Тёмная сторона Луны

Тем временем Аня прочувствовала свою ошибку и вернулась к тому, что для Кати представляло особую болезненность.

– А потом? Ну, говоришь, два часа крутил пластинку? Потом ушёл?

– На следующий день пришёл, как ни в чём не бывало. Но осадок остался. И вообще… Иногда замечаю в нём что-то такое, что мне не нравится. На людях один, со мной другой. Иногда угрюмый. Запросто может обидеть и не извиниться. А мне, знаешь, жалко тратить время на выяснение отношений. Если честно, я как-то по-другому себе любовь представляла.

На этот раз Аня слушала очень внимательно, ни разу не перебив, потом вынесла вердикт, который больше напоминал диагноз.

– Знаешь, что я скажу, ты просто немного устала, запуталась, обиделась, что он вот так уехал. Нет, я ещё понимаю, если б он тебе запретил! Так нет же, просил, чтоб я с тобой сходила!

– Ещё скажи – умолял! – сказала Катя и рассмеялась.

– Ты – дурочка, что ли? – мгновенно отреагировала Аня и бросилась в наступление по всем фронтам. – За что ты себя наказываешь? Мы так мечтали услышать эти песни! Ну, уехал Лёня! Тоже мне горе! Ты, как влипла в эту свою любовь, так только и делаешь, что хандришь! Дура просто какая-то! И дёрнул меня чёрт дружить с такой дурой! – Она собиралась заплакать, но вдруг, будто испугавшись чего-то, сделала взгляд молящим и буквально вцепилась им в Катю. – Катька, я не переживу, если ты не увидишь этого! Ну, только представь Монгола, Барабана или лучше всего Ваську Ромашко! – Назвав несколько громких для Подвилья имён, Аня резко воздела руки к люстре на потолке и запела. – О, Белладонна, ай ла-ла-ла-ла!

Исполнение оставляло желать лучшего, но это был удар прямо в сердце. Катя бросила взгляд в сторону часов и, поняв, что времени для сборов почти не осталось, объявила итог сражения:

– 1:0 в твою пользу. Умеешь ты, Анька, найти ключик к моему сердцу.

Аня взвизгнула и, подпрыгнув на радостях, задела рукой люстру, которая угрожающе закачалась из стороны в сторону.

– Катька, я, наверное, пять килограммов сбросила за эти два дня! Боюсь, по дороге брюки потеряю!

– Вот! – Катя подняла вверх указательный палец и бросилась к шкафу. – Я, наверное, тоже брюки надену. Только не знаю, что к ним подобрать. Помогай, раз уж тебе так повезло с подругой.

– Ну, не знаю, – явно давая понять, что выбор Кати не слишком ей нравится, Аня быстро отыскала взглядом красную юбку, потом достала её и приложила к себе. – Может, лучше юбку? Обожаю её! Она так тебе идёт!

– Нет, только не эту! И тебе не дам. Она же Лёнькина любимая. Не хочу, чтоб что-то напоминало о нём. Лучше платье!

– Платье мне тоже нравится, – с несвойственной ей поспешностью согласилась Аня, но, смерив подругу взглядом, замотала головой, – мрачновато, ты не находишь? К тому же прохладно, и придётся поддеть что-то. Пусть даже белая молния освежает, слишком строго получается. Во! На похороны идеально!

– Ага, на похороны любви, – мигом подхватила Катя и не сумела сдержать слёзы, взбухшие в глазах. Однако взгляд стал благодарным. – И зачем ты только со мной возишься?

– Из-за справедливости! – не моргнув глазом, отрезала Аня. – Просто, если ты, конечно, можешь понять, за тебя обидно. Я-то все эти песни слушала у своих одноклассников, а ты так и не воспользовалась приглашением Борьки и Сашки. Прям, съедят они тебя!

– Не съедят, но неудобно как-то. Явлюсь такая, рассядусь на их диванах и музыку буду слушать! Что родители скажут?

– Да у них нормальные родители, прости, господи, не то, что наши! Дверь закроют и не будут мешать! А потом ещё и чаю предложат, как у нашего Трофимова было.

– Нет уж, я лучше на вечер! – отказалась от такой перспективы Катя. – Потом как-нибудь и записи послушаю. Не готова я по гостям шастать! Ещё не хватало!

