Царица поверженная

– Застой и гниение легких. Чахотка.

И все из-за проклятого Рима! Этот римский холод, морозы, сырость…

– Такое бывает и в других местах, не только в Риме, – сказал Олимпий, как будто прочел мои мысли. – В Египте тоже немало случаев гниения легких.

– Но Рим все усугубил.

– Может быть, и нет. Но теперь Птолемей вернулся домой. Люди приезжают в Египет за исцелением.

– Как ты думаешь, может он выздороветь?

– Я не знаю, – ответил он. – Если бы ты была мне не другом детства, а лишь царицей, я, как придворный лекарь, стал бы заверять тебя в его непременном излечении. Но ты Клеопатра, а я Олимпий, и потому скажу откровенно: опасность велика.

– О боги! – вырвалось у меня. Потерять еще и Птолемея – это слишком тяжело для меня одной. – Понимаю…

– Лекарств от такого недуга не существует, но надежда все-таки есть. Мы позаботимся о том, чтобы он постоянно был в тепле, как можно больше времени проводил на солнце, много отдыхал и дышал свежим воздухом. Подождем, посмотрим на его состояние. Возможно, осенью нам придется отправить его в Верхний Египет, где всегда тепло, солнечно и сухо.

Я понурилась. Птолемей так рвался домой, и легко ли мне будет отослать его снова?

– Значит, быть по сему, – пробормотала я, а когда подняла голову, то увидела, что Олимпий внимательно ко мне присматривается. – В чем дело?

– Ты изменилась, – сказал он не сразу.

– В чем?

– Похудела, – пояснил Олимпий. – Что-то в тебе выгорело. Будь ты из золота, я бы сказал, что металл облагородился, стал чище. Тебе очень идет. Ты воистину прекрасна. – Он попытался рассмеяться. – Красота – полезное качество для царицы.

– Я жду ребенка, – сообщила я.

– Я догадался. И совершенно очевидно, что эта беременность для тебя очень трудна. И для твоей души, и для тела.

– Я чувствую себя нехорошо.

– Тебя это удивляет? А почему? Ситуация ужасная. Цезарь умер, и не просто умер, а убит. Ты лишилась покровителя и защитника, зато осталась с ребенком, который никому не нужен.

– Он нужен мне.

– Ребенок появится, но подходящей истории, чтобы преподнести ее народу, нет. Амон исчез. По крайней мере, в человеческом воплощении.

Его слова звучали жестоко, но он говорил честно и смело.

– Прости, – добавил, помолчав, Олимпий. – Мне, конечно, жаль, что с Цезарем случилось такое, но…

– Я знаю, ты не любил его. Никогда не любил, однако и не притворялся.

– Его нельзя не оплакивать, ибо Цезарь, вне зависимости от моего к нему отношения, подобного конца не заслужил, – заявил Олимпий. – Он был великим человеком, спору нет. Просто я всегда считал, что он тебя не ценит. Ты досталась ему слишком легко, и я боялся, что он не станет дорожить тобой так, как ты того достойна.

– Я думаю, он пришел к этому со временем.

– Что ж, только вот время его истекло. И мне жаль.

– Спасибо тебе. – Я помолчала, потом сменила тему: – Я чувствую себя не лучшим образом не только в душе, но и телом. Боюсь, со мной что-то не так. Пожалуйста, скажи, что ты думаешь.

Он прослушал меня со всех сторон, проверил пульс, прощупал шею и лодыжки, несколько раз сжал мои ребра, повертел ступни, выслушал все мои жалобы и наконец объявил:

– Никаких признаков серьезного недуга, которые нельзя было бы объяснить последствиями перенесенного нервного потрясения, я не обнаружил. Пойдем прогуляемся по моему новому саду. Точнее, по твоему саду – ведь я насадил его на дворцовой территории. Пройдемся, и я немного поучу тебя врачеванию.

Легкий воздух снаружи был насыщен ароматами позднего цветения декоративных фруктовых деревьев, а пробивавшиеся сквозь их листву солнечные лучи рисовали на зеленых лужайках причудливые узоры света и тени. Газоны и клумбы разительно отличались от сада на вилле Цезаря. Белые цветы, усыпавшие здешние лужайки, словно подмигивали, приглашая знатных гостей расстелить на траве скатерть и устроить пирушку.

«Приходи и наслаждайся», – шептала лужайка, овеваемая ветерком.

Под одним из деревьев сидел Птолемей, и мы окликнули его. Он обернулся и, указав на развилку ствола над головой, пояснил, что наблюдает за жизнью птичьего гнезда.

– Птица-мать не вернется, если увидит тебя, – сказал Олимпий. – Пойдем с нами. Я хочу кое-что тебе показать.

Пока он говорил, я присмотрелась к нему и нашла, что Олимпий за время моего отсутствия тоже изменился. Его черты заострились, и выглядел он, по-моему, мрачновато. В совокупности со зловещим юмором это делало его суровым и замкнутым, хотя трудно было сказать, отпугивают его качества больных либо, напротив, усиливают их доверие. И как складывается его личная жизнь? Олимпий почти мой ровесник – подумывает ли он жениться? В депешах, ясное дело, ничего подобного не сообщалось.

Птолемей поднялся и подбежал к нам. Я заметила, какими слабыми выглядят его ноги и насколько он запыхался, хотя преодолел очень короткое расстояние.

– Олимпий насадил новый сад, – сказала я.

Птолемей скорчил рожицу:

– О сад! Это интересно для женщин или для больных. Нет уж, спасибо.

– У меня особенный сад – для убийц и колдунов, – возразил Олимпий. – Увидишь, он не похож ни на какой другой.

Сад был разбит на ровной площадке неподалеку от храма Исиды, но выходил он на гавань, а не в сторону открытого моря. Его окружала низкая каменная стена, а внутри ее – живая изгородь, усыпанная красными бутонами. Олимпий поднял тяжелый засов, открыл ворота и пропустил нас внутрь.

В центре журчал фонтан, и от него в четыре стороны расходились дорожки, делившие сад на четыре почти равные части.

– Смотри: смерть – в одном углу, жизнь – в другом.

Но я ничего не увидела, кроме клумб с растениями: одни цвели, другие тянулись вверх, третьи стелились по земле. Я посмотрела на Олимпия вопросительно.

– В Мусейоне я натолкнулся на манускрипт, содержавший перечень ядовитых растений, – пояснил он. – Некоторые из них были явно вымышленными: например, растение, якобы испускающее пламя и поглощающее всех, кто окажется рядом. Но прочие меня заинтересовали. Как они действуют? Почему они убивают? Я решил, что полезно собрать их, тем более что в малых дозах яды бывают полезны и обладают лечебными свойствами. Кроме того, мне любопытно изучать их. Ведь это, так сказать, растительные подобия ядовитых змей.

У Птолемея округлились глаза.

– Яды? Вот это да! Какие из них?

– Например, ядовита вся живая изгородь.

– Но она такая красивая! – воскликнула я.

И действительно, изгородь сияла темно-зеленой листвой и была усеяна цветами.

– Тем не менее она смертельно ядовита. Кустарник называется «роза Иерихона». Если его цветы поставить в воду, вода будет отравлена. Сложи из ветвей костер, и дым станет ядовитым. Как и мясо, приготовленное на этом костре. Мед, сделанный из пыльцы цветов, тоже ядовит. Лошади и ослы умирают, поев листьев с куста, но вот загадка – коз яд не берет!