Кочевое братство. Мечтатели

Глава 7.

Смотр лучших

Раннее утро. Эфебия Селевкии

На рассвете в эфебии непривычно многолюдно. На палестре45 около трёх сотен юношей возрастом от восемнадцати до двадцати двух борются в пыли, ещё столько же в колоннаде готовятся к кулачным поединкам. Борцы, исполнив поединок, выслушивают мнение судей, почтительно прощаются с наставниками, покидают гордо с песнями эфебию. Фитал в окружении Талоса, Эака и Мелеагра обходит борющихся, делает какие-то замечания, Эак записывает их египетским женским карандашом на папирус. Утренний холод сменяется сначала приятной прохладой, а ближе к полудню зноем. Когда на палестре остаётся около пятидесяти юношей, в эфебию приходят парфяне. Их, знатных, трое, они в чёрных куртках и таких же чёрных с лампасами штанах, с ними Полиид. Представителей власти встречает Аполлодор. Фитал напрягается было, но Талос шепчет что-то ему, гегемон принимает спокойный вид. Парфяне обходят неспешно палестру, смотрят внимательно на кулачных бойцов, занимают предложенные кресла в тени, среди колоннады. Аполлодор машет рукой.

– Он просит нас продолжать смотр, – поясняет гегемону Эак.

Кулачные бои возобновляются. Теперь в смотре лучших отрядов мятежников, по иронии богини судьбы, принимают участие и враги. Парфяне следят за поединками не молчаливо, сдержанно, как принято гостям, отнюдь, они шумят, препираются меж собой, делают ставки на участвующих. Спортивное состязание эллинов варварам нравится, со стороны кажется, что парфяне не прочь и сами поучаствовать в ристалище. С последним поединком представители власти удаляются. Парфяне счастливы, благодарят Аполлодора за «замечательное представление». Проводив непрошеных гостей, гимнасиарх рассказывает о произошедшем Фиталу и Мелеагру.

– Те трое, что ты видел, поспорили, кто лучше из наших эфебов. Ты не поверишь, кого они выбрали.

Талос и Эак делают смелые предположения.

– Нет, не угадали. Они сделали ставки на… – Аполлодор называет проигравших. Мужи смеются. – Мне пришлось соврать парфянам, иначе бы они настояли на порке проигравших.

– Хорошо, что мы не оглашали громко счёт. – Фитал прощается с уходящими юношами. – Спасли чьи-то задницы от розог.

– Розги мы мочим по старинке в солевом растворе, – уточняет Эак. – Так наука честности выходит больнее.

– Да-да! – печально тянет Фитал. – Теперь я понимаю ваше негодование. Эти издалека прибывшие восточные зрители годами ходят в эфебию смотреть на борьбу, но так ничего не поняли в её старинных правилах. Воистину говорят – ослиные уши не могут понять речей человека.

Учёные мужи удручённо кивают головами в ответ. Гегемон продолжает:

– Ваш лучший отряд воистину прекрасен. Юноши честны в поединках, слышат команды. Видна подготовка. Конечно, я бы расставил гегемонов немного по-другому в отряде. Я сказал свои замечания.

– Мы обязательно прислушаемся к твоему мнению, Фитал. – Занятой гимнасиарх собирается было уйти, но Фитал не закончил:

– Я не увидел сегодня на смотре других фил или гетерий. Здесь, как я разумею, были только выходцы из буле. В вашем лучшем отряде собраны только дети магистратов? Я не ошибся?

– Ты абсолютно прав, Фитал. – Аполлодор переходит на шёпот. – По соображениям скрытности нашего крайне рискованного предприятия мы не проводили публичных поисков соратников.

– Напрасно вы так поступаете! – Гегемон хмурится недовольно, отходит от Аполлодора, встаёт напротив лучших жителей Селевкии, за его спиной тенью появляется Мелеагр. – Шесть сотен или даже тысяча, как мне говорили, умелых бойцов – это не мятеж. Настоящий мятеж должен стать общеэллинским делом. Нам нужно призвать и обучить ещё несколько тысяч мужей из разных, не только богатых сословий. Тогда мы наверняка одолеем любой враждебный гарнизон. Город захватим. Что, если перед приходом Антиоха парфяне предусмотрительно удвоят или утроят гарнизон цитадели? Тогда нам, малочисленным, никак не победить усиленный гарнизон. В решительной схватке нас сомнут. Не будем недооценивать врага. Давайте обсудим плохой поворот событий и подготовимся к нему заблаговременно.

