Чёртов круг. Цирковые истории

– Я побеспокоила вас.

– Не-не, – лепетнула в ответ.

Она, лавируя между тесно стоящих столиков, удалилась в подсобное помещение. «Так она даже не буфетчица, – отметила я, потому что за буфетной стойкой работала другая женщина, – а посудомойка». Это поразило меня. Ведь ей всего лет двадцать. Мне бы, например, было унизительно работать уборщицей или посудомойкой. И вдруг я восхитилась, потому что необходимо иметь большую смелость, чтобы пренебрегать мнением обывателей. «Она выше всех, – решила я. – Так и надо жить: просто, смиренно, честно».

– Юрате! – окликнула буфетчица, попросив что-то на литовском. Показалась она и подала салфетки. Я обрадовалась, что узнала ее имя и повторила про себя непривычное: «Юрате».

Заглянула Лина и завопила:

– Ты все еще тут? Обалдела, что ли?! Выезжаем!

Я так и не выпила кофе. Побежала.

В автобусе гитарист Сережа громко обратился ко мне:

– Говорят, ты здорово стираешь носки, у меня там поднакопилось малость.

– Пошел ты… – я не договорила, как все заржали.

– Ну, ладушки! – заключил Курнаховский. – Заругалась девка, испортили, теперь своя.

И я внутренне озарилась счастьем, ощутив, что, действительно, коллектив сделался мне интереснее. Подумала: «Какие они все-таки хорошие люди!»

Мы были в Прекуле, городишке совсем рядом с Клайпедой, и вернулись в гостиницу рано. Вечер стоял сухой, ясный. Лина позвала меня погулять по городу, и я кивнула, но тут же отказалась. Она обиделась:

– Почему?

– Так, – неопределенно буркнула я и ушла в буфет. Хотелось молока с булочкой, но я взяла кофе. Молоко – это как-то по-детски. Кофе – изысканно.

Вдруг появилась Лина. С Вовочкой и Володей.

– А, ты здесь… К тебе хоть подсесть-то можно?

Я пожала плечами.

Они взяли именно молоко с булочками и сели ко мне.

– Кофе на ночь вредно, – сказала Лина.

Я и без того не хотела его, а тут еще они с желанным молоком и эта реплика. Хотела огрызнуться, но из служебного помещения выглянула Юрате. Посетители – только мы. Она подошла. Володя игриво окинул ее взгядом и шутливо спросил:

– Ты холостая?

– Да, – у нее дрогнули иронически уголки губ, – до вечера.

Взяла использованные стаканы и медленно ушла. На ней – очень короткая юбка.

– Ничевошная девочка, – пихнул крепыш Володя субтильного Вовочку.

Но тот не сводил влюбленного взора с Лины. А я проговорила:

– Она необыкновенная.

Лина фыркнула и уничижительно посмотрела на меня, процедила:

– Проститутка она.

– Кто?! – меня будто электричеством шарахнуло. – Она… ясная.

– Пойдемте, ребята, – поднялась Лина и сказала мне серьезно: – Ты совершенно в людях не разбираешься.

Они ушли. Я сидела как оплеванная, будто меня лично оскорбили. Тут вломились краснолицый моряк Александр и Линкин Виктор. Оба пьяные. Виктор усадил друга за столик и тот, сграбастав рыжую шевелюру розовыми лапищами, замычал. Виктор узнал меня и извинился:

– Запой у Сашки. В какую-то девчонку втюрился безответно, страдает… Хочешь, познакомлю?

– Да, то есть, нет, потом, до свидания, – скороговористо выпалила я и смылась.

Вышла в город.

