Елена Троянская

– Пока нет. Так давайте сделаем. Это не так трудно.

– Значит, на самом деле твои стрелы пока не летают так далеко, как ты говорил?

– Нет, но я уверен, что это возможно. Нужно сделать тетиву из сухожилия, отрегулировать упругость и…

– Ха! – Линк схватил с пола лук. – А для меня и этот хо-рош!

Но Церкион отвел Геланора в сторону, чтобы порасспросить.

– Мне годится любой способ, лишь бы убить больше троянцев! – провозгласил Агамемнон. – Главное – добраться до них.

Когда мужчины вдоволь насмотрелись на оружие, его приказали унести и позвали барда. Я подошла к Геланору и прошептала:

– Неужели ты покинул нас?

В его глазах мелькнула улыбка, и он ответил:

– Никогда, моя девочка, я тебя не покину. Я всегда готов защитить тебя от врагов.

Поскольку никакие враги не беспокоили меня после истории с попыткой отравления, то я видела его очень редко.

– Не смей оставаться в Микенах, ты должен вернуться в Спарту с нами! – вдруг приказала я.

Теперь улыбка коснулась его губ.

– Я повинуюсь, моя царица.

Он рассмеялся.

– Агамемнон платит не очень щедро. К тому же он не собирается воплощать ни одну из моих идей. Они требуют денег, а этот человек скуповат.

Бард с лирой в руках стоял в зале, дожидаясь, пока гости затихнут. Его глаза были закрыты. На улице поднялся сильный ветер, он порывами набрасывался на стены дворца. В очаг подбросили еще дров, но все равно холод пробирался в зал сквозь щели между камнями.

– Спой про поход аргонавтов, про Ясона и золотое руно, – попросил кто-то.

– Мы слышали сто раз про аргонавтов, – возразил Церкион. – Нет, давай про Геракла и гидру!

– Надоело! – пронеслось среди гостей.

– Лучше про Персея! Он основал Микены, про него и петь.

– Да, про Персея и Медузу!

– Нет! – возразил Агамемнон. – Пусть споет про Приама и про то, как он требует вернуть ему Гесиону!

Бард грустно посмотрел на Агамемнона:

– Я не знаю такой песни, господин.

– Так сочини! Или муза прогневалась на тебя?

– Господин, у этой истории нет конца. По законам эпической поэзии она не годится для песни.

– Так давайте придумаем конец, всемогущие боги! – взревел Агамемнон. – И ты споешь нам по этим своим законам!

Огонь почти совсем погас, но никто не подбросил дров, чтобы поддержать его. Ветер бушевал за стенами, гостям хотелось одного – поскорее добраться до своих постелей, укрыться теплыми шкурами, закутаться в мягкий мех и уснуть.

Нам с Менелаем выделили лучшие из комнат для гостей – те самые, в которых мы провели первую брачную ночь. Оказаться здесь снова, после всего, что было пережито за эти годы… Но, по правде говоря, это не очень тревожило меня. Я так хотела спать, что у меня глаза слипались.

Менелай застонал – он всегда так делал, чтобы показать, как устал. Он снял меховой плащ с плеч, но на них давила тяжесть куда большая.

Он стоял ссутулившись. Я никогда не замечала за ним этого раньше – больше он не держался прямо, как молодой ретивый воин Церкион. Менелай постарел, его подточило время, не война.

Его сутулость была дорога мне. Не его сила, а его слабость вызывала у меня нежность. Я стояла рядом с ним и чувствовала жалость.

Бедный Менелай! Я должна о нем заботиться.

Мы обнялись, легли рядом. Мой друг, мой муж, я ощущала его тепло. А дальше все было как всегда. Афродита опять посмеялась надо мной. Так я и не заслужила ее милости. Зато другие боги отметили нас своей милостью, и их дары были с нами: привязанность, уважение, преданность. И в крепких объятиях Менелая я с тоской думала, что должна быть за эти дары благодарна, мне выпало не так уж мало. И разве Менелай не был моим союзником с первых дней? Мы начали жизнь вместе, вместе мы ее и закончим.

XX

Как только на горизонте показалась Спарта, раскинувшаяся на берегу Еврота, настроение у меня улучшилось. Мой родной город был светлым, открытым, живым – полная противоположность Микенам.

Гермиона тоже вернулась домой с радостью. Здесь она могла свободно бегать по открытым галереям. Конечно, в играх ей не хватало двоюродных сестер, хотя она могла играть с детьми служанок и придворных. Правда, Гермиона призналась мне, что на этот раз ее сестричка Ифигения интересовалась играми меньше прежнего, у нее появилось много расчесок из слоновой кости, зеркал из бронзы, ароматных масел, и она подолгу возилась с ними.

– Это понятно, ведь она приближается к тому возрасту, когда девушки выходят замуж, – ответила я. – Думаю, она мысленно готовится к этому событию.

– А Электра еще маленькая, с ней неинтересно. От нее одни неприятности. И все время задает вопросы, – пожаловалась Гермиона.

– Совсем как ты, когда была маленькая, – рассмеялась я.

Гермиона затрясла кудрявой головой:

– Нет, нет! Я была не такая!

– В этом нет ничего плохого, – успокоила ее я. – Наоборот. Лучше задавать много вопросов, чем мало.

Вопросы… Мне самой хотелось задать так много вопросов – только кому? Почему Агамемнон так стремится к войне? Просто от скуки? Ведь мужчины начинают войны от скуки? Или из зависти к Приаму, у которого пятьдесят сыновей? Хочу ли я, чтобы Менелай отправился на войну? Стала бы моя жизнь после его ухода интереснее или наоборот?

Зима костлявыми руками цеплялась за землю, и та лежала беспомощная, безжизненная. Мы мерзли в меховых плащах, ни днем ни ночью не гасили огня в жаровнях, и я допустила в голову не очень почтительную мысль: может, Деметре не стоит доходить до таких крайностей, оплакивая Персефону. Едва подумав так, я стала в ту же минуту вымаливать прощение: а вдруг Деметра захочет, чтобы я на собственном опыте поняла, сколь глубокой может быть скорбь матери, потерявшей ребенка? Я испугалась наказания богини.

Геланор просился, чтобы его отпустили на время в Гитион. Он говорил, что, пока в Спарте мало работы, он займется ловлей морских раковин, из которых делают пурпурную краску, и весной, когда прибудут купцы, его семья сможет предложить им ценный товар. Он говорил, что в плохую погоду раковины искать легче, главное – потом отогреться у костра.

– Даже финикийцы не выходят в море в такую погоду, – говорил он. – Но как только перестанет штормить, они первые тут как тут.

Я не хотела его отпускать. Мне было интересно разговаривать с ним. Женщины во дворце толковали только о пряже, мужьях, смертях и детях, а мужчины – об охоте, торговле и войне. Геланор, даже если он говорил о том же, делал это иначе: словно стоял на высокой скале и смотрел сверху, и с этой точки зрения описывал дела людей, будто сам не был причастен к ним или озабочен результатом. Меня осенила мысль, как нам обоим рассеять скуку.

– Я поеду с тобой! – предложила я.