Тайная жизнь Дилана Бладлесса

Глава 6

Помню, как обнаружил у себя первый седой волос. Это было в прошлом туре. Я стоял перед зеркалом, уже полностью готовый выйти на сцену, и тут я увидел его.

Осторожно раздвинув остальные волосы, я наклонился к зеркалу так, что едва не ткнулся носом в стекло. Нет, это не остатки стайлинга, это именно седой волос.

– Ты что делаешь? – в гримёрку входит Лейтон.

Я смотрю на него полными ужаса глазами:

– У меня седой волос.

– Пора бы уж, – пожимает плечами он. – Тебе тридцать три года, Дилан. Это нормально.

Нет, это ненормально.

– Некоторые седеют и раньше, – замечает гитарист. – У меня тоже есть седые волосы.

Лейтон блондин, и у него они совершенно незаметны. Мне никогда не нравились светлые волосы, но сейчас я готов отдать все, чтобы стать блондином. Альбиносом с красными глазами.

– Дил, на сцену пора.

Но я словно остолбенел. Сейчас седые волосы, а дальше – что? Морщины? Пивной живот? Импотенция? Смерть?

В эту минуту я подумал, а зачем вообще живу на этом свете? Что оставлю после себя потомкам? Будет ли моя музыка что-то значить через тридцать лет? Будут ли Children of Pestilence всё ещё существовать? В каком составе? Зал славы рок-н-ролла или первые полосы жёлтых газет – что наше? Какими нас запомнят поклонники?

На пороге появляются Дуглас и Джей.

– Дилан, хватил любоваться собой, у нас время! – говорит первый.

– У него седой волос, – оглядывается на них Лейтон.

– У него дисморфофобия, – вздыхает Джей.

Втроём они выводят меня на сцену, я пою на полнейшем автомате, мало двигаюсь. Наверное, выгляжу вялым, но мне всё равно. Я хочу спрятаться от всех, укрыться и подумать.

После концерта я снова стою в гримёрке перед зеркалом, пытаясь найти этот злополучный волос, входит Лейтон, кладет руку мне на плечо.

– Ты изменишь мир, Дилан, – говорит он. – Я верю в тебя.

Я смотрю в его глаза и понимаю, что он говорит искренне. Он тоже устал после концерта, но он нашел в себе силы прийти ко мне и сказать это. Я всё смотрю на него, а он не убирает руку с моего плеча.

Почему-то я чувствую себя так, словно готов расплакаться. Будто смотрю на себя со стороны и вижу, как Дилан Бладлесс медленно опускается на колени, потому что стоять он больше не в силах, и просто рыдает у ног своего гитариста. Вот так выглядит всё моё существо. Но все привыкли к тому, что Дилан сильный, я не могу позволить себе обмануть их, поэтому просто улыбаюсь и говорю Лейтону:

– Спасибо.

Он ласково треплет меня по плечу и уходит. Но даже наедине с собой я не могу сделать то, чего требует моё нутро. «Дилан сильный, Дилан сильный» – повторяю я, глядя на своё отражение.

Я просыпаюсь, смотрю на часы. Ещё рано. На соседней кровати спит Лейтон. Глядя на него, я понимаю, что означает выражение «спит, как ангел». Его светлые волосы разметались по подушке, грудь медленно поднимается и опускается при дыхании, а на лице написано такое умиротворение, какое может быть у человека только во сне. Несколько минут смотрю, как он спит, и тихо иду в душ, продолжая размышлять, как этот человек и остальные ребята из банды стали мне самой настоящей семьей. Я безумно люблю их, знаю каждого вдоль и поперек и не могу представить группу без кого-либо из них.

Энди – лучший басист, с которым мне доводилось работать. Неисправимый перфекционист, с постоянной жаждой к самосовершенствованию.

На сцене он великолепный профессионал, в жизни – хороший друг, с которым можно посидеть за кружечкой пива и поговорить на любые темы. Энди терпелив и отзывчив, и всегда приходит на помощь, когда она нужна.

