Притчи

– В одиночку разве что алкоголики пьют, – говорил хозяин, держа стакан в руке с локтем на отлете. – Вот чтоб меня до такой гауптвахты не допустить, выпей со мной, мастер мил человек, ать-два!

Возможно ли тут отказать?! И возможно ли не захмелеть?

* * *

Отделка дома подошла к концу; дом внутри сиял, как пасхальное яйцо. Да только при доделке последних мелочей стал хозяин головой покачивать:

– Что-то сплоховал малость мастер Некрас. Видно, под градусом за дело брался.

Тем и с соседями поделился, мол, за мастером нужен глаз да контроль неусыпный – не то сфальшивит.

Нужда в мастере рано или поздно в белокаменном доме вышла – калитка распахнулась и защелкнулась за его спиной с заплечным мешком на шеколду.

Мастер Некрас стоял посреди Перезвонова и прикидывал, куда ему дальше податься. От ларька неслась разудалая музыка с кассеты, на бревне сидели ларешные завсегадатаи, а на пеньке перед ними красовалась бутылка с мутной какой-то дрянью это вам не хозяйский «Стандарт». Среди ларешников обреталась и бабенка, чуток подержанная, зато чрез меру веселая. Вот они-то и встретили Некраса, как брата родного, обрадовались, что он возле них остановился, и шумно приняли в свое содружество. Мог ли чураться мастер их стакана?

Так он занял комнатенку у веселой бабенки в кирпичном доме. И теперь подрабатывал то в одном дворе, то в другом – благо слух о нем везде прошелся – то сруб для баньки складывал, то насос в колодец прилаживал, и всякий раз довесок к оплате в стакане или рюмке подносили.

Деньги мастер по-прежнему семье отсылал, но реже и не сполна, ведь к рюмке добавить потребность возникла и ларешники с домохозяйкой компанией закадычной стали: для закладки не фундамента – а за кадык. Глаза Некраса потухли и статные плечи поникли. Все в Перезвонове теперь головой ему вслед качали:

– Выпивать чтой-то стал наш горе-мастер. Что ни встретишь на улице, так и заносит его, как на палубе. А с другой стороны, где вы такое видели, чтоб мастер да трезвым был?

2003г.

О двух братьях…

Тело – это похоронные носилки для души.

(Восточная мудрость)

В один день и час в одной больнице родились два брата близнеца. Оба одного веса, одной длины, кареглазые, беленькие, не то, что другие младенцы в красных прожилках, – похожи друг на друга, точно два Купидона. И назвали их Спиридоном и Дормидоном. Росли они одинаково, ходили в рубашках вышитых точь-в-точь, мать с отцом их не различали, не знали, кого за шалость или провинность наказывают: виноватого или безвинного, потому во избежание ошибки колотили обоих.

Выросли братья хорошими статными парнями, со щеками румяными, чубами курчавыми и спинами крепкими, крепче доски – воспитание родительское впрок пошло.

И стали они жить через дорогу. Спиридон огород стал копать, овощи, зелень разводить, Дормидон плечами пожал: зачем человек себя изматывает, когда все это в магазине купить можно? – купил и трактор вызвал. Свой огород разровнял, торфом засыпал и травой засеял. Быстрей, чем борода после бритья отрастает, зазеленела лужайка; подстрижешь, и она мягкая под ногой делается, как шерстка пуделя в парикмахерской, хоть в гольф играй, хоть мяч гоняй, хоть так, котом на спине катайся. Этим, кошачьей радостью, Дормидон и занялся.

Стол на лужайку вынес и диван. Чего только к его столу не подавалось: и пироги с грибами, и дичь, и разносолы от квашеной капусты до корейской морковки, и копчености, и осетры с лососиной, икра, торты, плетенки с маком, рулеты с повидлом, а еще колбаса любая-всякая, окорока, ветчины, сельдь атлантическая «под шубой» и, как говорят французы, земляное яблоко – бишь, картошка, сорт синеглазка, и золотое яблоко – бишь, помидоры сорт «бычье сердце». Ест он, сколько глаза съедят, прям сущий римский патриций, да на брата своего близнеца через дорогу поглядывает.

А тот картошечки накопал, в мундире отварил, благословил, в соль с маслом растительным обмакнул и тихо скушал. И снова деревья в саду окапывать, водой из колодца поливать, перегноем почву подпитывать. Дормидон заснет на диване после плотного обеда, пробудится, добрый, розовощекий, а Спиридон все еще в земле возиться. Вот Дормидон и не выдержал:

– Зачем ты себя так мучаешь? – крикнул он через дорогу. – Надрываешься попусту?

Спиридон, тоже розовощекий от работы, отвечает:

– Да разве это я надрываюсь? Мне ведь в охоту.

И как будто мало ему было сада с огородом для хлопот, он еще баню вздумал ставить. Поставил, зимой попарился, в снегу, как морж, повалялся, и Дормидона зовет париться.