Бродила по вечерней Клайпеде и все никак не могла привыкнуть, что домики стоят впритык друг к другу и некоторые длиною всего-то пару шагов. Это так умиляло. В Москве я жила на просторном Ленинском проспекте и в моем доме – шестнадцать подъездов. Я даже не всех жильцов в своем подъезде знала, а тут уже встречала знакомые лица среди прохожих. Больше всего мне нравилось, что город можно пересечь за полчаса пешком и нет нужды толкаться в душном, потном, тесном и озлобленном метро. Я прикинула, и получилось, что под землей за шестнадцать лет жизни провела как минимум пару лет.

Размышления прервались встречей с Линой и двумя Вовами. Я пошла с ними и очень удивила их тем, что разбиралась в литовских вывесках. Они даже подумали, что понимаю язык, но я просто – любопытна, дотошна и памятлива. Видела, например, над входом надпись «Pienas», заходила и убеждалась, что это молочный магазин. Затем, встречая подобное слово в другом месте, уже не сомневалась, чем там торгуют.

– Это рыбный, – показала я на «Zuvyte». – Это хлебный, – кивнула на «Bandeles». – А это гастроном.

– Насчет гастронома мы сами догадались, – улыбнулся Володя. И это было, пожалуй, нетрудно. Гастроном на литовском – gastronomas.

Рядом с «гастрономасом» находилась гостиница.

– Посидим немного в ресторане, – предложила Лина.

Акробаты согласились. И я тоже, хотя робела, потому что никогда доселе не посещала ресторанов.

В затемненном зале – людно, шумно, стлался табачный дым. Громко играл вокально-инструментальный ансамбль. На столах стояли плошки с плавающими свечками. Метрдотель указал на крайний столик, где уже сидели две, похожие на манекенщиц, девушки:

– Только тут уголок стола свободен.

Лина вспылила:

– С проститутками сидеть?!

Метрдотель развел руками:

– Больше мест нет.

Я ошарашенно посмотрела на девушек. Они слышали разговор, но ничуть не возмутились. Невольно отметила: «Юрате с ними нет». Значит, фраза Лины, брошенная презрительно в буфете, запала в душу. И я укорила себя за это. Однако и слова Юрате не давали окончательно успокоиться. Не раз прокрутила я мысленно ту сценку, когда Володя спросил: «Ты холостая?», а она проговорила: «Да… до вечера». Особенное сомнение вызывала почему-то пауза между «да» и «до вечера». И все же я заставила себя поверить, что это – всего лишь шутка, двусмысленная, но – шутка. «У нее такие глаза, – убеждала я себя, – что она не может быть порочной, никак не может». Я вдруг поняла, что сияние, свет, озаривший тогда меня, исходил именно из ее необычных льдистых глаз.

– Идем отсюда, – уже в третий раз дергала меня за рукав Лина. Мы пошли вверх по лестнице, но Володя передумал и вернулся.

– Посижу с девчонками, – азартно сказал он.

Лина тут же решила идти с Вовочкой к нему в номер.

– Надо же пользоваться моментом, – усмехнулась сладострастно, – пока Володьки-то нет.

Вовочка засиял.

Я вернулась в комнату одна. Из ресторана, даже сквозь стекла, доносилась музыка. Постояла у окна перед отражением и пошла в ванную. Долго, тщательно стирала трусики и носки. Повесила их сушиться на трубу и с гордостью подумала, что совсем сделалась самостоятельной. Легла спать, а музыка в ресторане все играла.

Лина заявилась посреди ночи. Навеселе. Я пробудилась от грохота в коридоре. Ее качнуло на стенной шкаф, и там обрушились вешалки. Потом она полезла в ванную и, плескаясь, старательно напевала алябьевского «Соловья». В итоге мокрая, дрожащая от холодного комнатного воздуха полезла ко мне под одеяло.

– Подвинься, тут у тебя тепло, – и, клацая зубами, рассказала, что Володя привел одну из ресторанных девушек к себе, и они вчетвером пили шампанское. Проворковала чего-то еще неразборчивое и затихла. Я потихонечку выкарабкалась наружу и перелегла в ее кровать.