Лейтон и Майк – я не могу говорить о них по отдельности – потрясающая пара гитаристов. На сцене они – одно целое. Их игра завораживает. Я так и не овладел ни одним музыкальным инструментом, поэтому, признаться честно, немного им завидую. По-белому, по-доброму. И восхищаюсь ими. Мне кажется они и внешне чем-то похожи: у обоих большие выразительные глаза, почти одинаковые причёски, одеваются они в одном и том же магазине. Иногда я даже не могу вспомнить, кто из них появился в моей жизни первым, помню только, что эти ребята дружили задолго до того, как познакомились со мной, а потом приняли меня в свою компанию. Я безумно благодарен им за это, и за ту поддержку, которую они оказывали мне на протяжении всей нашей карьеры и продолжают оказывать сейчас.

Джей – наша зажигалка. На сцене и в жизни. Он барабанщик, перкуссионист и шоумен. У него все задатки фронтмена, даже голос хороший. Он – душа компании, постоянно шутит, пытается поднять всем настроение. Вместе с этим, когда необходимо, он собран и серьезен. В критической ситуации он быстро соображает и может побыть лидером, когда я сбит с толку.

Я не мог желать группы лучшей, чем у меня есть. Ума не приложу, как эти люди терпят меня: эгоистичного, упертого, взбалмашного типа. «Я плох даже в том, что делаю лучше всего, наша тесная компания будет жить вечно», – пел бессмертный Курт Кобейн.

Обернувшись полотенцем, выхожу из душа. Лейтон уже проснулся, сидит на кровати, переключает телевизионные каналы. В новостях сюжет о нашем вчерашнем концерте, он останавливается.

– Выключи, – говорю.

– Почему? Интересно же.

– Выключи, Лейтон, ради всего святого!

Он пожимает плечами, переключает снова. Футбол, реалити-шоу, видеоклипы, находит мультфильм, останавливается.

Я одеваюсь, и мы идем завтракать. Все ребята уже в ресторане, у них полные тарелки картофеля-фри и невнятного вида котлет, и все смотрят в планшет в руках Джея.

– Идите сюда! – машет нам Энди. – Мы тут нашли кое-что интересное!

Я смотрю в экран. Любительская съемка на очень старую камеру. В кадре появляется Гитлер, смеётся:

– Зачем ты снимаешь старика? – говорит. – Это я должен снимать тебя!

Сверху подпись «Фюрер флиртует с Евой Браун».

– И что? – спрашивает Лейтон.

– Мы начали дискутировать, – Майк отправляет в рот несколько ломтиков картошки. – Люди ведь не знали его с этой стороны. Все привыкли к тому, что он злодей, а здесь мы видим, что и злодею ничто человеческое не чуждо.

– А был ли он злодеем? – Джей откладывает планшет и тоже принимается за картошку. – Ну, если посмотреть глубже, он верил, что то, что он делал, было на пользу Германии и немцам.

– Вот только не надо его идеализировать, – говорит Энди. – Убийца сотен людей, садист и псих – вот он кто.

Я иду к мармитам положить и себе картошки. Слушать их интеллектуальный спор у меня нет никакого желания. Когда я возвращаюсь, Майк наставительно произносит:

– Каждый злодей думает, что он герой.

И Джей добавляет:

– Как писал Дик Фрэнсис: «Люди иногда творят страшные вещи с добрыми намерениями».

Я делаю глоток кофе, ковыряю вилкой котлету. Выглядит она совсем не аппетитно.

– Дил, ты последние несколько дней совсем ничего не ешь, – обеспокоенно замечает Дуглас. – Всё нормально?

– Не переживай, Дуг. Я уже большой мальчик, всё в порядке.

– Ешь, – улыбается Лейтон. – У нас ещё весь тур впереди.

Позавтракав, мы ещё немного сидим в ресторане, потом идем собираться. Скоро должна приехать Мэнди и сопроводить нас в аэропорт.

Там очереди, люди с чемоданами толпятся у регистрационных стоек, меня всё это ужасно нервирует. Майк не может найти паспорт, Мэнди переписывается с кем-то по телефону и улыбается. Наверное, с Ридом. Я в шляпе и тёмных очках, без которых привлекал бы к себе гораздо меньше внимания. Наконец, Майк находит паспорт, отдает менеджеру. Мы становимся в бесконечную очередь, я проверяю твиттер.

