Чёртов круг. Цирковые истории

Иллюстратор Маргарита Шарапова

© Маргарита Владимировна Шарапова, 2018

© Маргарита Шарапова, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-9627-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Манит, звенит, зовёт, поёт дорога…

В шестнадцать лет каждый день я ходила в маленькую церковь на улице Чехова. Там была репетиционная база московских групп «Цирк на сцене».

Однажды октябрьским вечером тысяча девятьсот восьмидесятого года наш коллектив #13 «Верные друзья» отбывал на гастроли в Литву.

Я позволила родителям проводить себя лишь до типографии «Известий», и там, в темной подворотне, мы наспех обнялись, и я убежала. Стеснялась, что увидят наши, как норовит поцеловать меня плачущая мама: только маленьких провожают, самостоятельных – никогда. Мне опостылило быть ребенком. Хотелось скорее вырваться в юность. Уже ликующе томило предчувствие: через сутки поезда в неведомой Клайпеде вдруг откроется новый мир.

У портала церкви нервно и весело шла погрузка в белый с красной полосой автобус реквизита и клеток с обезьянами и собачками.

Вскоре автобус отфырчал нас на Белорусский вокзал. Артисты переносили поклажу в вагон, автобусу же предстояло колесить к далекому Балтийскому берегу своим ходом.

Я выезжала на гастроли впервые и плохо знала коллектив. По моим понятиям давно наступила ночь – пять минут первого, но, едва поезд тронулся, по вагону разметнулась цирковая гулянка. Я радовалась, что попала в купе с посторонними и могу спокойно выспаться, хотя и завидовала «нашим» – я еще полностью не принадлежала к ним.

В шесть утра раздался легкий стук в дверь. Я соскочила с верхней полки. Догадалась: Эмилия Францевна. Пожалуй, вот еще кто не принимал участия в ночном разгуле – седенькая старушка-дрессировщица, задорная и верткая как первоклассница, и ее компаньонка Ната, величавая, будто самоварная ватная кукла.

– Через пять минут Витебск, – прошептала Эмилия Францевна. – Надо быстренько погулять собак.

Не успела умыться и дошнуровать кроссовки, как прибыли. Наш вагон не достигал платформы. Я спрыгнула на насыпь, а Эмилия Францевна с Натой посыпали вниз собачек. Неминуемо запуталась я в поводках и шлепнулась. Эмилия Францевна взвизгнула, а Ната оперным басом заматерилась. Собаки тявкали, гавкали, пищали, визжали, скулили, дергали поводки в разные стороны, а одна болонковидная шавчонка неистово трепала меня за джинсину. «Хочу домой!», – в истерике подумалось мне, но уже следовало запихивать псарню обратно и суетня поглотила внезапный ужас.

А следующий выгул в Даугавпилсе. Стоянка длительная, минут пятнадцать. Я уже умывшаяся, попившая проводницкого чаю и более уверенная в себе. Прогуливала мосек парами вдоль рельс и выговаривала непривычное: «Дав-гав-пилс… Дау-гау-пилс… Даугавпилс».

За составами не виделось признаков города, лишь чуточку здание вокзала в готическом стиле. Но сердце сентиментально заныло: вот я уже где-то совсем в другой земле, так странно называющейся, а значит, почти уже началась новая жизнь, где все будет не так как в былом. Само название города навсегда запечатлелось, хотя я там всего-навсего выгуливала минут десять собак. Даугавпилс – не географический пункт на территории Латвии, а неуловимый порог в зарождающуюся юность.