Наутро Лина очень удивилась, обнаружив себя в моей постели, но, когда я вернулась с собачьей прогулки, спросила иначе:

– Чегой-то ты ко мне в койку улеглась?

Естественно, я еще и виновата оказалась.

Выездной концерт предстоял в Жемайчю-Науместис. Не очень далеко от Клайпеды, но мы умудрились опоздать, потому что водитель дезориентировался. Он спросил у путника, как добраться до этого городка и тот, не проронив ни звука, махнул рукой в другую сторону. Автобус телепался куда-то с полчаса, а потом стало ясно, что дорога ложная.

– Они не хотят говорить по-русски, – расстраивался водитель. – Нарочно сбивают с пути.

Тут Лина объявила, что я понимаю литовский и, как только на обочине завиделся человек, все загомонили, чтобы я узнала у него направление. И у меня получилось, хотя и наговорила кучу лишних слов, упомянув даже пресловутый «гастрономас». Остаток поездки наши смеялись, пародируя мой прибалтийский акцент.

В Жемайчю-Науместис дом культуры окружили взволнованные люди, переживающие, приедут артисты или нет. Издалека завидев пыльный автобус, захлопали в ладоши. Мальчишки, как всегда, кинулись помогать таскать реквизит. Среди них шмыгал рослый негритенок. Эмилия Францевна радостно узнала его, а позже рассказала мне, что работала тут на гастролях лет пять назад и видела мальчугана совсем маленьким.

– Мы тогда еще не работали с Натой. У меня были только собачки, а у нее только обезьяны и мы ездили с разными коллективами, – Эмилия Францевна вдруг приуныла. – Потом дирекция решила, что развелось слишком много номеров с собаками и присоединила меня к Нате.

– Вы не хотели?

– Если бы я возразила, то немедленно отправилась на пенсию, ведь мне уже почти семьдесят… да-да, не удивляйся… а собак бы списали… понимаешь, что это значит?

– Усыпили бы? – и я решила отвелчь ее от печальных мыслей. – Интересно, откуда в этой глуши завелся негритенок?

Эмилия Францевна задорно улыбнулась:

– Да, жить ой, как интересно!

В гостиницу возвратились поздновато, и мне взгрустнулось: «Больше не увижу сегодня Юрате».

Дежурная по этажу отсутствовала, а без нее мы не могли взять ключи. В холле имелся телевизор. Мы включили его и расположились в креслах. Показывали остросюжетный детектив, но все устали и смотрели без внимания. Увидели спускающегося с четвертого этажа жонглера Кукушкина. Он уже успел принять душ, переодеться и направлялся играть в преферанс к клоуну Эдуарду Ивановичу, живущему на втором этаже. А наша дежурная всё отсутствовала. Кукушкин пообещал отыскать ее, но никто ему не поверил и, едва он скрылся, от зависти принялись хулить жонглера.

– Отдыхаете? – неожиданно прозвучал знакомый голос. Я встрепенулась, посмотрела. Юрате стояла рядом. Покачивалась слегка. На лице блуждала неровная улыбка.

– Крошка, иди сюда! – развязно позвал ее конферансье Ян, но Юрате присела на подлокотник кресла, в котором сидела я, и очень тихо произнесла:

– Хороший фильм?

Посмотрела мне прямо в глаза. Я сконфузилась. Юрате будто и не ждала ответа. Положив ладонь на мое плечо, слегка оттолкнулась, встала и нетвердой походкой пошла прочь. Ян бросил ей вслед:

– Моя комната триста один!

Она оглянулась, засмеялась и исчезла в полутьме коридора.

«Не может быть, – твердила я про себя. – Она хорошая, чистая, добрая… – и словно запнулась, а потом с горечью констатировала: – А ведь она пьяная».

– Извините! – прибежала запыхавшаяся дежурная и одарила нас ключами с брелками в виде здоровенных деревянных сабо.

В комнате я сердито заявила Лине:

– Мы совершенно не репетируем.