Последний твит, который я написал, был «Нэшвилл, жди нас!», и среди бесполезных реплаев, меня привлёк ответ человека, который предлагал увидеться с ним и поговорить. По его профилю я понял, что это не обычный фанат альтернативной музыки, какие мне обычно пишут. Я заинтересовался, зафоловил его и отправил личное сообщение.

– Я вам устрою! – кричит в трубку Дуглас. – Мы будем в Нэшвилле через несколько часов, я с вас сдеру такую неустойку, что её не покроет никакая прибыль с продаж билетов!

– Что случилось? – спрашивает Джей.

– Чтобы улучшить продажи билетов на концерт, эти идиоты пустили слух, что Дилан умер, а потом сами же опровергли его.

Мы все удивлённо смотрим на менеджера.

– Придурки ненормальные, – себе под нос бормочет Майк.

Я возвращаюсь к чтению твиттера, Дуглас продолжает ругаться, очередь еле двигается.

Очень часто мне хочется просто поехать домой. Но не в свой шикарный коттедж в Лос-Анджелсе с бассейном и джакузи во дворе. А домой. Туда, где я вырос.

Сейчас мы редко вспоминаем об этом, но все мы родились и провели детство в маленьком городке Стимбот-Спрингс, штат Колорадо. Город ничем не приметен, кроме того, что является крупнейшим горнолыжным курортом США. Кроме лыж и сноуборда там больше нечего делать, поэтому, будучи детьми, мы просто бесцельно шатались по улицам, играли в мяч, когда выросли – пытались клеить девушек. Потом – собирались у кого-нибудь в гараже и сочиняли музыку. Этому городку я обязан всем, что имею. Именно там Children of Pestilence стали теми, кем стали. И музыка наша именно там обрела свой стиль. Резкий, как горный ветер Стимбот-Спрингс. Кто знает, будь мы родом из Калифорнии, возможно, играли бы панк-рок.

Среди знаменитостей, которые родились в нашем городе, в основном, горнолыжники и сноубордисты, и лишь с недавних пор, открывая страницу Стимбот-Спрингс в Википедии, можно увидеть в списке рок-группу Children of Pestilence. Не сразу нас признали и вписали туда. Но упоминание в Википедии – ничто по сравнению с той честью, которую наш город недавно оказал нам.

Во время реставрации одного из старейших зданий Стимбот-Спрингс, на торец его были нанесены два куплета нашей песни, которая вышла ещё в 2010 году и была посвящена этому городу. Такому, каким его знают только его жители.

Безумная гордость сменилась разочарованием, когда я начал думать, что мы не заслужили подобной чести. Но ребята были счастливы, и я благоразумно помалкивал. Хотя, мы единственная известная группа из Стимбот-Спрингс, и неудивительно, что город гордится нами. Но кто мы, чтобы увековечивать наше творчество подобным образом? Со временем мне стало казаться, что и песня эта никуда не годится.

Вот поэтому я и хочу поехать домой, проникнуться духом родных мест, понять, кто я и куда я иду. Остаться ли мне на этой дороге или сменить курс. Никто не даст мне ответы на эти вопросы кроме меня самого.

Глава 7

Первая половина тура подходит к концу. Мы выдаем несколько мощнейших шоу перед перерывом, в течение которого вернёмся в Калифорнию и начнём работать над новым альбомом.

График очень плотный. Студийные павильоны для Children of Pestilence арендованы на определенное время и, что самое прискорбное, нам задан строгий норматив того, что мы должны записать, прежде чем снова отправимся в дорогу. Мы проехали всю Америку. Дальше нас ждёт Европа.

Я подхожу к своему коттеджу, волоча за собой чемодан, едва выдержавший наше путешествие. Надо будет попросить Дугласа купить мне новый.

В окнах горит свет. Значит, мистер Саттер, человек, которого я нанял смотреть за домом, ещё здесь. Не хочется разговаривать ни с ним, ни с кем-либо другим, но придётся, как минимум, поблагодарить за работу и пообещать перечислить ему деньги.

– Дилан, – машет мне мужчина. – С возвращением!

Я показываю ему поднятый вверх большой палец – это всё, на что у меня хватает сил, несмотря на мои намерения поздороваться, и плетусь наверх.