Почти весь день просидела я, уткнувшись в окно. Мои попутчики не догадывались, что столь тихая девочка тоже из цирковых, и во всю перемывали шумной братии косточки. Под вечер я решилась выйти в тамбур покурить. Тайно от родителей взяла с собой пачку «Явы» и сейчас, по привычке стесняясь взрослых, незаметно для соседей извлекла со дна сумки книгу и проследовала с ней в тамбур. Томик являлся убежищем для сигаретной пачки: в страницах его прорезана была секретница. Выковыряла пачку, сняла хрустящий целлофан, откинула козырек, вскрыла серебристую бумажку и выколупнула ногтиком сигарету. Понюхала. Аромат незажженных сигарет – чрезвычайно приятен. Тяги к курению у меня не было, но я ужасно стремилась сделаться лихой, или хотя бы казаться таковой. Подпалила кончик, наполнила рот дымом, и тут же он вырвался обратно – не умела затягиваться. Опять, напыжив щеки, набрала дым.

Внезапно открылась дверь и возникла Эмилия Францевна с кульком и бутылкой лимонада: возвращалась из вагона-ресторана. По школьной привычке дернула я руку с сигаретой за спину, а дым от неожиданности проглотила и закашлялась как простуженная кошка. Эмилия Францевна заохала, а когда я пришла в себя, вдруг спросила, для чего я подалась в цирк. Утирая едкие слезы, бормотнула: «Хочу путешествовать». Эмилия Францевна почему-то обидилась и, поджав губы, удалилась. А я прополоскала рот, выпихнула бутафорскую книгу через унитаз на рельсы и направилась по ходуном ходящим межвагонным сцепам в ресторан.

Села за стол напротив зеркальной перегородки и, любуясь на себя в зеркало, как можно независимей попросила у подошедшего официанта рюмку коньяку. Он ничуть не озадачился, а лишь скороговористо узнал, чего еще требуется. Замешкалась, припомнила: «Лимончик». Принес. А я расстраивалась: ну никто, никтошеньки не шокируется столь дерзким поведением подростка, никому нет никакого дела, даже неинтересно. Сидят, жуют, болтают, ковыряют в зубах. Но ведь я же, я, я, я тут! «Я так не играю», – возникла детская мысль. Выпила отвратительную как лекарство коричневую жижу, передернулась судорогой и в этот момент поймала насмешливый взгляд лиловоносого дядьки за дальним столиком. Досадуя, что творческий акт не задался легким и непринужденным, пососала кислую лимонную дольку и вновь передернулась. Вовсе расстроилась. Закурила. Вскоре с непривычки возникло головокружение и, наконец, развеселилась: «Все же, черт возьми, но сама по себе поездом еду в дальние края и… и как это здорово быть совсем уже взрослой!»

Оттягиваю антре потому что еще не готова вновь ступить, пусть и мысленно, на перрон в Клайпеде. Никак не могу подобраться к настоящему повествованию, хотя отчетливо вижу, как шагаю из ночного поезда на мокрую платформу, сеется мелкий дождик, дрожа игольчатыми шарами вокруг фонарей и… делаю первый вдох. Ну, вот и получилось!

Мы прибыли в половине первого ночи. Витал невидимый дождь. Фонарные столбы казались бенгальскими огнями – электричество отражалось искристо в брызгах. Доносился едва уловимый необычный аромат, мне подумалось, что поджариваемых кофейных зерен.

Наша группа проследовала сквозь вокзал и оказалась на площади, окруженной большими голыми деревьями. Здесь нас ожидал арендованный «Икарус». Сидений имелось больше, чем людей, но их заняли вещами. Все расселись, а мне не досталось места. Некоторые артисты смотрели на меня с изумлением, не понимая, откуда я взялась. Другие приметили за сутки в вагоне, но тоже удивлялись теперь, ранее не предполагая, что я с ними.

Тронулись. Я стояла на ступеньке возле передних дверей и в темноте застеколья старалась рассмотреть неизвестный город. Поначалу различала лишь смутные черные силуэты, непонятные тени и вдруг празднично вспыхнула красным неоном витиеватая латиница. Я по слогам разобрала: «Trikotajas» и чуть не рассмеялась в голос, но оглянулась – никто не смотрел в окна: судачили сонно о чем-то, придерживая чемоданы и коробки, позевывали. И мой восторг остался неразделенным. «Как будто они каждый день тут курсируют!» – с некоторой обидой за город подумала я.