– А почему? – парировала она и заперлась в ванной. Приняла душ, ускакала куда-то. Прибежала вскоре и весело крикнула:

– Немедленно спускаемся в ресторан!

Я уже расправила постель и собиралась лечь.

– Ни за что, – буркнула раздраженно. – Тебе хорошо, ты отсыпаешся, а я с шести утра на ногах.

– С костюмами… – не слушала меня Лина. – Работать будем.

– Где?!

– В варьете. Прямо сейчас. Вовки уже начали.

– А мы-то что покажем?

– Ты пожонглируешь, а я всегда с номером женщина-змея выступаю, в узел гнусь, – и она засмеялась, добавив: – Пьяные мужики это любят.

Прихватив арлекинскую шкурку, последовала за Линой, на ходу прокручивая в памяти последовательность трюков, с которыми выходила на самодеятельной сцене.

Отработали так стремительно, что я даже не успела осознать того факта, что выступали мы в ресторане, куда народ пришел не с целью встречи с искусством, а гульнуть. Запоздало припомнились осоловелые физиономии, пережевывающие еду, пьющие и, самое обидное, смотрящие на пятачок эстрады как-то вскользь, а то и вовсе не обращающие на артистов внимания. «Никогда больше не соглашусь на такое унижение, – клялась я себе, переодеваясь в закутке возле кухни, – ни за какие деньги!» Но не только соглашалась, а даже и искала подобного ангажемента.

Заглянул метрдотель и сказал, что нас приглашают на рюмочку за один из столиков. Я отказалась, тогда он кисло улыбнулся:

– Могут быть неприятности.

– У вас? – весело уточнила Лина.

– И у меня тоже, но меньше, чем у вас.

Лина потянула меня в зал. Я успела снять только колпак с бубенцами и оставалась в ромбовидных трико и жилетке. Так и вышла.

Столик, где нас ожидали, располагался в затемненном углу и несколько в стороне от прочих. Занимали его посверкивающие золотыми фиксами, обветреннолицые здоровяки. Единственный свободный стул тут же заняла Лина, закинула ногу на ногу и понесла какой-то милый вздор. Хозяева загоготали. Один из них плеснул в стакан водки и небрежно протянул мне:

– Пацан, выпей с простыми мужиками.

Я растерянно взяла стакан. Лина захихикала:

– Она не мальчик.

«Простые мужики» ошарашенно оглядели меня. Тот, который угощал водкой, качнул головой и развел руками.

– Тогда шампанеры даме!

Но я из принципа вцепилась в стакан с водкой. Поднесла ко рту, в ноздри шибануло сивухой, передернулась. Они развеселились.

– Выдохни с силой, а потом ахни!

– Знаю, – соврала я и выдохнула. Поднесла и опять не смогла выпить. Они потешались вовсю. Разозлилась и стала пить. Как квас в зной, большими, жаждущими глотками. До донышка. И тут же стал душить рвотный ком. В панике не знала, куда деть стакан.

– На-на-на, закуси-ка! – сунули в рот что-то скользкое, солоноватое. Сглотнула и отдышалась.

– Как? Хорошо?

И я заулыбалась:

– Нормально.

– Присаживайся, – хлопнул себя по ноге угощавший и я села к нему на колени. – Москвички?

Я чувствовала, как горячие волны из желудка растекаются по всему телу, и почему-то захотелось смеяться. И я засмеялась, обняла этого прекрасного человека, и даже хотела расцеловать, но Лина вдруг накинулась на меня с руганью, и потащила вон. Я упиралась, но ей взялись помогать и наши новые знакомые. Как я ни сопротивлялась, а им удалось препроводить меня в номер. Заперев дверь снаружи, они ушли. Я долбила в преграду, умоляла кого-то подошедшего освободить меня, а потом осела и тихо, но безутешно плакала – пока не заснула.