Из глубины дома, стуча лапами по паркету, несётся мой пёс Дональд. Выглядит он просто огромным и шум производит внушительный. Когда он подбегает ко мне и становится на задние лапы, передние достают мне до груди, и это учитывая то, что во мне ни много ни мало, шесть футов.

– Дональд, старина, – треплю его за загривок. – Я соскучился по тебе.

Пес лижет мне руки и норовит повалить на пол.

Я взял его из приюта восемь лет назад, когда купил этот коттедж. Просто не хотел жить один. Я и подумать не мог, что маленький щенок вымахает до таких размеров и превратится в огромного косматого пса, которого я с трудом удерживаю на поводке. Но его нынешний облик мне нравится.

Дональдом я назвал его в честь моего бессменного кумира. Да, мало кто знает, что полное имя лидера Nirvana – Курт Дональд Кобейн. Некоторые журналисты до сих пор считают, что своим именем мой пёс обязан Дональду Даку.

Наигравшись с ним, иду в ванную. Наполняю ванну до краев, добавляю пены и соли, раздеваюсь и медленно погружаюсь в горячую воду, надеясь, что это поможет мне расслабиться. Несколько минут лежу, закрыв глава. В голове вертятся мои собственные песни. Полностью погружаюсь под воду. Наверное, мои волосы сейчас очень красиво выглядят, как у русалок. Может, стоит сделать подводный фотосет, как был у Курта? На какую-то секунду ловлю себя на мысли, что хочу остаться в таком положении, а потом вдохнуть, набрав полные лёгкие мыльной воды, и избавить мир от никчемного себя. Это нормально. Ведь, как писал Стивен Кинг: «Каждый, кто смотрит вниз с края крыши высокого здания, чувствует хотя бы слабое болезненное желание спрыгнуть вниз». Это свойственно человеческой природе. Представляю заголовки блогов: «Дилан Бладлесс найден мертвым в собственной ванной», «Известный рок-музыкант покончил с собой».

Недоброжелатели, коих у меня немало, начнут говорить, будто я уснул пьяным в ванной или передознулся. Моя семья этого не потерпит, и моё тело отправят на экспертизу, после которой все благополучно заткнутся. Я чист уже несколько дней!

А что будет с моей группой? Забудут её или будут помнить ещё долгие годы? А меня будут помнить? А что сделают парни? Разбредутся по сольным проектам или найдут нового вокалиста?

Выныриваю. Мысль об этом мне невыносима. Знаю, что ребята так никогда не поступят. И Children of Pestilence, как Nirvana, просто прекратят своё существование.

Вылезаю из ванны, оборачиваюсь полотенцем и, оставляя мокрые следы на полу, иду в спальню.

В панорамное окно наблюдаю, как сумерки ложатся на Лос-Анджелес. Надеюсь, мне удастся быстро заснуть.

Будильник звонит в семь утра. Я выключаю его, переворачиваюсь на другой бок, но через десять минут он звонит снова. Нехотя вылезаю из кровати, иду в душ. Можно подумать, за ночь я успел испачкаться.

Готовлю себе завтрак: яйца и блинчики с джемом, выпиваю чашку кофе и иду в гараж. На улице, несмотря на раннее утро, уже душно.

Мой чёрный Астон Мартин ожидает меня, накрытый брезентом. Я поднимаю роллет, расчехляю машину и выезжаю на шоссе. За рулём такого авто я чувствую себя настоящей рок-звездой, поэтому позволяю себе выжать полный газ на пустынных в такое время дорогах.

Лос-Анджелес будет спать до обеда, а Children of Pestilence в студии будут трудиться над новым альбомом.

Под песню AC/DC, кричащую из динамиков, я заезжаю на стоянку, паркуюсь, поднимаюсь в павильон.

Вся группа уже в сборе: Джей разминается, Марк протирает струны, Лейтон пьет кофе, Энди просматривает сводку новостей в Фейсбуке.

– Готов? – спрашивает он.

Я киваю, бросаю в миксер немного нарезанного имбиря, разбиваю яйцо, выливаю туда содержимое. Думаю, я достаточно распелся, подпевая Брайану Джонсону в машине, поэтому вполне готов приступить к работе.

Обычно мне нравится процесс записи вокала, но сейчас, когда наши сроки сжаты, когда звукорежиссёр и продюсер нервничают за пультом, постоянно поглядывая на часы, меня все дико раздражает.