Теплым светом шестигранного фонарика над парадным возникла в узком переулке гостиница. Подъезд подсекал угол здания и выходил на перекресток.

Заполонили холл, и я увидела устланную бордовой ковровой дорожкой, прижатой к ступеням начищенными до блеска медными прутьями, лестницу с широкими полированными перилами и огромным зеркалом в резной раме на полуэтаже, где лестничный марш на повороте раздваивался на более узкие пролеты. «Роскошный отель!» – подумала оробело, но тут же озадачилась, приметив у окошка портье скромную табличку: «Гостиница 3 класса».

Муторное заполнение гостевых бланков. Встретив пункт «Цель приезда», я растерялась, но подсмотрела как заполняли другие и вписала: «Деловая командировка».

– Мне с тобой придется жить, – неодобрительно окинув меня взглядом, заявила похожая на статуэточку девчонка, и я догадалась, что это и есть та самая Лина, с которой мне предстоит репетировать акробатико-жонглерский дуэт. Помощницей у дрессировщиц я была заодно, а главной задачей являлось создание творческой пары. Собственно, вопрос о партнерстве за нас решила дирекция, а мы только сию минуту впервые и увиделись в этом ночном холле за тысячу километров от родного дома.

«Вредная», – приуныла я.

Нас поселили на третьем этаже. Лифт отсутствовал, и Лина возмущалась по этому поводу весь подъем, хотя еще внизу бесцеремонно вручила мне пару своих чемоданов.

– А где твои-то вещи? – между прочим сказала она. Я дернула плечом, имея в виду спортивную сумку, висевшую на нем, и Лина округлила глаза:

– И только?

Ей сходу не приглянулась наша, показавшаяся мне очень уютной, обитель, и мы немедленно занялись передвижкой мебели, причем напрягалась только я, а Лина руководила. Расставили все гораздо неудобнее, но капризница удовлетворилась. Забегая вперед, скажу, что наутро горничная заставила все восстановить как прежде и, конечно, корячилась опять я одна.

Лина выбрала кровать, а я села на другую, невольно ожидая, не последует ли еще указаний. Но Лина, напевая, выудила из чемодана нечто прозрачно-голубенькое и, не обращая внимания не то что на меня, а даже на незанавешенное окно, разделась донага и облачилась в это одеяние эльфов. Заметив мое благоговение, снисходительно усмехнулась:

– Ты что, пеньюара никогда не видела?

Я не видела, но не призналась в этом и молча полезла в сумку за фланелевой желтенькой пижамкой с неразборчивыми от застиранности утенятами. Переодеваться ушла в ванную.

Вернувшись, застала Лину устроившейся в кресле и полирующей маникюрной пилочкой ногти на ступнях. «Какая же она грациозная, – невольно отметила я и вздохнула. – И почему у всех красоток отвратительный характер?»

– Подай лак, – небрежно бросила Лина. Я исполнила и подметила, что мне, в общем-то, совсем не неприятно подчиняться ее прихотям.

Хотела разобрать постель, но вдруг, глянув в окно, заметила, что какой-то человек в светящемся квадрате из крыла наискосок приветливо машет нам.

– Вон там, вероятно вас… тебя.

Лина помахала ладонью в ответ, и силуэт исчез, но через несколько минут кто-то постучал в дверь. Лина попросила открыть и, пока я ходила, накинула все же на себя махровый голубой халатик. Вступил вальяжный парень, и Лина тут же принялась с ним кокетничать. Он настойчиво звал ее в свой номер на бокал шампанского, но она лишь заливисто смеялась. Я изо всех сил боролась со сном и старалась не выглядеть сонной, хотя никому до меня не было дела. Казалось, их беседа не кончится никогда, но Лина неожиданно резко распрощалась и даже сама затворила дверь за молодым человеком. Хмыкнула:

– Полный идиот!