Проснулась оттого, что Лине не удавалось отворить дверь. Сперва никак не могла понять, почему я сижу на корточках в прихожей, сообразила, поднялась. Лина влетела, пытливо всмотрелась в мое лицо и только после этого произнесла:

– Прочухалась! Ну, ты, мать, даешь…

– Чего, а? – потирая затекшие мышцы, жалобно мяукнула я.

– Стране угля… чего, главное, спрашивет… пить меньше надо!

– Так я вообще ведь не пью…

– Ни фига себе! Один за одним стаканы хлестала с водярой!

При упоминании о водке я метнулась в ванную и обрушилась на унитаз, вожделенно обняв его.

– Пьяница! – припечатала Лина, когда я, жалкая, мокрая после обливания под умывальником, мелко дрожащая, возвратилась в комнату. – Ложись спать, четыре утра, тебе всего два часа на протрезвление осталось.

Я покорно упаковалась под одеяло. Лина погасила свет и тоже легла. После некоторого молчания вдруг саркастически проговорила:

– А ты ведь ее любишь…

– Кого? – пробубнила я в подушку.

– А про кого ты в ресторане как подорванная захлебывалась?!

– Про кого? – млея от догадки, лепетнула я.

– Про Юрате эту, из буфета…

И я дернулась, будто застигнутая врасплох, хотя ее ответ не явился неожиданным.

– Чего молчишь? – выждав, спросила Лина, но я не знала, что сказать, и притворилась заснувшей.

Спускаясь утром к дрессировщицам, думала, что Эмилия Францевна опять заметит мою измочаленность, но старушка уже, видимо, привыкла и нечего не сказала. После прогулки я опять завалилась до часу дня и после дневного выгула тоже спала. Выезд назначен на пять вечера, и я успела прийти в норму. Лина тоже спала целый день, и мы поднялись с ней одновременно в четыре. Я полагала, что она начнет меня пилить, но Лина как ни в чем не бывало взялась готовить кофе.

В окно я увидела Юрате. Она развешивала во дворе на веревки белые полотенца. Закончив, вошла в арку примыкающего к гостинице жилого дома, который составлял четвертую стену внутреннего двора-колодца. «Может быть, она живет там?» – и я начала разглядывать окна.

– Что там? – заглянула через мое плечо Лина и я порадовалась, что Юрате уже исчезла, но тут она вновь появилась. Лина усмехнулась и пришлепнула меня по спине.

– Пей кофе, и пойдем. Сегодня недалеко едем, в Палангу.

Я обернулась с расширенными глазами.

– В Па-лан-гу?!

– Да, – растерялась Лина. – А что такого? Ты не знала?

Я судорожно сглотнула, прошептала:

– Но там же море…

Лина отмахнулась.

– Какое здесь море? Море в Сочи. Ну, в крайнем случае, в Одессе.

Я не обращала внимания на ее пресыщенные слова. Для меня море должно было случиться здесь и сегодня, и я трепетала: «Ну, наконец-то!»

В автобусе Лина затараторила о вчерашних событиях, которые в предверии встречи с морем казались мне уже пустячными.

– Это даже ничего, что ты накирялась, а то пришлось бы с ними делить, как говориться, ложе…

Тут она запнулась, и я на нее мельком глянула, подумав невольно: «Небось, ты-то не растерялась…» И поразилась, потому что Лина покраснела и примолкла. Впервые я наблюдала ее смущение и поняла, что не такая уж она нахалка, какой кажется.

Прибыли в Палангу, маленький курортный город с серенькими коттеджиками среди могучих сосен.

Едва выйдя из автобуса, я сразу почувствовала присутствие моря, хотя оно оставалось незримым.

Сам по себе день выдался ненастным: низкое небо, порывистый ветер. Но здесь воздух по-особенному стылый, влажный до густоты и насыщенный йодистым запахом. Пространство, словно от работы огромной подземной машины, непрерывно могуче рокотало.