В помещении, кажется, стоит дикая жара, я включаю кондиционер и тут же замерзаю.

– Чёрт! – я стаскиваю с головы наушники. – Что происходит с климат-контролем?

– Что происходит с твоей терморегуляцией? – из другого конца комнаты парирует Майк.

– С моей терморегуляцией всё в порядке! – вытираю вспотевшие ладони о джинсы.

– Может, вы перестанете трепать языками и займётесь делом? – сердится Джей.

Возвращаемся к работе, я выключаю кондиционер. Снова становится жарко. Я много пью. Дневной норматив не выполнен.

День второй. Семь утра. Я невыспавшийся ползу в ванную. На завтрак хлопья с йогуртом и чашка эспрессо.

Открываю свой гардероб. Чтобы себя хорошо чувствовать, я должен хорошо выглядеть. Выбираю чёрные джинсы-скинни, темно-бардовую рубашку с коротким рукавом, которую застегиваю на все пуговицы, кожаный ремень и лёгкие летние туфли. Подумав пару минут, беру с полки шляпу. Вот, теперь то, что нужно. Делаю селфи, несколько минут провожу в сомнениях, подбирая нужный фильтр, выкладываю в Инстаграм, с удовлетворением наблюдаю, как под фотографией растёт количество лайков.

Астон Мартин стоит на подъездной площадке. Сажусь за руль, случайно включаю радио вместо стереосистемы. В эфире наша песня. Самодовольно ухмыляюсь и, подпевая самому себе, выжимаю полный газ.

– Привет, чуваки, – улыбаюсь я, входя в павильон.

– Чуваки? – переспрашивает Джей.

– Да, – я складываю пальцы пистолетом и делаю вид, что прицеливаюсь в него. – Чуваки.

Барабанщик улыбается в ответ и берёт палочки, а Лейтон и Майк как-то странно переглядываются. Но у меня слишком хорошее настроение, чтобы размышлять, что означают их взгляды.

Надеваю наушники, Звукорежиссёр из-за стекла показывает мне поднятый вверх большой палец, я отвечаю тем же. Запускается минус, начинаю петь. Я сегодня в голосе, температура в помещении идеальная, освещение – тоже. Это важно. Для настроения.

Вижу ребят. Они, кажется, переговариваются, одобрительно кивая в мою сторону. Я невольно начинаю двигаться под музыку.

– Дыхание собьёшь, – предупреждает продюсер.

– Не волнуйся, чувак! – ору я в микрофон (позже это войдёт в один из семплов), продолжая танцевать.

Музыканты улыбаются. Я чувствую себя отлично, атмосфера в студии прекрасная. Именно в таких условиях Children of Pestilence обычно работают, это именно то, чего нам не хватало.

Мы нагоняем то, что не успели записать вчера, обсуждаем планы на следующий день и довольные собой разъезжаемся по домам.

День третий. Насколько вчера моё настроение было хорошим, настолько оно плохое сегодня.

Мне снилось, что я отшельник. И это был мой сознательный выбор, я отказался от всего, что дала мне жизнь: друзей, группы, Интернета, мобильной связи, вкусной еды, семьи, машины, дома. Я видел себя в горах, в полном одиночестве, и я наслаждался этим. Отрешился от мира, чтобы вернуться к своему изначальному «Я», занимался медитациями и другими духовными практиками. И чувствовал, что у меня снова твердая почва под ногами. Ко мне возвращались сила и решительность.

Просыпаюсь от того, что Дональд стаскивает с меня одеяло. Гоню его прочь. Лежу некоторое время, пялясь в панорамное окно на рассвет, понимаю, что уже не усну, вылезаю из кровати и иду в ванную.

Долго верчу краны, пытаясь настроить нужную температуру воды, не получается. Я не придумал, что сегодня надену, поэтому трачу кучу времени на созерцание своего гардероба и выбор подходящей одежды. В конце концов останавливаюсь на белой футболке, вчерашних джинсах-скинни и высоких кроссовках. Чего-то не хватает. Надеваю на шею медальон. Теперь нормально. Зачесываю челку набок, спускаюсь во двор, понимаю, что оставил ключи от машины в доме, ругаюсь сквозь зубы, возвращаюсь за ключами.