– Это очень рискованно – посвящать в тайну сразу несколько тысяч людей. – Гегемону решительно возражает гимнасиарх. – Среди них найдётся предатель. По его подлому наущению нас схватят, подвергнут пыткам и казнят. Мятеж, давно подготовляемый, не состоится. И потом, ты, верно, позабыл, но филы и гетерии парфянами давно уже упразднены и распущены. Нам не к кому обращаться за поддержкой, чернь нас не поддержит.

– А вы не думали, что филы и гетерии тайно существуют? – Гегемон указывает рукой в сторону города. – Люди не могли разом в один день по приказу варваров взять и забыть про товарищества вспоможения. Нет тайных торговых, ремесленных гетерий? – Аполлодор сокрушённо качает головой. Фитал, однако, не сдаётся: – Нет, не верю! Возможно, тайно существуют фиасы? Тогда, быть может, стоит обратиться к религии? Предать тайную родовую филу или, скажем, тайную торговую гетерию легко, не спорю, но вот предать отеческих богов – это совсем другое. Предать тайный религиозный фиас? Отринуть от себя богов? На такой поступок надо пойти, преодолев мистический ужас проклятия. Ведь всем известно, что свершить акт святотатства означает навсегда покрыть душу свою и душу потомков вечным позором. Много ли жителей Селевкии готовы прямо сейчас на святотатство?

– Ты предлагаешь оформить наш мятеж как… религиозный? – Аполлодор удивлён. Похоже, подобная мысль не приходила гимнасиарху в голову.

– Вот именно! Религия должна развеваться, как стяг, над нашим мятежом. – Гегемон похлопывает руками, сбивая пыль с ладоней. – Не за размер налога с торговли благовониями пойдём мы на врагов, а за священные храмы предков. За отеческих богов будем умирать. В том будет первопричина нашего бунта. К этой велико весомой причине каждый приложит мелкие обиды личного свойства. Ряды наши месть укрепит.

– Это тебе предписал нам сказать старый первый друг базилевса? – вступает в беседу Талос.

– Антиней здесь ни при чём. – Фитал указывает пальцами на свой лоб. – Моя в том заслуга. Представим недалёкое будущее, выйдет на бой ваш лучший отряд, поднимет над собой белый отрядный стяг, пеан46 Аресу пропоёт. Скажите мне, кого увидят в мятеже жители Селевкии? Кто вы? Кто они, прочие горожане? Правильно, вы будете в их глазах привилегированным сословием. Что скажут горожане про вас? Слушал вас вчера, запоминал ваши речи, много обид прозвучало, да почти все из них про монету звонкую. Думаете, ваши обиды только вам известны? О ваших обидах известно всему городу. Про чернь помянули. Вы снобы – это тоже многим известно. Вот и раскол посреди эллинского города. Горожане скажут – богачи взбунтовались. Никак денег мало им оставили парфяне? На роскошь уже богачам не хватает? Нас, бедноту, на протест не позвали. Везде жадность – привычка богатых. Значит, не будем мятежу помогать, личное дело то богачей – за торговлю сражаться! Прибыль-прибыль, монета звонкая да не наша!

– Ты думаешь, город нас не поддержит? – Сомнение звучит в голосе гимнасиарха.

– Думаю, не поддержит, – твёрдо отвечает гегемон. – Вы будете погибать за город, у порога домов той самой черни истекая кровью, но никто из них ваши раны не стянет повязкой. Вы оскорбите остальной город высокомерным пренебреженьем. Ваш снобизм вас и погубит. Здесь вы ничем не лучше заносчивых парфян. Скажу вам прямо, вижу я не разумное таинство заговорщиков, вижу я глупое самоубийство элиты города.

– Предлагаешь пойти на риск? – Обиженный Аполлодор нехотя принимает аргументы Фитала. Смотрит на гегемона, однако, уважительно.

– Давайте проверим наличие фиасов. – Гегемон хитро прищуривается.

– Но как мы это сделаем? Ведь праздничные шествия парфянами отменены. – Эак задумчиво чешет затылок.

– Скоро осень, празднества Больших Дионисий. Вино не запретили парфяне? – вопрошает Фитал.

– Нет, не отменили. Город обязан поставлять вино и уксус в казну парфянскую, – отвечает гимнасиарх. – Виноградники у нас славные. Отменного вкуса наше вино!

– Пусть буле объявит на агоре сбор фиасов на Большие Дионисии. Ах, простите, позабыл, буле вне закона. – Гегемон замолкает, смотрит куда-то в небо.