До концерта оставался еще час, и я бросилась искать море. Курортный сезон кончился, и мне навстречу не попадался ни один человек. Наугад бежала я по пустынным улицам. Рокот нарастал, ветер делался сырее и холоднее. Нетерпение подхлестывало: «Сейчай я увижу море!» Оно чудилось за каждым проулком. В боку закололо, я сбавила темп, но не остановилась. Закончились дома, начались сплошные сосны. Я опять сорвалась в бег. То бежала, то шла, а моря все нет. Уже стоял не рокот, а грохот, но море не показывалось.

Сосны оборвались, и я замерла, увидев белые как снег дюны. Утопая по щиколотки в мелком и нежном песке, заторопилась дальше мимо низких ивовых изгородей, врытых в дюны. Я совсем выдохлась, но, будто гигантским магнитом влекомая вперед, не останавливалась. Происходящее напоминало сон, в котором упорно стремишься куда-то, но никак не можешь достичь заветной цели.

Наконец, заметила деревянный настил, тянущийся вверх по дюнам, упирающийся прямо в небо. Поняла, что за ним и откроется море.

Постояла. Отдышалась.

Рванулась. Настил длинный и громыхающий. Доски пружинили, как трамплин, и я совершала гигантские перепрыги. Вскрикивала, отбивалась, взлетала со вскинутыми руками.

Настил кончился внезапно. Я взлетела и в полете этом увидела огромное в полнеба и в полземли неизвестное животное. Обрушилась вниз на склон дюн и панически закарабкалась вверх, потому что в этот самый миг гигантское живое существо стремительно понеслось на меня. Я понимала, что убегать бесполезно, гибель неминуема, но инстинкт гнал прочь. Орала затравленно, песок осыпался, и я оползала вместе с ним, опять карабкалась и снова съезжала. Животное ревело буквально за спиной, но почему-то не хватало меня. Я оглянулась, села.

Это, без сомнения, и есть море, но я его не узнала. Видела на картинках и по телевизору, а живым не узнала.

В тот день бушевал шторм, но я этого не понимала. Подумала, что такое море, значит, всегда: играюче вздыбливающее щупальца размерами с восьмиэтажный дом, бросающее на много метров здоровенные шары воды. На горизонте шевелилась выгибающаяся вверх дугой чернотища, и в этой мрачной дали угадывалось что-то вовсе страшное.

Я вспомнила, как сказала маме по телефону: «Море – это много-много воды…» и поежилась, – мне все казалось, что так стремительно, дико мчащиеся на берег громадные волны все-таки не смогут затормозить и накроют меня, но они неожиданно, почти на одном и том же месте, усмирялись и откатывались восвояси.

Уйти, не прикоснувшись к морю, представлялось невозможным, и я, когда волна отползла, встала на то место, куда она дотягивалась. Волна уже мчалась вновь. Хотелось отбежать, но я смело ждала. Захлестнуло до коленей. И ничуть не страшно! Холодно только. Опять катилась волна, и я попробовала схватить ее руками. Не удалось, только обрызгалась.

Заметила вдали идущего по берегу человека и отчего-то застыдилась быть уличенной в играх с морем, решила, что пора уходить. К тому же и время поджимало.

Обратный путь оказался гораздо короче и легче. Настил прямо выводил на широкую, посыпанную каменной крошкой, тропу, а та перерастала в улицу, которая упиралась непосредственно в площадь, где находился дом культуры.

– Ты чего мокрая? – испугалась Эмилия Францевна. – Купалась, что ли, в одежде?

Я наврала, что оступилась и случайно сползла в воду. Старушка заставила меня снять носки и накрутить вместо них газеты. Кроссовки с носками водрузили на батарею. И все надо мной смеялись, и никто не верил, что я не нарочно намокла. Оскорбилась, хотя они были абсолютно правы.

