о стену, тяжело дыша. Колено всё ещё стреляло болью, но понемногу успокаивалось. Кажется, мне придётся расчехлить мою старую трость, но ничего, ничего, это пройдёт, я не в инвалидном кресле, и слава богу.
– Куда… куда ты меня… Я хочу, чтоб Тоха выпил с нами, не пущу, если не выпьет! – голосил Борька, пока Сёма не без труда отрывал его от Антона. Пьян Проничев был в такие сопли, словно бы за те минуты, что меня не было в гостиной, выжрал весь мой минибар. Жанна тем временем волочила сумку к лестнице, а Инна тянула за собой Аню, но та неожиданно закапризничала и принялась от неё отбиваться.
Мимо с озабоченным лицом пронёсся Сашка. Он даже внимания не обратил на творящееся безобразие, лишь обогнул всех действующих лиц и принялся спешно обуваться.
– Андрей, прости, мне пора. Ребята позвонили, у них труп, надо ехать.
– Что там? По классике: совместное распитие спиртных напитков и тэ дэ и тэ пэ? – спросил Сёма, взваливая себе на плечи Борьку, который уже успел затянуть какую-то заунывную песню.
– Нет, – бросил Сашка. – Пацан. Ребёнок.
При этих его словах Антон будто бы вздрогнул и кинул на него мимолётный взгляд, но тут же перевёл его на Аню, опустился перед ней на корточки и стал что-то тихо ей говорить.
– Я не хочу, чтоб ты уезжал!.. Когда ты снова приедешь? – услышал я её плачущий голос. Ей вторил Борька:
– Куда все собралися? А ну не пущать! Мы ещё не выпили же, мужики, ну бля…
– Ребёнок? Вот те на… – выдохнул Сёма. – Выпьем, Борь, выпьем, но позже, пошли со мной, а потом и другие подтянутся, пошли-пошли.
И он, кряхтя, потащил его вверх по лестнице. За ними ушли и девочки – все три сообща тащили сумку с подарками, даже Аня помогала, хотя, подозреваю, что она больше путалась под ногами, чем приносила какую-то пользу.
Я осторожно ступил на ногу, охнул, постоял немного, привыкая, и всё же похромал к Антону. Тот стоял и смотрел куда-то в пол, нахмурив брови и сунув руки в карманы, пока за его спиной Сашка натягивал куртку.
Теперь, вблизи, я видел, что Антон несколько посвежел со времён его бесконечных январских приступов ломки, но всё ещё выглядел бледным, осунувшимся, и эти очень знакомые синяки под глазами, будто он… Да, будто он плохо спал.
– Андрей, там ворота…
– Открыты, – буркнул Антон, не оборачиваясь. – Их даже ребёнок вскроет, ну.
Сашка окинул его тем самым задумчивым взором, которым он когда-то, два года назад, смотрел на меня, да и сегодня вечером периодически этот взгляд у него проскальзывал. На миг мне почудилось, что он хочет что-то сказать, но Сашка промолчал и протянул мне руку:
– Всё, Андрюха, бывай. Хорошо посидели. Надеюсь, скоро ещё увидимся.
– Да. Рад, что ты выбрался.
Я обхватил его ладонь и с силой сжал, несколько секунд мы смотрели друг на друга будто в какой-то безмолвной дуэли, а затем Сашка разжал пальцы и тронул Антона за плечо.
– Антон, рад был…
Рудзинский мгновенно преобразился, просветлел лицом, заулыбался, будто вынырнул из глубокой бездны и, повернувшись к Сашке, тоже протянул ему руку.
– Да-да, Сан Саныч. Тоже очень рад. И надеюсь, что мы ещё нескоро увидимся. А лучше – никогда. С праздничком тебя и приятной работы, чао рагацци, весёлой ночки.
У Сашки напряглись скулы, но он ответил на рукопожатие, кивнул мне и вышел из дома.
Наступила тишина, только время от времени слышалась возня и приглушённые голоса со второго этажа. Антон избегал моего взгляда, но и уходить не спешил, и это слегка обнадёживало.
В то же время я легко считал эту его позу. Плечи опущены, руки в карманах, взгляд куда угодно, только не на меня. И лицо. Бегающие глаза, едва заметное подрагивание губ, наморщенный лоб. Он вёл себя так, когда ему было, что от меня скрывать. Ни дать, ни взять нашкодивший мальчишка. И я подозревал, что он сам даже не понимает, как легко я его читаю.
– Антон, что ты натворил? Лучше признайся сразу.
Он вздрогнул и, вскинув голову, удивлённо, даже с испугом, уставился на меня, но в следующее мгновение вновь овладел собой и криво ухмыльнулся.
– Это я должен тебя спросить. Ты что творишь, команданте?
– Я?
– Ты, ты. Кстати. – Он перестал ухмыляться, зло нахмурился, но я всё ещё улавливал страх в глубине его глаз. – Я сменил все замки. И сигналку поставил, давно пора было, от таких, как ты. Домушник из тебя, как из жопы носорога, чтоб ты знал. Наследил, наоставлял улик, уронил вот. Узнаёшь? – Он вынул из кармана какой-то круглый предмет, в котором я тут же опознал пуговицу от своего пальто. – Всё, что мог, со своих мест посдвигал. Я ведь имею полное право на тебя заяву накатать, смекаешь? Накатаю и Саньку вон отдам. Что твой друган на такие новости скажет, а? Думал, что я ничего не пойму, что я совсем дебил? Ещё и половину города мне названивать заставил. Ты последние берега попутал, Андрюша. Хотя ты попутал их уже давно…
– Я просто беспокоился за тебя, Антон, – оборвал я его. – Да, возможно, я перегнул палку, идея со слежкой была откровенно глупой, признаю, но я не мог оставить тебя в таком состоянии, мне нужно было убедиться…
– Что? Что я всё ещё вмазываюсь? – сквозь зубы процедил Рудзинский. – И как, нашёл что-нибудь на хате-то моей? Нет? Так вот, я официально заявляю: всё, цирк уехал, команданте, я слез, сам слез, без твоей, сука, драгоценной помощи, ясно? Ты вообще мне только мешал! И у меня всё хорошо, всё просто отлично, лучше не бывает. Никогда себя лучше не чувствовал! И нет, не обольщайся, я приехал не к тебе, а к девчонкам. Они-то не виноваты, что их батя – охуевший сукин сын!
Он смотрел на меня своими голубыми глазами, такими ясными, наполненные праведным гневом и со зрачками вполне адекватного размера. Смешно сказать, но было непривычно видеть их такими. Кажется, не притворяется. Мне очень хотелось верить ему, но я вспоминал тот пакетик с порошком, который нашёл у Рудзинского в ящике письменного стола чуть больше недели назад, и эта картинка сильно мешала моей вере. Вот только… неужели он не заметил пропажи? Либо не заметил, либо…