– Эфебия ещё не закрыта. Эфебия может объявить сбор фиасов на состязания в палестре. – Гимнасиарх берёт инициативу на себя. – Расставим амфоры с вином для победителей состязаний. Всё будет сделано открыто, не таясь. На виду у парфян.

– Тогда на смотре фиасов увидим настоящих храбрецов, – подхватывает Талос.

– Заручимся их поддержкой? Включим в ряды мятежников? Так? – вопрошает гегемона приободрившийся гимнасиарх.

– А почему бы нам не сместить праздники урожая на… лето? – Фитал, как видно, загодя до этого дня готовил важный спор. – Ведь зимой Антиох выступит в поход, прибудет к стенам города, возможно, в конце зимы, то срок очень короткий. Нам надо подготовить прочие отряды к сражениям. Поставить над ними гегемонов, разучить пароли. Большая работа предстоит! Можем не успеть, начав подготовку прямо перед прибытием Антиоха.

– Когда ты точно хочешь организовать Большие Дионисии? – Гимнасиарх согласен на странный перенос празднеств.

– Скажем, через дней… дней… так пять, – произносит расслабленно-вальяжно гегемон.

Окружающие выдыхают с удивлением. Гимнасиарх молчит, потому за всех говорит Эак:

– Послушай, Фитал. Но ведь понятно будет, что это, как ты сказал, «празднование в эфебии» – что угодно, но только не Большие Дионисии. Лето жаркое наступило. Лето – это не осень, пора урожая. Виноград не поспел, понимаешь?

– Кто это понимает? – Гегемона не смутить. – Парфяне? Эти варвары с ослиными ушами, которые всё слышат и ничего не понимают? Или тайные фиасы эллинских богов? Шествия эллинов парфян раздражают? Собрания многочисленные громкоголосые? Что ж, ну тогда не пойдём праздничным весёлым вакхическим шествием по главной улице Селевкии. Эфебия закрыта со всех сторон стенами. Здесь на палестре будут борцы, потом бегуны, потом кулачные бои. Шествия праздничного не будет. Парфяне довольны. Довольны будем и мы. Ну что, учёные мужи, проведём смотр тайных фиасов?

– Рискнём. – Гимнасиарх крепко пожимает руку гегемона. – Поддерживаю твоё начинание. – Смотрит на риторов. Им и проговаривает: – Фитал прав. Нам и вправду надо спешить. Расширим ряды мятежников!

Через пять дней. Эфебия.

Празднества Больших Дионисий

– Вот увидишь, к нам никто не придёт. – Эпей негромко обращается к рядом стоящему Кассандру. – Одни только мы, лучшие-добрые, будем под жарким солнцем время коротать. Гегемон столичный ошибается. Несведущ он. У нас в Селевкии народ опасливый. Жители кварталов черни страшатся гнева вспыльчивых парфян.

– Посмотри же, Эпей. – Кассандр указывает на главный вход эфебии. – Пополнение? Сразу с десяток пришло. В одеждах белых, праздничных и чистых, с плюща венками на головах.

По виду входящих это торговцы готовой едой, те, что особо крикливо-шумны на агоре.

– Случайные прохожие они. Этим всё и ограничится. Помяни моё слово. – На этих словах Эпея магистраты буле расходятся, дабы не привлекать к себе излишнего внимания, удаляются в противоположные углы нарядной палестры.

Вошедших приветствуют риторы Талос и Эак, предлагают им занять места для зрителей среди колоннады. Встречающие вежливо спрашивают у каждого эллина его полное имя, фиас, в котором он состоит, после ответов предлагают совершить «скромное возлияние в честь Диониса, благодетеля города Селевкии». Вопреки ожиданиям, никто из пришедших не отказывается испуганно от предложенного угощения, напротив, называют радостно полные имена, фиасы, ранг в том фиасе, часто поднимаются ритоны в честь вечно живого бога, звучат отрывки молитв.

За первым десятком следует второй, из кварталов ремесленников, то работники из филы гончаров. Народ искусно-умелый, с ними и художники росписей. Вместо фиаса ремесленники называют, отнюдь не скрываясь, филу, в которой они состоят, ранг свой и предводителя филы. Вновь и вновь раздаются хвалы в честь «всеблагого Диониса». О удивление, за филой гончаров прибывают три десятка крепких мужей из фиаса Гермеса. Гостей уже так много, что на входе в эфебию запружение, служителям приходится организовать очередь, обещая раздосадованным пришедшим, что «пустят обязательно всех, кто придёт до полудня».

