Елена Троянская

Для своего выхода на поверхность земли в пещере возле Элевсина Персефона выбрала те сутки в году, когда день равен ночи. Элевсин находится далеко от Спарты, ближе к Афинам. Никто из наших предков не происходил из тех мест, и я не понимала, почему Деметра с Персефоной стали покровительницами нашего рода.

Матушка сказала: Деметра является богиней плодородия и изобилия, поэтому нет ничего странного в том, что она покровительствует Спарте. Ведь наша долина так плодородна. С обеих сторон ее защищают высокие горы, через нее протекает река Еврот, широкая, с быстрым течением, которая орошает наши поля. Богатые урожаи злаков, яблок, гранатов, оливок и фиг, виноградные лозы с тяжелыми гроздьями, обвивающие могучие стволы дубовых деревьев, – все это радует сердце Деметры, прославляет ее силу и власть.

– Ты видела, как скудна земля Этолии, – говорила матушка. – Хотя, может, ты не помнишь. Ты была очень мала. Но поверь, нет земли изобильнее, чем долина Спарты. Ни в какое сравнение с ней не идут ни Аргос, ни Тирин, ни Микены. И даже Пилос уступает ей. – В голосе матери звучала нескрываемая гордость. – И это потому, что Деметра любит нас.

– Так Спарта плодородна, ибо Деметра любит ее? Или Деметра любит Спарту, ибо она плодородна? Что причина, а что результат? – попробовала уточнить я.

– Елена, ты слишком любишь спорить и противоречить, – нахмурилась мать.

– Я не спорю, я просто хочу понять.

– А всегда кажется, будто споришь. Я не знаю, что причина, а что результат, да это и не важно, на мой взгляд. Важно то, что Деметра – наша покровительница. Она благословила землю, которой мы правим, а значит, и нас.

– А если мы покинем эту землю? Богиня тоже покинет нас?

Ведь если я выйду замуж и уеду из Спарты, я больше не буду связана с этой плодородной землей. И что тогда – Деметра отвернется от меня, не будет моей покровительницей? Должна же я знать!

Мать откинула голову и прикрыла глаза. Рассердилась ли она? Обиделась ли? Она глубоко дышала, словно заснула. Но когда она заговорила, голос ее звучал спокойно и задумчиво:

– Ты права. Это очень важный вопрос. Бывает, царь лишается трона и царства. Твой отец дважды чуть не потерял Спарту. Низвергнутые цари бросались с обрыва в Еврот. А над родом микенских царей тяготеет проклятие, ибо брат убивал брата из-за трона. Ужасные вещи творились на свете…

Мать задумалась. Потом, глубоко вздохнув, пожала плечами:

– Да, девочка моя, может случиться и так, что боги отвернутся от нас… Какое дело им до людей!

Наслаждаясь теплом и светом, мы сидели в залитом солнцем внутреннем дворе дворца. Летом здесь весело шелестели листьями декоративные деревья, по веткам которых скакали стайки птиц, ожидая угощения. Они совсем не боялись людей, спрыгивали с веток, важно прохаживались между нашими ногами, а схватив крошку-другую, с криками улетали, кружили над крышей дворца и исчезали из виду. Глядя на их полет, мать смеялась грудным волнующим смехом. Я любовалась ею: она была чудо как прекрасна. Она следила своими черными глазами за птицами, а я – за ее взглядом.

– Подойди ко мне, Елена, – сказала она вдруг. – Я хочу тебе кое-что показать.

Она поднялась и протянула мне свою тонкую руку, унизанную браслетами и кольцами. Когда она взяла меня за руку, кольца больно впились в мою ладонь. Я послушно проследовала за ней в ее покои.

Я повзрослела. Я уже отдавала себе отчет, что комнаты матери обставлены богаче всех остальных залов дворца. Обычная обстановка зала: несколько стульев, простые столики на трех ножках с гладкой столешницей. Но в комнате матери стояли стулья с подлокотниками, кушетки для дневного отдыха с мягкими покрывалами, столики с инкрустацией из слоновой кости, резные ажурные сундуки с алебастровыми вазами. Полупрозрачные занавеси защищали комнату от резкого дневного света, смягчая его, и слегка шевелились от дуновения свежего ветерка. Дворец стоял высоко, поэтому сюда долетал только самый свежий ветер, и комнаты матери были приютом прохлады и покоя.

На одном из столиков у стены она хранила любимые драгоценности: там стояли несколько чаш и шкатулок из золота, между ними были разложены длинные бронзовые булавки, украшенные камнями. С краю лежало материнское зеркало с ручкой из слоновой кости, как всегда перевернутое. У меня возникло желание схватить его и как следует рассмотреть себя.