– Что ты, – отвечает тот и ёжиться, – спасибо. Видел я, как ты плоть свою мучаешь.

– Мучаю? – удивился Спиридон. – Либо я ее, либо она меня.

– Не понял? – в самом деле не понял Дормидон.

– Да если я ее сейчас не буду мучить, она меня потом замучает. К тому же, работа мне в радость.

– Нет уж, спасибо за такую радость, – качает головой Дормидон. – У меня в доме ванна эмалированная, вода из крана горячая льется, я в ней поплескаюсь, в халат и тапочки переберусь и на диван лягу – вот это радость так радость.

– Как хочешь, брат. Была бы честь предложена. Но как бы я плоть свою не мучил, это мучение все равно меньшее того, каким она потом меня мучить станет, если я сегодня ее, как ты, буду нежить да лелеять.

– Ну-ну, – скептически кивнул Дормидон, на том они и разошлись по разные стороны дороги.

Каждую весну Спиридон, худой, поджарый, траву косит, а Дормидон округляющийся, рыхлый, на траве, как шерсть пуделя, гантелями машет, раз-два махнет и бросит – скучно, неинтересно, смысла нет, телевизор смотреть интересней. А Спиридону не до телевизора: участок обкосить надо – вот и цель, и смысл, и интерес.

Два брата-близнеца на близнецов стали не похожи. Любитель ванн совсем округлился и волосы терять стал. А огордник – тощ, жилист и шевелюрой дико зарос. А тут еще чума ХХ1-ого века постигла: еда трансгенная, мутированная – не такая, как ее Господь Бог и природа создали, а с поправками человеческим прогрессом. Поешь морковки трансгенной, пузырями пойдешь, арбуза-мутанта – рвать станешь, мясо нюхать опасно стало: коров коровами кормить стали, а именно порошком из коровьих костей. А уж вода… как в сказке: «Не пей, братец Иванушка, козленочком станешь!»

Одно спасение осталось – самому петрушку, укроп, капусту, репу, яблоки золотые и земляные выращивать. Червячок – сертификат натуральности продукта, дотрансгенной его кондовости-матушки, благодаря которой человечество сотни тысяч лет прожило без аллергий и мутаций.

У Спиридона спасение это отработано, само собой идет, пусть он в это «само собой» не пуд, не два труда вкладывает. А у Дормидона дело застопорилось, да и не шло никогда в эту сторону: ведь ему было легче купить, чем самому вырастить. Потому он даже кусок земли продал, чтобы больше еды купить и меньше труда прикладывать. Землю-то продавать нельзя.

А жилистый брат ее купил, рожь посеял. Хлеба ржаные стал выпекать, корову и птицу домашнюю завел.

Уже по братьям и заметно быть перестало, что они братья, а уж что близнецы, которых мать с отцом не различали, совсем не догадаться.

У Дормидона расцвел целый букет болезней, кинулся он по врачам да по аптекам.

– Что ты, – говорит ему брат через дорогу, – не пей таблеток, они одно лечат, другое калечат.

– Здоровый больного не поймет, – хмурился занемогший Дормидон и высыпал в рот пригоршню пилюль.

– Ты травами полечись, соками да постом, – не унимался, советовал Спиридон.

– Голодом себя мучить? – обижался несчастный. – Мало меня болезни мучают, так пусть еще и голод помучает?

– Голод болезни будет мучить. А если их не мучить, они тебя в бараний рог согнут.

– Прям уж, в бараний, – не поверил Дормидон и вспомнил, что пора принимать микстуру.

Снова разошлись братья по разные стороны дороги.

Но это не помогло. Дормидона все равно скрутило в бараний рог. Спохватился он, сел на соки, диету и травы, да поздно, поздно. Не успели они проявить свою целебную силу. И на сей раз разошлись братья по разные стороны дороги: больного, вернее, уже покойного отправили на погост, к месту вечной прописки. И лужайку его зеленую скоро покорил сорняк. А Спиридон прожил до ста лет, оставил потомство, вырастил сад и написал книгу заветов внукам, первый из которых гласил: «Перед тем, как принять важное решение или найти выход из сложной ситуации, постись без воды и еды трое суток, и тогда найдешь ключ к любому хитроумному замку».

Так что хоть и родились братья Спиридон и Дормидон в один день и час, да не в один день и час преставились. Каждый нажил себе свою смерть, один в муках и болезнях, другой благую, в том возрасте, когда человек уже не умирает, а усыхает, и говорят про него не умер, а усоп.

Дипломатка

Один отец семерых сыновей прокормит, а вот семеро сыновей отца не прокормят. Но сыновьям Родиным отца кормить не пришлось; он сам себя кормил до того дня, когда утром встал с кровати, сделал шаг и упал замертво.

Осталась одна мать. Она ослабла и сдала в одночасье после мужниной кончины. За матерью надо было ухаживать и присматривать. Но сыновья с утра до ночи в офисах подагру наживают, невестки между детьми и хозяйством разрываются – куда им еще со старухой нянчиться?