Говоря это, она обыскивала глазами свой гардероб. Вряд ли можно было назвать изобилием то, что она видела, но при умелом подходе, комбинируя одну вещь с другими, ей удавалось создать несколько ярких комплектов, которые нравились её подругам. Гольф, чёрный, из приятной на ощупь, эластичной ткани, выторгованный у поляков, которые приезжали к родственникам на соседнюю улицу, был, можно сказать, палочкой-выручалочкой и подходил ко всему. Катя сбросила с себя школьную форму и через минуту предстала перед Аней с сияющим лицом. Бывали такие дни, когда она себе нравилась. Сегодня был именно такой день.

– Класс! – восхищённо воскликнула Аня, – совсем другое дело! Сегодня тебе чертовски просто идёт чёрный цвет. Я уж не говорю о том, как он подчёркивает значимость момента!

Катя кивнула. О каком моменте упомянула Аня, она вряд ли понимала, но теперь точно знала, что та читала книгу её судьбы или – что тоже верно – была послана ею.

10

Когда подруги достигли цели, зрительный зал бурлил от нетерпения. Обычные для любого клубного заведения того времени кресла, сколоченные по несколько штук, громоздились в два этажа по всему периметру. Святая святых, сцена, опутанная проводами и заставленная аппаратурой, безмолвствовала, но лишь подхлёстывала любопытство тех, кто нашёл себе местечко, и тех, кто только прибыл. Сарафанное радио работало лучше любых афиш, и поток молодых людей не прекращался.

Чего-чего, а зрелищ в Подвилье имелось предостаточно. Необходимую долю разрешённых удовольствий молодёжь получала на регулярных школьных вечерах, городских танцах и здесь, в ПТУ, которое готовило специалистов для сельского хозяйства. Здесь можно было посмотреть фильм, причём, совершенно бесплатно, послушать музыку, потанцевать и познакомиться. Нередко именно в этих стенах завязывались отношения, которые приводили людей в ЗАГС. Семья в те времена считалась ячейкой общества и охранялась государством. В школах преподавалась этика и психология семейной жизни. Разводы не приветствовались, а за подобное неблагоразумие люди расплачивались партийным билетом или карьерой.

Время, объявленное началом, давно вышло, и толпа стала проявлять признаки беспокойства. Однако границ дозволенного никто не переходил. Нарушение правил могло повлечь строгие ограничения, вплоть до прекращения вечера.

– Скоро здесь яблоку негде упасть будет! А ты идти не хотела, дурочка! Слушай, мне тут сказали, что Антонов тоже когда-то на танцах пел! Я, честно говоря, в шоке!

– А ты не знала? Точно знаю, что в Молодечно, – улыбнулась Катя и уже открыла рот, чтобы выдать источник, что снабдил её столь ценной информацией, как вдруг застыла, уперев полубезумный взгляд в сторону входа.

Аня сразу встревожилась.

– Ты чё, Кать? Ты что побледнела? Что с тобой?

Катя не отвечала. Она вообще перестала слышать голоса и звуки и, казалось, попала в другой мир, без стен и потолков, разукрашенный в необыкновенно яркие цвета, которых до этого не существовало в природе. Сердце колотилось в висках, в животе, вырывалось из груди. Глядя в одну точку, она никого не видела, кроме парня, который только что вошёл в зал, и сначала дождалась, когда он снимет шапку, и только после этого озадачила Аню вопросом:

– Ань, а кто это?

– Где? – не поняла та и принялась вертеть головой.

– Ну, вон, вошёл в голубом и красном, – уточнила Катя, махнув рукой в сторону входа. Незнакомец к тому времени спустился в зал и остановился в группе парней неподалёку от сцены. Уточнение сработало. Аня поняла, о ком речь и даже изобразила некое подобие радости.

– А-а-а, так это же Лёшка Астахов! Я с ним за одной партой в первом классе сидела, – пояснила она и, не позволив Кате опомниться, толкнула в спину обеими руками.

Эффект неожиданности вместе с силой удара оказались совсем не в пользу Кати. Всячески пытаясь сбросить скорость, она уткнулась в спину Лёши, потом узнала песню и, утонув в его огромных глазах, передумала извиняться и пригласила на танец.

Музыканты играли «Отель Калифорния».

Когда Катя с Лёшей вышли на улицу, оказалось, что наступила зима. Ветер к ночи совсем утих, и снег ложился на землю с бережной осторожностью, будто заметал их следы, пряча от любопытных глаз.