Она заметила, куда направлен мой взгляд, и покачала голо-вой:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Ты хочешь увидеть себя – этот интерес так естествен для нас. В тот день, когда ты обручишься и мы будем знать, что ты в безопасности, ты сможешь посмотреться в зеркало. А пока… пока у меня есть для тебя кое-что другое.

Она открыла продолговатую коробку и извлекла из нее, как мне показалось, переливающееся облачко. Но оно было прикреплено к золотому обручу. Мать покачала им туда-сюда: облако затанцевало в воздухе, солнечные лучи заиграли на нем, крошечные радуги загорались и гасли. Мать надела обруч мне на голову.

– Пора тебе иметь нормальное покрывало.

Все расплылось у меня перед глазами. Я сдернула его.

– Не буду носить! Какой смысл? Во дворце все меня знают в лицо, а больше здесь никого не бывает. Не буду носить!

Я теребила ткань в руках, растягивала ее, пытаясь порвать, но, несмотря на все мои усилия, паутинка не поддавалась – вот что значит превосходная работа, будь же она неладна!

– Как ты смеешь? – возмутилась мать и выхватила покрывало из моих рук. – Этой ткани цены нет. Оно сделано специально по моему заказу, а золотой обруч дороже отменного кубка!

– А я не хочу больше прятаться под покрывалом! Не хочу и не буду. Со мной что-то не в порядке? Я уродина? Ты обманываешь меня, что я красивая! На самом деле я, наверное, чудовище, если должна прятать свое лицо! Вот почему ты не разрешаешь мне смотреться в зеркало! А я все равно посмотрюсь!

И не успела она опомниться, я схватила зеркало с ее столика, отбежала за колонны и на мгновение в полированной бронзовой поверхности увидела свое лицо, освещенное солнцем. Точнее, фрагменты лица: мелькнули глаза в опушении густых черных ресниц, губы, щеки. Меня поразили блеск зеленовато-карих глаз и яркость румянца, но это мелькнуло лишь на миг – мать настигла меня и выхватила зеркало. Она стояла рядом. Я думала, она ударит меня, но этого не случилось. В ту минуту мне пришло в голову, что она боится меня, но позже я поняла, что она боялась причинить мне боль. Она совладала с собой и сказала:

– Нет, ты не чудовище. Хотя порой ведешь себя как чудовище.

Она рассмеялась, и ужасная минута минула.

– Разрешаю тебе не носить покрывало во дворце. Но обещай, что никогда не покинешь дворец без сопровождения стражников и твоей наставницы. А выходя из дворца, ты будешь покрывать лицо. Ах, Елена… Если б ты знала, сколько людей желают нам зла, и похитить царевну для них не составит труда. Мы ведь не допустим этого, правда?

Я согласно кивнула. Но я понимала, что это только часть правды. Почему родители боятся, что похитят именно меня, а не кого-либо из старших детей?

IV

Дни становились длиннее, сумерки наступали позднее, и лето низвергало на нас горячие волны. Я кожей чувствовала, как Гелиос движется по небу в своей колеснице прямо у меня над головой, и жара сопровождает его путь, обжигая землю. Листья покрылись пылью и уныло повисли на ветках. Мы постоянно обмахивались веерами – другого ветра не было. Горячая неподвижность полдня заставляла даже белых бабочек искать укрытия. Казалось, днем все замирало.

Несмотря на жару, я прилежно изучала обряды и таинства Деметры, и это продолжалось все лето. Научиться нужно было многому. Всю историю странствий богини в поисках дочери, которую похитил Аид, когда она собирала весенние цветы, предстояло в Элевсине воспроизвести от начала и до конца. Жрицы знали все, даже какие цветы собирала Персефона: маки и желтые, очень редкие, нарциссы. Когда Деметра приняла облик старой женщины и нанялась в кормилицы к маленькому царевичу, она попыталась дать ему бессмертие. Она вознесла его над огнем, чтобы сжечь его смертную природу. Не успела она закончить, как вошла царица Метанира, мать ребенка, и подняла крик. Чары рассеялись, и младенец скончался. Попытка богини не удалась.

– Она не понимала, что огонь принесет ребенку смерть, а не бессмертие, – пояснила старая Агава.

Похоже, боги довольно равнодушны к людям, думала я, и плохо представляют себе степень нашей хрупкости и беззащитности. По правде говоря, они внушали мне страх и трепет. И хотя я гордилась, что Деметра является нашей покровительницей, в глубине души очень надеялась, что она не вспомнит ни обо мне, ни о моих родных. А то как бы не вышло беды.