К позднему утру колоннады заполнены. В эфебии собралось несколько тысяч эллинов из разных кварталов. Вместе стоят каменотёсы и магистраты, гончары и торговцы, богачи и бедняки. Вино из скудных запасов учебного заведения полностью выпито, однако тайные фиасы проявляют неожиданную щедрость, к праздничному собранию в эфебии подвозят новые и новые амфоры с вином. Споров спесивых о сословиях и их привилегиях в тени расписных колоннад не учиняется. Среди собравшихся ветром проносятся иные разговоры крамольного характера. Вот мастер-плотник учтиво обращается к бывшему магистрату, крупному торговцу благовониями:

– Стыдно ходить мне по улицам города. Как выйду из дома, улицы словно бы со мной говорят: «Когда ты изгонишь незваных гостей?» Порицают меня древние камни. Мне иной раз так стыдно, что красным бреду до своей мастерской.

Магистрат отвечает плотнику тем же вежливым тоном:

– А ты бы вступил в ряды заговорщиков? Не испугался бы?

– Вступил бы, – без долгих раздумий отвечает плотник. – Чего мне бояться? Этой мой город родной, здесь я родился, за стенами в некрополе пять поколений предков костями лежат.

На большом удалении от говорящих владелец небольшой кузни жалуется магистрату, богатому виноделу:

– «Знай своё место» мне парфянин как-то на агоре сказал. Больно-обидно подножку подставил. От той подножки подлой упал я, гвозди рассыпал, в луже лежал лицом ниц, подняться долго не мог, на меня наступили, варвары надо мной потешались. Мне никто тогда не помог. Я поднялся, огляделся – люди в торговых рядах опустили глаза, гневались молча. Каждый из них мог оказаться на месте моём. Парфянам сошло с рук моё унижение. У парфян оружие было, право сильных. Обид моих к варварам не счесть. Не к кому мне обратиться. Суд на их стороне. Потому что судья ныне один, парфянин, наместник. Как разрешит он спор мой с парфянами об оскорблении? К гадалке можно не ходить. Буду я виноват в том, что родился здесь, в том, что здесь проживаю, в том, что налоги исправно парфянам плачу. Я полит, я эллин свободный, я в Селевкии жил всегда по закону. Где моё место? Почему теперь моё место выглядит как место бесправного раба?

Ему отвечают с чувствами схожими:

– Законы известны только эллинам, потому как эллины выше прочих народов. Твоя история этому ещё одно подтверждение. Восприми тот случай печальный как повод для гордости. Эллины изобрели законы, пред которыми они равны. Дикари же живут по праву звериному. У них прав кто сильнее! Это их звериная, не человеческая справедливость.

– Это-то да! Мудрость ты сказал неоспоримую, – соглашается с магистратом кузнец. Продолжает разговор голосом тихим: – Когда парфяне оружие отнимали у эллинов, я попрятал своё. Не отдам никому доспехи отца. Наследие предков только моё и ничьё более! Так я решил. Вырыл тайник, хитро устроил его, попрятал надёжно наследие. До случая лучшего. Когда в суд настоящий за справедливостью я обращусь.

– Обнадёжу тебя. – Небывалое дело, богач-винодел обнимает по-братски скромного кузнеца. – Суд справедливости эллинской то есть уже совсем скоро. Ты сможешь надеть доспехи полита. Только почисти металл от глины. Доспехи должны сиять бронзой бранной, как твои обиды. Парфяне познают своё место. Ну, вспоминай, товарищ, как пел артист в комедии тебе небезызвестной… – Магистрат подмигивает кузнецу, лихо поёт, не таясь окружения:

Задиристое пение быстро подхватывается, заканчивается песнопение уже хором в десяток добрый голосов. Потрясённый кузнец просит магистрата повторить пропетое. Кузнецу повторяет за магистрата ритор эфебии, муж учёный, по совпадению где-то рядом стоявший. Странное песнопение магистрата на высказанном отнюдь не заканчивается. Винодел входит в раж. Хотя муж не пьян, но убедительно подражает манере говорить пьяного:

Бравада долгая заканчивается в полной тишине. Декламирование бывшего магистрата услышано. Услышано и разнесено услужливым эхом. Раздаются – нет, не опасливые осуждения, но аплодисменты, сначала редкие, потом дружные. Не менее двух сотен мужей поднимают высоко над головами руки и продолжают рукоплескать отважному артисту. Аплодисменты совпадают с выходом трёх десятков юношей. Выходит и гимнасиарх. Аполлодор улыбается, забыв про строгость, громко объявляет празднества в честь бога Диониса открытыми.