– А кто это? – буркнула я, наконец-то позволив себе забраться под одеяло.

– Понятия не имею, – беспечно сказала она и зевнула. – Проходимец. Я только и следила, чтоб чего не упер.

От изумления я даже не нашлась, что сказать, потому как думала, что это кто-то из цирковых. «Во дает!» – подивилась, что так вот запросто ночью можно впустить неизвестно кого и непринужденно болтать с ним, будто с давним знакомым.

Лина легла и произнесла ласково:

– Погаси свет.

Я хотела не отзываться, но тут услышала ее сонное дыхание, посмотрела – она заснула. Пришлось подниматься и выключать свет. Опять улеглась, свернулась беззащитным калачиком и вдруг опомнилась: ведь где-то здесь совсем рядом море! Подскочила, села. Море!!! О нем я беспрестанно мечтала все дни перед отъездом и грезила в поезде, а сейчас забыла. А ведь, может, оно прямо за стеной плещется… «Может быть, встать, одеться и выйти? Вот оно прямо за стеной, я слышу!»

Я никогда не видела море.

«Наверное, не засну», – решила в отчаянии, но тут же легла и сразу же провалилась в сон.

Постукиваение теребило мозг. Разлепила веки. Еще темно, но, вероятно, утро, и это Эмилия Францевна тюкает в дверь. Шатаясь, натыкаясь на предметы, босиком прошлепала в прихожую.

– Дружочек, шесть утра, – улыбнулась мне бодрая и свежая Эмилия Францевна, – спускайся.

– Угу, – и к умывальнику: горячей, холодной, горячей, холодной… Начала одеваться и неожиданно грянул гимн Советского Союза. Вскрикнула и машинально кинулась к радио на стене, увернула звук на нет. Руки нервически дрожали, сердце колотилось, но зато окончательно пробудилась.

Эмилия Францевна, Ната, собаки и обезьяны располагались на первом этаже среди служебных помещений.

Мне выдали тройку мелких собак и я сопроводила их за порог. Стылое утро, пар изо рта. Заулыбалась безудержно, осознав мгновенно, что все-таки я действительно, всамделешне уехала из Москвы, единственной реальности, которую до сих пор знала, и вижу наяву черепичные, слегка позеленелые крыши и… Но собачата рвали нетерпеливо поводки и утянули меня через булыжную мостовую на газон под стеной старого полуразрушенного нежилого дома. Там я отпустила Фантика, Белку и Чапу. Пока они суетились, рассмотрела нашу гостиницу. С виду угрюмое обрюзгшее серое здание, но я угадала в нем доброту и мудрость старикана, прожившего завидную жизнь. Вдруг подумала: «Я, наверное, такой же буду…» и испугалась, впервые заглянув куда-то очень-очень далеко, практически в несуществующее. Но отвлеклась, уловив в воздухе взволновавший вчера на перроне Клайпедского вокзала едва заметный аромат: «Что же это все-таки за флюиды?»

Вернулась, как и приказали, через пятнадцать минут за очередной партией мосек.

– Хорошо погуляли? – чирикнула Эмилия Францевна.

– Погода пасмурная, но приятная.

Ната, чистившая здоровенным ножом малюсенькую морковку, рявкнула:

– Спрашивается: покалились они или нет?

Я некоторое время осознавала, что означает «покалились», догадалась и смутилась:

– Не обратила внимания.

– Надо следить, – мягко укорила Эмилия Францевна, а Ната матюкнулась и шмякнула зло морковь в таз с водой, обрызгалась и прошипела:

– Возьмут, кого попало!

– Я артистка! – вырвалось у меня, и от этой истеричной хвастливости стало тошно: не работала я еще на профессиональной сцене.