Я научилась готовить кикеон – ячменный кисель с мятой, который пьют во время обряда. Им Деметру угостила старая няня. Мы разучивали песни, сложенные ямбическим метром, которые пела Деметре хромая царская дочь. Их предстояло исполнить во время мистерий. У нас была священная корзина – сакральная гробница, в которой хранились ритуальные предметы. Нам дали высокие факелы, с ними полагалось шествовать до святилища, а потом танцевать священный танец, который означал скорбный путь несчастной Деметры в поисках похищенной дочери. Я училась ходить и танцевать с факелом в руке, высоко его подняв.

Было еще одно обстоятельство, пожалуй самое важное. Без этого я не смогла бы принять участие в посвящении.

– Ты должна быть безупречно чиста не только телом, но и духом, – сказала Агава торжественно. – Нужно иметь незапятнанные руки и безукоризненно чистое сердце.

Такое требование привело меня в ужас. Мне казалось, будто я вся осквернена и насквозь изъедена своими детскими прегрешениями. Теперь-то я знаю, что только убийце запрещено участвовать в мистериях, но думаю, это было правильно: с самого начала настроить ребенка на непримиримую борьбу с собственной слабостью. Хотя даже убийцу не отлучают от мистерий пожизненно: если он прошел через обряд искупления и очищения, он может принять участие в посвящении.

Если бы убийство навсегда лишало права участвовать в мистериях, то отец вряд ли смог бы отправиться вместе с нами, а между тем он с воодушевлением готовился к предстоящему событию. Я убедилась, внимательно слушая разговоры взрослых и задавая кое-какие вопросы, что отец в свое время готов был почти на все – осмелюсь даже сказать, на все – ради того, чтобы вернуть и удержать свой трон. Имея беспощадных врагов, он вынужден был и сам проявлять беспощадность. В его владениях водилось много разбойников, бандитов и плохих людей. Говоря «плохие люди», я всякий раз улыбаюсь – с этим выражением связана одна из шуток моих братьев. Когда я упоминала какую-нибудь страну – не важно, Крит, Египет, Афины, Фессалию, Фракию, Сирию или Кипр, – они мне говорили страшным голосом:

– Фу! Там живут плохие люди!

– Как? Все до одного плохие? Не может быть! – возражала я.

– Ну, это Полидевк так считает, – смеялся в ответ Кастор. – Я же скажу вот что: плохих людей очень много, но они перемешаны с хорошими. Мы торгуем с разными народами, без них наш дворец был бы пуст и гол. Лишен роскоши, которую так любит матушка.

– Поэтому, сестричка, будь настороже! Остер-р-р-егайся плохих людей! – прорычал Полидевк и рассмеялся. – Чтобы участвовать в мистериях, приезжает много чужеземцев. Но они должны говорить по-гречески. Благодаря этому условию дикари не допускаются к участию в них.

Дни пошли на убыль. Сначала едва заметно: просто звезды на небе зажигались чуть раньше. Потом утренние лучи стали падать в мою комнату под другим углом, а ветер поменял направление. По ночам он приносил холод с запада. Пришла пора отправляться в святилище для встречи с богинями.

Выйти следовало на рассвете. Мы поднялись еще затемно, чтобы отведать в молчании лепешек из зерна нового урожая и молодого вина. Затем мы облачились в туники и плащи зеленого цвета с золотом, в честь богинь, – это цвета растений и колосьев – и взяли в руки факелы. Повозка, тяжело груженная дарами полей и плодами, стояла наготове. В тот момент, когда солнце показалось над горизонтом, мы уже поднимались в гору, на которой находилось святилище.

Я, как и обещала, накинула ненавистное покрывало и произносила нараспев гимны в честь богинь, которым меня научили. Разговаривать не полагалось, но я слышала, как отец с матерью что-то негромко обсуждают. Клитемнестра шла за ними, смиренно опустив голову, но, вероятно, пыталась разобрать их слова. Воздух был свеж и густо напоен запахом сжатых полей. Я вдруг остро ощутила всю красоту и богатство осени.

По мере нашего продвижения тропа становилась все отвеснее, повозка уже не могла карабкаться вверх за нами. Слуги выгрузили из нее наши подношения богиням и понесли кувшины с зерном и корзины с фруктами на плечах. Священный короб с ритуальными предметами несли на специальных носилках. Пока мы поднимались, к нам присоединилось много людей из числа жителей предгорий. Мать оглядывалась проверить, не сняла ли я покрывало.