К гимнасиарху выводят белую козу. Учёный муж становится жрецом, громко возносит молитву богу, призывает Диониса посетить торжество, приносит «щедрому богу Селевкии» жертву. Коза умерщвляется, позже разделывается. Звучит победной мелодией двойной авлос. На треножнике, как в былые времена, разгорается яркое пламя, в него отправляется бедро жертвы. К небесам возносится жертвенный дым. Эллины и македоняне не могут поверить в происходящее. Всяк поздравляет соседа. Многословно хвалят бога, «отпустителя мук душевных». Льются слёзы радости. Спортивные состязания в эфебии начинаются с борцов.

Глава 8.

Из жизни заговорщиков

Гетерия водовозов

– Познакомься, Фитал, это досточтимый Лик, житель Селевкии. – Мелеагр подводит к сидящему в тени колоннады гегемону мужа лет тридцати пяти, сильно сутулого, слегка кособокого на правый бок. Со стороны кажется, что руки у Лика чрезмерно длинны и чуть ли не до колен, а правая длиннее левой. Но эти заметные физические недостатки, связанные, очевидно, с тяжёлым физическим трудом, никак не отразились на его лице, оно при правильных чертах, открытое, располагающее и дружелюбное.

Гегемон крепко жмёт костистую, мозолистую руку Лика. Лик хрипящим голосом продолжает знакомство, медленно, со скупой практичностью подбирая нужные слова:

– Предводитель гетерии водовозов. Хочу подсобить важным людям в надзоре за, так скажем… за восточными… незваными гостями нашего замечательного города. Простите, я не оратор, могу обознаться в названиях.

Фитал крякает от удовольствия, Лик в ответ негромко смеётся в кулак. Фитал усаживает Лика, продолжает беседу сидя, касаясь коленом колена водовоза:

– Наглые гости у нас, согласись, Лик. Заняли цитадель, обжили казармы, в арсенал никого не пускают. Сами ходят при оружии, где им захочется, и в тот час, когда им то вздумается.

– Так и я то хотел тебе сказать, Фитал. – Лик хлопает ладонью по колену собеседника. – Глаз да глаз за гостями нужен. Сопрут без спроса на агоре товар или дом чей обчистят, свидетелей не будет. Люди мои возят им воду исправно раз в пять дней в цитадель. Работа у нас такая, чистую воду развозить по потребе клиентов. Часто бывают в казармах.

– И в казармах бываешь? – переспрашивает удивлённо Фитал.

– И в казармах, и в домах их гегемонов, – важничает Лик, но в том деянии водовоз не выказывает лжи или иного обмана. – Немного на их грубом языке разумею. Могу изъясняться с гостями на темы простые.

– Сколько сейчас этих гостей в городе нашем доподлинно знаешь? – живо отзывается Фитал.

– Сегодня их ровно пятьсот тридцать пять. Из тех, кто может держать оружие. Обоих полов взрослых и поросль их будет в общем итоге тысячи так с полторы.

Фитал смотрит на Мелеагра. Мелеагр воспринимает этот взгляд как требование объясниться.

– Его я не искал. Лик сам ко мне первым подошёл. На улице главной дорогу мне ослом перегородил. Наставился слегка враждебно. Первым завёл разговор. Многое рассказал, на вопросы мои не лукавил. Потом справки навёл у знакомцев о Лике, всё подтвердилось.

– Так и было, как он говорит. – Лик улыбается во весь рот. Обнажаются удивительно ровные зубы. Фитал восхищённо смотрит на белые зубы водовоза. Собеседник, перехватив взгляд гегемона, шутит: – Зубы мои как у волка. Ещё ни одного не потерял. Родитель, когда имя49 давал мне, не просчитался. В зубах сокрыто богатство моё. Мне так все говорят.

– Волк Лик, ты скажи мне, будешь нам помогать без оплаты? – Фитал перестаёт смотреть на зубы водовоза. – Денег у нас на каждодневный догляд, извини, не имеется.

– Какая оплата? – разражается гневно водовоз. – О чём говоришь ты, Фитал? Обижаешь меня понапрасну! Ну кто за такие труды оболы берёт? Безбожники только! Я же верую в благого Диониса, мистом простым в фиасе его состою. Пришёл к вам, потому как они… эти самые гости треклятые фиас мой родной отменили и запретили встречаться мистам на лугу за городом, что у рощи святой. В том обида моя на поработителей города нашего.