Ната ухмыльнулась. Эмилия Францевна, опасаясь конфликта, быстренько одарила меня очередными шлейками и подтолкнула к выходу. В коридоре я услышала вслед себе Натин матюшок и совсем пала духом, ведь предстояло работать с этой фурией три гастрольных месяца, а начался, считай, лишь первый день.

За Чарликом, Бубликом и Марсиком я уже бдила, но ужасно неловко себя чувствовала, когда они, повертевшись волчком, приседали с выпученными глазенками.

Вернулись. В комнате, вопреки моим наихудшим предположениям, царила вполне мирная атмосфера. Ната даже изобразила подобие улыбки.

– Ну?

– Да, – кивнула я и залилась краской. – Покалились.

– И Марсик?

– И Марсик.

– Как следует?

Тут я опять растерялась. Отметив сам факт, не придала значения количеству и качеству случившегося. И мне внушили, что надо подмечать все ньюансы: состав содержимого, плотность, цвет. Я дулась, подозревая, что это издевательство, но Эмилия Францевна терпеливо пояснила, что животные не могут словесно пожаловаться на самочувствие, поэтому и следует неравнодушно относиться к их отправлениям. Я согласилась, что, пожалуй, это истинно и, выведя очередную стайку, всматривалась в собачьи экскременты с дотошностью исследователя.

Десятым в псарне был Дик, единственный крупный пес, белый, кудлатый, шалый. Он сразу же натянул поводок и понесся как велосипед. Я едва поспевала следом. Мы умчались изрядно, а Дик все не сбавлял ход, даже ногу задирал на полном ходу. В конце концов, я кое-как затормозила, уцепившись за фонарный столб. Дик немедленно повернул назад и с такой же целеустремленностью завелосипедил обратно. И присел даже наспех, тут же припустив дальше, так что я не разглядела показатели его здоровья, но посчитала, что вряд ли такой парень подведет.

После выгула предстояло вычесывание собак. Только трое – лысенькие, остальные – пудельки, болонки и помеси пудельков с болонками. Дик же, как выяснилось, являлся венгерской пастушечьей породой – пули.

Освободилась я около девяти утра. Отпустили до часу, когда предстояла дневная прогулка.

Поднялась в номер. Лина все еще спала. Дико позавидовала, потому что уже успела вымотаться, а она все еще нежилась по-барски в постели. Решила мстить. Достав из сумки теннисные мячи, принялась остервенело жонглировать, нарочно градом роняя их на пол. Лина не замедлила отреагировать.

– Чокнулась что ли?! – резко села она. – То как медведица топала на рассвете, радио включала, теперь совсем озверела!

– Нам надо репетировать, – огрызнулась я.

– Успеется! Проваливай в коридор! – Лина вновь уютно улеглась, а я поплелась в коридор, хотя мне менее всего хотелось кидать мячи. Но все-таки отыскала в дальнем конце этажа небольшой тихий холл с пальмами в кадках и с полчаса побрасала волосатые мячики. Но вдруг вспомнила про море и в очередной раз поразилась, что мысль о нем, такая навязчивая вдали, здесь постоянно покидает меня. Быстро возвратилась в номер, спрятала мячики в стенном шкафу прихожей и, даже не приоткрыв дверь в комнату, потихоньку улизнула, злорадствуя: «Пускай думает, что я репетирую!»

Вышла из подъезда и остановилась. Четыре переулка тянулись в разные стороны. Куда направиться? Все вокруг неведомое, кроме разве что газона напротив и пустынной улочки за ним, которую я и не рассмотрела в галопе за Диком. Но через каких-то полчаса я уже буду знать, куда ведет, например, вот эта улица, по которой я сейчас пошла, и что всю жизнь скрывалось вот за тем поворотом. Повернула… нет, не увидела моря. Чуть не спросила у первого же встречного, как пройти к морю, но решила – пусть отыщется само, так будет по-настоящему.