Думая о море, я отвлеклась, и макака-резус Жанна, воспользовавшись моим столь романтическим настроением, вцепилась мне в руку. Я истошно завопила от боли. Крик долетел и на сцену, и танцовщик на проволоке Валерик, выступавший в этот момент, спрашивал потом, кого убивали. Отдирая обезьяну, Ната заодно отхлестала кнутом и меня. Рукав арлекинской одежки пострадал, но зато хоть чуть-чуть предохранил от более серьезной раны. Эмилия Францевна во второй раз за вечер спасала меня. На этот раз смазала следы от клыков зеленкой и перебинтовала руку.

– Будет долго болеть, – посочувствовала она, – от обезьян укусы тяжело заживают.

Действительно, мыщцы выше запястья опухли и ныли. Еще и Лина, когда мы обнимались в вазе, так надавила на рану, что я застонала. Чесливьская просипела снаружи:

– Тихо там, охламонки!

И я страдала молча.

В гостиницу приехали рано. Напрямик из автобуса я пошла в буфет. Но Юрате не работала. Стоя у раздачи, я искоса посматривала в подсобку. Над раковиной ковырялась пожилая женщина. Я взяла кефир и галеты, а когда посудомойка протирала соседний столик, как бы невзначай поинтересовалась:

– У вас посменный график?

– Да, два дня через два.

– Удобно, – лишь бы что-то сказать отреагировала я, соображая, что Юрате, стало быть, объявится в буфете лишь послезавтра. «Впрочем, мне все равно», – словно оправдываясь перед кем-то, тут же подумала я.

Лины в номере отсутствовала.

Я села на подоконник и с грустью воззрилась на безлюдный двор. Белые полотенца, что развешивала утром Юрате, уже не висели на веревке. Окна стены напротив, того самого жилого дома, в маленькую арку которого скрылась Юрате, кое-где светились.

Неожиданно влетела Лина.

– Ага, на боевом посту! – съехидничала она. – Высматриваешь Юрате?

– Да, – сухо сказала я. – Тебе что? Отвяжись.

Лина расстроилась:

– Чем она тебя так зацепила? Самая заурядная проститутка, таких десятки во всех гостиницах…

– На себя посмотри. Ты-то кто?

– Я не проститутка, я денег за любовь не беру, – она усмехнулась. – Если уж на то пошло, то я на букву «б» называюсь… усекла?

– Называйся, как хочешь, а других не пятнай. Ты что, застала ее с кем-нибудь? Свечку что ль держала, когда она с кем-то…

– Ой-ой-ой, тебе бы в адвокаты! Какую свечку, когда это очевидно, черт возьми! Вон она сейчас фарцует фирменными шмотками, которыми с ней матросня расплачивается, да-да! У Курнаховского в номере. Сходи, убедись, не веришь… Я вот, смотри, бюстгальтер какой клевый у нее купила…

Я соскочила с подоконника и побежала. Чуть не сшибла кого-то в коридоре. По лестнице спрыгивала через три ступеньки. Курнаховский жил в люксе прямо возле буфета. Без стука ворвалась к нему.

Она была там.

Куранховский вальяжно развалился на диване, закинув верстовые ноги одна на другую, тут же сидела и Любка-администраторша. Юрате стояла перед ними. В руках держала джинсы. Ее поза показалась мне похожей на рабскую: этакая безропотная холопка перед барами. «Зачем унижаешся?!» – хотелось гаркнуть мне, но я лишь потрогала штанину, будто щупая материал.

– Райфловские, – проговорила Юрате, – родные.

– Сколько? – не глядя на нее, спросила я.

Она назвала сумасшедшую цену. У меня не водилось таких денег, но я не подала виду.

– Мне черные нужны, – сказала сдержанно, и вдруг заметила у нее на шее золотую цепочку с брильянтовой капелькой.

– Черные есть, но дома, – ответила Юрате.

– Цепочку эту не продашь?

– Нет, она мне самой нравится. Вчера моряк один уезжал, подарил.

– Просто так не дарят, – убито произнесла я.