За рулём музыку не слушаю. Сегодняшний сон так взбудоражил меня, что я, кажется, не способен думать ни о чём другом.

Я общался с некоторыми людьми в Интеренете, и немного разбираюсь в толковании сновидений. Видеть себя отшельником означает, что меня ждёт некое запутанное дело. Также это может предвещать ухудшение финансового положения и тяжелую депрессию. Но по прошествии времени я должен подняться, вернуть финансовую стабильность и уверенно идти по жизни. Совсем, как в наших песнях. Как феникс из пепла.

После этого сна я многое переосмыслил. Я понял, что я не такой, как все, что мне предназначено нечто большее, чем просто петь песни. Именно я стану тем, кто изменит этот мир, кто покажет всем, как на самом деле нужно жить. И не выкрикиванием лозунгов со сцены я добьюсь этого. Для большой цели – большие средства.

Группа и технический персонал студии уже ждут меня. Входя в павильон последним, я чувствую небольшое, но все же удовлетворение от осознания того, что, пока я не приду, работа не начнется, механизм не запустится.

– Здарова, чувак! – пытается передразнить моё вчерашнее приветствие Майк.

– Йо, камон, как дела? – вторит ему Джей.

Они опять смеются надо мной. Я думал рассказать им о своём сегодняшнем сне, но теперь не стану. Они не поймут меня. Я уже начинаю сомневаться, а понимали ли они когда-нибудь вообще?

Подхожу к миксеру и обнаруживаю, что у нас закончился имбирь. Несколько минут стою, соображая, что делать.

– Чувак, ты чего там завис? – сквозь смех спрашивает Энди.

– Ничего, – отвечаю я и иду к микрофону.

У меня нет проблем с голосом, и без стимуляторов, пусть и естественных, я смогу обойтись. Но имбирь нужно будет купить.

Сегодня всё и все меня раздражают. Тщетность бытия ощущается как никогда, и петь о том, что даже опустившись в самую тёмную пропасть своей жизни, люди способны выйти на солнечный свет и доказать судьбе, что достойны лучшей участи, чем нынешняя, несказанно глупо.

Чёрта с два! Люди способны только жалеть себя, что они и делают!

– Эти песни никуда не годятся, – снимаю наушники.

– В чём дело, Дил? – спрашивает Лейтон.

Как ему объяснить?

– Слышал выражение «убейся позитивом»?

Гитарист кивает.

– Вот это про нашу музыку. Дружба, взаимовыручка, надежда? Один за всех и все за одного? Ну конечно! Стоит тебе очернить себя, и все «друзья» от тебя отвернутся! Надеяться можно только на себя. Взгляни вокруг: люди помешались на деньгах, они предают и убивают из-за денег. Американская мечта? Голливуд? Кинозвёзды днём отправляются на пробежку по пляжу и улыбаются папарацци, а вечером нюхают кокаин в туалетных кабинках, двенадцатилетние девочки продают себя за дозу…

– Тогда, может рэп начнёшь читать, – предлагает Джей. – У тебя уже неплохо получается.

Майк начинает битбоксить, а барабанщик укладывает мои слова на простой ритм, выдавая нехитрый речитатив, чем вызывает улыбки на лицах окружающих. Опять они смеются надо мной, но меня уже несёт дальше:

– Кругом ложь, супруги изменяют друг другу, красивые молодые девушки выходят замуж за богатых стариков, и ждут, пока те сыграют в ящик, а мы, как кучка идиотов с гитарами, поём о светлом будущем! В таком случае мы либо дураки, либо лицемеры.

– Дилан, но ты же сам их написал, – напоминает Энди.

– Написал. Потому что раньше я верил в это, но не теперь.

– Что же изменилось?

– Я.

В студии повисло молчание, которое я назвал бы гробовым. Нарушить его не решаются даже наш продюсер со звукорежиссёром, которым совершенно наплевать на всё, кроме их графика.

– Дилан, – сказал, наконец, второй. – Других песен у вас нет. И дедлайн близится.

– Поэтому сейчас ты должен взять себя в руки, – пришёл к нему на помощь Лейтон. – И спеть то, что мы имеем.

– Вынужден, – я снова надеваю наушники. – Вынужден, но не должен.