Улица называлась Пяргале. У моста через речонку Дане стоял на причале белоснежный парусник, именовавшийся «Регата». Облокотившись на чугунные перила моста, я представила, будто стою на палубе и бью вон в тот до сияния надраенный медный колокол. Пошла дальше и у рынка, в книжном магазине купила красный томик, автором которого значился Leonidas Brejnevas. Конечно, исключительно ради смеха, заранее представляя, как позабавятся московские приятели. Глянув на часы, увидела, что стрелки приближаются к часу, а море так и не обнаружилось. Опечаленная, повернула обратно.

Номер дрессировщиц оказался запертым, и на мой стук раздавались лишь лай и обезьяний клёкот.

В недоумении поднялась к себе на этаж, и тут ситуация прояснилась. Вся труппа сгрудилась в большом холле и что-то оживленно обсуждала.

– А вот и она! – объявил Курнаховский, директор коллектива. – Что же это вы, голубушка, игнорируете собрание?

Директора за глаза прозывали «журавлем», и в самом деле он – двухметрового роста, и при этом сух и костист. Ему стукнуло уже лет шестьдесят, но он отчаянно молодился: пользовался дамскими кремами для лица, слегка тонировал губы, немного румянил щеки и, кажется, даже подводил глаза.

– Я не знала, – смятенно от всеобщего внимания пробормотала я.

– Ей утром сообщено было, – протрубила Ната.

– Когда? – отчаялась я: «Врет же, врет!»

Курнаховский поправил атласную розовую бабочку под острым кадыком на гусиной шее.

– Линочка репетировала, – сладко улыбнулся он в сторону моей партнерши, – а вы где-то бродите.

– Ре-пе-ти-ро-ва-ла? – поразилась я.

– Да! – раздался нахальный голосок Лины. Она восседала на подоконнике с желтыми теннисными мячиками в руках: короткая юбчонка, длинные ножки. С ехидством улыбнулась мне:

– Все видели, как я только перед собранием закончила жонглировать.

«Ну и стерва! – негодовала я внутренне. – Дрыхла ведь!» Хотела восстановить правду, но тут Ната пожаловалась, что я не явилась выгуливать собак в час дня, хотя час дня именно сейчас и пробил, и я явилась, но даже сей очевидный факт доказать оказалось невозможно. Оправдываясь, сопротивляясь, защищаясь, я еще больше увязла в нелепейших грехах. Счастливая Ната изрыгнула:

– Артистка!

И в запале я сообщила всем, что она ругала меня нецензурно. В холле повисла пауза, а потом грянул хохот. Курнаховский, отсмеявшись, обратился к покрывшейся бело-красными пятнами, единственно не хохотавшей Нате:

– Наталья Борисовна, неужели это правда?

– Я с ней работать не желаю, – отрубила Ната.

И Курнаховский, элегантным жестом проведя холеной ладонью по волнистой седой шевелюре, пропел мне:

– Какая же вы, деточка, склочная. Не успели прийти в наш дружный коллектив, а уже конфликтуете.

Я молчала. Мне уже сделалось все равно. Простояла все собрание истуканом и ничегошеньки не слышала. Внутри клокотало. Ну отчего они меня возненавидели?! Вот тебе и новая жизнь, самостоятельная, необыкновенная! Хочется немедленно домой, чтобы мама пожалела… домо-о-ой! «Я уеду, уеду, сегодня же уеду!» – колотилась мысль в голове.

Когда собрание закончилось, я вернулась в номер и легла на кровать лицом вниз. Вошла, напевая чего-то беззаботное, Лина. Раздалось позвякивание ложечки о стакан и вдруг веселый вопрос:

– Тебе чай или кофе?

Я перевернулась. В стакане бурлил кипятильник. Лина распаковывала коробку сахара и улыбалась мне так, будто ничего не случилось.

– Как же так, – убито произнесла я, – разве утром я не звала тебя репетировать, а?