Говорят, когда встреча двух людей похожа на чудо, это судьба. Вряд ли Катя могла знать об этом, но всеми силами пыталась удержать время, осознавая какой-то частью себя, что прошлое и будущее, эти извечные спутники тревоги и беспокойства, мешающие человеку наслаждаться действительностью, утратили над ней власть. Привычный груз опыта, страха, сомнений – всё это было не про неё. Лёгкая, как мотылёк, она была собой, какой себя ещё не знала, лишь иногда смущалась под взглядом Лёши, а потом снова ждала, что он посмотрит и улыбнётся, едва подняв уголки губ. Память фиксировала каждый жест, каждую мелочь. Будто два странника из далёких и непостижимо близких миров они бродили по спящим улочкам города и говорили, не переставая. Темы рождались сами собой, легко и просто, и Катя ловила себя на мысли, что знает этого человека не первый год и уже говорила с ним обо всём, не один раз, поэтому предвидит то, что он скажет и даже как поведёт себя в следующий момент. Сдержанная по натуре, упрятанная в панцирь запретов и комплексов, она не избавилась от них и всё-таки совершенно себя не узнавала. И хоть окоченела до дрожи внутри, не соглашалась поставить точку, – увлекала своего спутника – то в одну сторону, то в другую, и всякий раз, оказываясь у своего дома, символично водружённого на перекрёстке двух дорог, испытывала горечь какой-то огромной, невосполнимой утраты.

О Лёне Катя вспомнила дома, оказавшись в своей постели, и как-то вдруг, будто шла по лесу и увидела что-то страшное. Но даже в эту минуту осознания собственной вины видела перед собой глаза Лёши, продолжая разговаривать с ним мысленно и ощущая мурашки по всему телу от его взгляда и голоса. Что это было? Помутнение рассудка? Мираж? Сон? Катя на всё соглашалась только бы забыть о своём поступке, который оказался во сто раз хуже того, что совершил Лёня в ту памятную субботу после Осеннего бала. Сколько она пролила слёз в эту подушку, измучившись! Сколько получила косых взглядов, каждый из которых был будто нож в спину! Лёня ещё не знал, что предан, но она ненавидела и презирала себя со всей мощью своей чистоты и невинности.

Дать волю чувствам Катя хотела сразу, но сдерживалась из-за мамы, которая иногда ночевала здесь, в этой крохотной комнате с двумя кроватями. Слёзы сначала душили её, потом хлынули лавиной. Сдержать их не получалось. Прижавшись к холодной стене всем телом, Катя закрыла рот рукой, потом одеялом, как вдруг почувствовала на себе тёплые мамины руки.

– Что ты, девочка моя! Не плачь! Чшшш! – Пытаясь хоть как-то её успокоить, Надежда Ивановна гладила Катю по спине, по волосам, ни на миг не останавливаясь и ни о чём не спрашивая. Худшей пытки нельзя было придумать. Уворачиваясь от этой нежности, Катя вырывалась и вздрагивала от каждого прикосновения, как от удара плетей. Наконец, когда силы иссякли, резко развернулась и выдохнула:

– Мама, я изменила Лёньке!

Признание далось с трудом. Слёзы не останавливались. Катя боялась моргнуть и вглядывалась в родное лицо с таким трепетом, будто ожидала приговора высшего суда, не слишком надеясь на его милость. Взрослея, она перестала делиться с мамой своими переживаниями и бедами. То не хотела выглядеть глупо, то боялась огорчить. Сейчас был тот редкий случай, когда чувства не умещались внутри, били фонтаном, требовали живого участия. Катя сжалась, готовая к новому удару и вся превратилась вслух, как вдруг услышала голос мамы.

– Целовалась?

– Что ты, мама! – возмущённо отпрянула она, – нет!.. Но он мне очень понравился, – уже совсем тихо, словно боясь огласки своей тайны, призналась Катя и снова заплакала.

Надежда Ивановна понимающе улыбнулась и прижала её голову к своей груди. На Катю пахнуло запахом маминого тела. Тёплое ото сна оно источало тонкий аромат молока, для любого человека – аромат детства, той самой лучшей и по-настоящему счастливой поры, когда мама может решить любую проблему, просто прижав к себе, а потом подув на больное место. Всхлипнув несколько раз, трогательно, совсем по-детски, Катя придвинулась к маме всем телом и потом обняла обеими руками.

– Это не измена, доченька. Поверь мне. Засыпай, а плакать не надо. Вот увидишь, утром тебе будет легче.

Так ли это, Катя не знала, но уснула в тёплых маминых объятиях, а потом всю ночь гуляла с Лёшей по заснеженным улицам Подвилья и мечтала о том, чтоб это никогда не заканчивалось.