Разные бывают люди. Охотник Кереселидзе (сборник)

– А ну, старина, може, зыграешь краше: «Ой, на гори той жницы жнут», – а мы заспиваемо.

Не сразу расслышал Петрович слова Дениса Ивановича. Разинув рот, музыкант глянул на него, потом, приложив ладонь к уху, чуть склонил голову Денис Иванович наклонился к нему и повторил просьбу.

Видимо, Петрович когда-то хорошо играл эту мелодию. Его тугие, но подвижные пальцы забегали быстрее, увереннее. Только на мгновение прервал он игру, чтобы подтянуть сползший с плеча ремень баяна, а затем круто развернул меха. И полились протяжные звуки старинной, незабываемой казачьей походной песни. Сначала её подхватили грубые, хрипловатые мужские голоса, а затем к ним присоединились звонкие, чистые женские. Исполняемая хором, с нарастающим накалом и задором полилась песнь, пробуждая в молодых сердцах безудержную удаль, а в душе седоусых лёгкую грусть и тоску по утраченной молодости.

И прежде не раз приходилось Анне слышать слова этой песни, но тогда она не придавала значения им и даже не старалась запомнить. А в этот необыкновенный в её жизни день – день свадьбы – Анка почему-то повторила в уме несколько раз фразу «Шо променяв жинку на тютюн да люльку» и призадумалась над этими словами.

А в песне той пелось:

Ой, на гори той жницы жнуть,
А по-над горою яром, долиною казаки идуть.
Попереду Дорошенко
Виде своё вийско,
Вийско запоризьке, хорошенько.
Гей, долиною,
Гей, широкою…
А позаду – Сагайдачный,
Що променяв жинку на тютюн
Та люльку, необачный.
Гей, долиною,
Гей, широкою…
«Мини з жинкой не водиться,
А тютюн та люлька
Казаку в дорози знадобиться».

В тот вечер после свадьбы, оставшись наедине с Василием, Анка спросила:

– Скажи, как это мог Сагайдачный променять жинку на трубку и табак?

– А кто его знает, может, так только в песне поётся, – ответил Василий.

– Нет, так запросто о чём попало в песне не поётся, значит, случилось такое, что песнь сложили про это.

– Может быть, и случилось, – согласился Василий.

Помолчав с минуту, Анка снова задала вопрос:

– А ты, Вася, променял бы меня на что-нибудь?

– Да ты что, с ума сошла, зачем это я тебя вдруг менять стану!

– Ну, скажем, на хорошего коня? – не унималась Анка.

– Даже за целый табун не отдам, на весь мир не променяю. – Василий притянул её к себе и прижал так сильно, что Анка запищала.

– Любишь, значит, любишь? – спрашивала она.

– Люблю!

– За что?

– За глазки твои, похожие на небо. Когда ты, Анка, надеваешь серый платок, они становятся серыми, когда накинешь голубой, они становятся голубыми, а коли облачишься в синее, то и они становятся синими.

– А может, и я тож изменчива, – пошутила Анка.

– Нет, только глаза твои переменчивы, – поправил Василий.

Незаметно, словно радостный сон, пролетели эти дни. И вот она снова одна. Горькое чувство стеснило грудь.

Анка встала, погасила лампу, откинула от окна занавеску и снова легла. Поднявшийся ветер зашкодил во дворе, шурша листвой. Иногда он врывался в печную трубу и, глухо взвыв, уносился. Анка перевела задумчивый взгляд с потолка на небольшие оконца. Однообразная небесная темень заметно посветлела. От последней тёмной тучи, тянувшейся к северу, остался длинный шлейф, видневшийся в правом углу окна. Из-за белых клочьев облаков выглянула луна. На остальном тёмно-синем полотнище неба мелкой россыпью золотых искр светились звёзды. Бледный свет луны слегка осветил комнату. Полоски света выбивались из щелей дверцы догоравшей печи. Эти полоски тянулись к другой стене, на которой за тонкой ситцевой занавеской висела старая одежда Василия. Анка невольно глянула на занавеску, и ей показалось, что она шевелится. Анка закрыла глаза, потом снова открыла и опять заметила движение за занавеской. Не отдавая себе отчёта, она встала с постели, смело подбежала к ней и быстрым движением руки ощупала висящую за занавеской одежду.

Никого. Тишина. И тут ею овладел суеверный страх. Наверное, теперь около полуночи, подумала Анка и вспомнила прочитанные недавно повести Гоголя «Вий», «Ночь перед Рождеством», «Майская ночь, или Утопленница». Ей стало жутко. Подойдя к кровати, она улеглась и укрылась с головой. До её напряжённого слуха стали доноситься таинственные, тихие шорохи, и казалось ей, что к ней протягиваются десятки рук нечистой силы и стягивают одеяло с головы. Анка с детства боялась темноты и одиночества потому, что наслушалась рассказов о леших, домовых, чертях и ведьмах, которые в полночь выходят из своих укрытий на шабаш.

С учащённо стучащим от страха сердцем, дрожащими руками она приподнялась, сбросила одеяло и уселась на кровати, прижавшись спиной к стене. Говорят, у страха глаза велики. Наверное, потому ей и показалось, что какие-то лёгкие тени промелькнули и исчезли в тёмных углах комнаты. Анка стала вспоминать слова молитвы «Отче наш», которую часто повторяла её тётушка:

– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твоё! Да приидет царствие Твоё! Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земле!

Забыв остальные слова, Анка несколько раз повторила последние строки и закончила:

– И не вводи нас во искушение, но избави нас от лукавого.

Однако испуг не прошёл. Тогда Анка решила встать, зажечь лампу, а потом передумала. Быстро оделась и вышла во двор. Ночь дохнула на неё свежестью и бодрящим холодком. Через некоторое время она стала ощущать сырость и зябко поёжилась. Возвращаться в комнату не хотелось, но и оставаться во дворе было невозможно. Анка глянула на тёмные окна дома Чумаковых и почему-то решила, что Дуняша тоже не спит.

«Пойду посижу с ней», – сказала она себе.

Сбежала со ступенек, перепрыгнула через склонившийся до земли плетень, подбежала к окошку Дуняшиной комнаты и тихонько постучала. Никто не отозвался. Тогда Анка забарабанила громче.

– Кто там? – послышался женский голос из-за окна.

– Это я, Анка. Отвори дверь.

Дуняша приподняла штору, прильнула лицом к стеклу и сонным голосом спросила:

– Чего тебе?

– Да отчини, пусти в хату, – раздражённо сказала Анка.

Опустив штору, Дуняша подошла к двери, откинула крючок и, открыв её, снова задала вопрос:

– Что случилось?

– Ничего не случилось, просто не спится мне, страхи одолевают, думы тяготят, – ответила шёпотом Анка. – А ты что, спала? – спросила она.

– Что делать-то ночью? За день намоталась так, что ног под собой не чувствовала, – сладко зевнув, произнесла Дуняша.

– А я-то думала, что и тебя сон не будет брать в эту ночь, потому пришла, решила вместе повздыхать…

– Чего вздыхать зря? Зачем всё к сердцу тулитъ? Этим ведь горю не поможешь, – сказала Дуняша. Анка молчала. Подвинувшись к стене, Дуняша предложила: – Лягай рядом да поспи, завтра ведь на работу.