– Да брось ты о пустяках, проехали!

– Почему на меня все взъелись?

– Будь проще. Никого ты не интересуешь. Думаешь, кто-нибудь помнит, что там творилось на собрании? Это все так, игра, от скуки цирковой, а ты новенькая, терпи.

Прихлебывая чай, я продолжала угрюмо размышлять: «Нет, на фиг мне такие игры, брошу все и в Москву!»

Зашли партерные акробаты: коренастый Володя и стройный Вовочка. И они улыбались, и говорили со мной так, словно пятнадцать минут назад ничего такого не произошло. Лина и их напоила чаем, а потом они втроем отправились гулять по городу. Меня не пригласили, и я опять затосковала, но вспомнила про море, и пошла ходить по улицам в поисках берега. Пересекая мост, увидела на палубе той самой белоснежной «Регаты» Лину – она бесшабашно колотила в блестящий колокол и звонко кричала:

– Свистать всех наверх! Отдать швартовы! Полный вперед!

Я всерьез оскорбилась, будто бы она сплагиатировала мою мечту.

Долго ходила, устала, но опять не нашла море.

Вечером Лина куда-то наряжалась. Подвила электрощипцами иссиня-черные локоны, накрасила длинные пушистые ресницы, и ее карие глаза сделались особенно манящими, очертила кроваво подвижный рот, надела переливающееся зеленое в обтяжку платье и лакированные как нефть туфли на высокой шпильке. Я делала вид, что читаю местную газету «Советская Клайпеда», но не выдержала:

– Ты куда?

– В кабак. Завтра начнем работать, а начало принято отмечать.

– А я?

– А ты-то здесь при чем? Ты маленькая.

И я стиснула зубы от такой откровенной наглости, ведь ей самой – всего восемнадцать. Впрочем, хотя Лина и была старше меня всего на год с небольшим, дерзости и уверенности в ней содержалось несравнимо больше. «Ну и ладно!» – уткнулась я в передовицу, но свежие новости абсолютно не волновали. Когда Лина уцокала, я зажгла торшер и, развалившись в кресле, закурила. Впервые после случая в поезде. Глядела на смутное отображение в окне. Дым красиво струился вверх, и настроение постепенно улучшилось. Ну, разве я могла себе такое позволить дома при маме с папой? И отпустили бы меня поздно за порог? А тут я могу запросто встать и направиться куда захочу, и хоть всю ночь не возвращаться. Разволновалась: «Чего сижу-то?» И спустилась в бар, посещение которого являлось еще одной моей сокровенной мечтишкой, и вот она свершалась.

В баре полутьма, негромкая музыка. Я присела на высокий пуф возле стойки и выбрала коктейль. Получила набитый льдом узкий длинный стакан с торчащей пластмассовой трубочкой. Первым делом выловила сливку и слопала ее, потом пососала содержимое и отставила: спиртное даже в легком варианте вызывало тошнотное ощущение. Ко мне подошел подвыпивший рыжий здоровяк и заговорил. Я вежливо, но неохотно отвечала, как вдруг выяснилось, что он моряк и их судно только сегодня пришло в клайпедский порт. Страстный вопрос вырвался у меня:

– А где же море?

И оказалось, что надо плыть паромом через залив, а потом еще пересечь Куршскую косу. Я поняла, почему, блуждая по городу, никак не могла обнаружить моря, хотя чувствовала его незримое могучее присутствие. Поинтересовалась:

– А куда вы плавали?

– В Исландию, – усмехнулся почему-то он. А я внезапно вспомнила, как в девятом классе видела по телевизору документальный фильм об Исландии и очаровалась этим островом. Честно признаться, более всего мне понравился в этом кино паренек, работающий грузчиком в порту: льняные, взвивающиеся от ветра длинные волосы, худенький, но так лихо швыряющий пузатые бочки, при этом еще и улыбаясь в камеру.