Узлы

– Да вы что?!

– Да! Я снимаю видео для собственного канала… У меня шестьдесят пять тысяч подписчиков! И вы все тоже подписывайтесь! Кому интересно, я дам ссылочку!

Степан Стрюцкий осушил свой бокал и спросил:

– А чего снимаете?

– Как «чего»? Жизнь свою!

Субтильный мужчина в коричневом жилете и клетчатых брюках мечтательно проговорил:

– Как же я вам завидую! Какая у вас, должно быть, фантастическая жизнь, коль скоро она достойна, так сказать, мигания пикселя…

– Да уж поди поинтереснее вашей будет… Сами-то кто?!

Субтильный мужчина чуть привстал из кресла, кланяясь:

– Да… почти что никто… А хотелось бы быть… поэтом. Но… меня никто не печатает… Никудышный я, наверное, поэт… Впрочем, не важно… Я – Савелий… К вашим услугам…

Степан Стрюцкий оживился:

– Ой, как интересно… как интересно… И куда же вы путь держите?

– Никуда… Решил развеяться, – поэт задумчиво пригладил волосы. – Знаете, в какой-то момент мне стало казаться, что в Москве я постепенно схожу с ума…

– Ой, а вы из Москвы, да?

– Да…

– Ну и как в Москве живётся?

– Хуже, чем в Питере. Москва какой-то уж совсем бутафорской стала, без лирики, без поэзии… Хотя, думаю, что это мне одному только везде плохо… А всем остальным везде хорошо…

Мужчина с роскошными чернявыми усами сказал:

– Грошi у Москвi хорошi, а народ – поганий![2 - Деньги в Москве хорошие, а народ – плохой!]

Степан Стрюцкий подался вперёд, пытаясь разглядеть говорившего:

– Простите?

Влогерша затрясла смартфоном перед лицом поэта и захлопала в ладоши:

– Ой, пожалуйста-пожалуйста… Почитайте нам что-нибудь!

– Извините… извините… Я… я… Я стесняюсь… Я… извините… – принялся краснеть поэт.

– Ах, ну зачем же кокетничать, – пожурил его Степан Стрюцкий.

Пассажиры закивали, захлопали, задрожали льдинками в бокалах. Мужчина с роскошными чернявыми усами встал и направился к двери, бормоча:

– Який же нiсенiтницею ми всi зайнятi… Який нiсенiтницею!..[3 - Какой же ерундой мы все заняты… Какой ерундой!..]

Степан Стрюцкий крикнул ему в спину:

– Куда же вы? Мы же с вами ещё не познакомились!..

Мужчина обернулся:

– Мене звати Андрiй Скляренко, приемно познайомитися! – он помолчал, почесал щёку. – Ви тут вечори вечеряете, кришталем дзвените, ледве чи вiршi не читаете… А там мужики вмирали… Нашi i вашi! Жiнки i дiти… Вже не пам’ятаете? Як все нерозумно… Як все безглуздо… Як нам тепер в очi один одному дивитися? Що ж нам тепер робити мiж собою? – он снова помолчал. – А зараз я пiду… Втомився я… На добранiч!..[4 - Меня зовут Андрей Скляренко, приятно познакомиться! Вы здесь вечера проводите, хрусталем звените, чуть ли стихи не читаете… А там мужики умирали… Наши и ваши! Женщины и дети… Уже не помните? Как всё глупо… как всё глупо… как нам теперь в глаза друг другу смотреть? Что же нам теперь делать между собой? А сейчас я пойду… Устал я… Спокойной ночи!..]

Андрiй Скляренко кивнул и вышел из лаунж-бара. Степан Стрюцкий снова попытался осушить свой бокал, но тот был пуст. Вокруг зашептались, заудивлялись, закашляли. Поэт, обескураженный, свалился в своё кресло и пробормотал:

– Это он про войну что ли? Я просто… не всё понял… Но… но он же прав… по сути… Я же и сам всё знаю!.. Я же и сам про эту войну писал!.. Но что ж теперь… Что ж теперь нам делать? Совсем не жить что ли?!

Пожилой мужчина в полинявшем кардигане и круглых очках закивал, вскочил со своего места, принялся ходить меж кресел маленькими шаркающими шажками, приговаривая:

– Да-да, он прав! Прав! Какие мы все… забыли… уже забыли… Как будто бы и не было ничего… А у меня… да я… Да сам-то я!.. Чистокровный… наполовину… У меня мамка из-под Чернигова!

Степан Стрюцкий, живописно демонстрировавший официантам пустоту в своём бокале, получил свежий дижестив, заметно оживился и сказал:

– Давайте продолжать вечер, а?

Пожилой мужчина в полинявшем кардигане и круглых очках отрицательно замотал головой:

– Да уж неловко как-то… теперь-то…

– Неловко?.. Хм… И что же теперь делать? Молчать? Нет и нет! Исключено!!! Предлагаю вернуться в недавнее приятное расположение духа… и продолжить наш вечер!

– Верно… А то больно скучно… – подала голос Клавдия, и пайетки на её вечернем платье взблеснули инфернально.

Степан Стрюцкий подмигнул Клавдии, схватил за рукав полинявшего кардигана пожилого мужчину, очутившегося поблизости, и безапелляционно выкрикнул:

– Извольте сообщить, как вас звать-величать?

Тот остановился, растеряно развёл руками:

– Евграф Петрович Бабочкин…

– Евграф Петрович! Приятно познакомиться! – зачем-то обрадовался Стрюцкий, схватил его ладонь и принялся трясти.

Бабочкин отпрянул, вырвал руку и вернулся на своё место. Влогерша поднесла к его лицу смартфон. Степан Стрюцкий обрадованно закивал и с нажимом сказал:

– Рассказывайте, Евграф Петрович, рассказывайте…

– Мне 63 года, – нехотя начал Бабочкин, – я актёр… на пенсии… В Ленинграде родился, полжизни прожил. Теперь в Петербурге живу. А нынче вот плыву… с вами… за весной… Ведь так не бывает… так не должно быть… чтобы 90 дней… а то и дольше… и всё одно – февраль! А я весну люблю… Апрель… Я прежде думал, что с весной политики намудрили… специально… из-за выборов… Но теперь мне кажется, что… Я не знаю… но Андрiй прав! Люди вмирали! Наши с вами! Общие… А мы… живём… как ни в чём не бывало… Стыдно нам всем должно быть!.. Стыдно… Вот она… в чём-причина-то! Вот почему к нам весна не приходит!

Молодой мужчина с каштановой бородкой, накануне аккуратно подстриженной в модном питерском барбершопе, вынул своё крепкое тело из кресла. Горчичные чинос удачно очерчивали фитнесс-линию бёдер. Он переступил с правого лофера на левый и обратно и неспешно заговорил: