Кочевое братство. Мечтатели
– Базилею Клеопатру злить не будем. – На этих словах хозяйки помощница шумно, с облегчением, выдыхает. – Ты перелей половину в алабастрон поменьше. Есть у нас подходящий?
– Такой же, белый по цвету?
– Любой, но только не коричневый. Царица не любит коричневый во всех его оттенках.
Демонасса проявляет расторопность, приставляет лесенку к шкафу, мигом вынимает из его недр сосуды, выставляет ряд из дюжины разноцветных алабастронов.
– Синий или алый? – задумчиво произносит Анаксо.
– Духи на тему Ареса, – тихо вкрадчивым тоном шепчет Демонасса. – Арес ведь бог войны, он любит кровь, быть может, алый? Синий был бы уместен для Посейдона, ему подвластны пучины моря.
Анаксо выбирает алый. Демонасса открывает белый сосуд и, не дрогнув, переливает половину его содержимого в алый. Комнату наполняет терпкий, жгучий, тяжёлый, сложный древесный мужской аромат.
– Ах, как вы постарались, Анаксо! – восторженно поднимает к потолку глаза Демонасса. – Такой запах запоминается надолго. Он как одежда, как описание души. Вы такая искусная, такая исключительная. Царице понравится ваша работа.
Меж тем алый алабастрон плотно закупоривается. Анаксо грустно улыбается помощнице. Открывается набор чернил, на узкой полоске египетского папируса выводится «Арес».
– Позвольте, Анаксо, но ведь на алабастроне нет вашего клейма. – В правой руке Демонассы появляется небольшой деревянный штамп. – Пусть помнят, кто мастер-составитель.
– Нет, не будем проставлять, – печально произносит парфюмер.
– Вы думаете, Анаксо, им не понравятся духи? – Вновь на глазах помощницы появляются слёзы.
– Знак был свыше. Не заплатят. Оскорблений несчётно на спину повесят. Духи выкинут на свалку в тот же вечер. Про меня позабудут. Жалко стараний. Сколько затрат! Столько трудов! Сколько волнений! И всё понапрасну пропало! Печально-то как! Заказы лучших клиентов отложила надолго. Обидела людей. Извиняться теперь предстоит. Терпеть укоры. Эх, глупые мечты прославиться меня разорят. Наш домашний болтун так и вовсе предлагал подменить царский аромат на совсем простой.
– Да с нашего болтуна станет и не такое. Его язык длиннее вожжей. – Демонасса вытирает слёзы. Её лицо принимает разочарованное выражение. Помощница выставляет на стол пиксиду размером меньше, цветом белую, без украшений, вдвое меньше прежней ярко-синей. Алый алабастрон вкладывается в белую пиксиду. На том приготовления заканчиваются. Раздаётся двойной печальный вздох хозяйки и рабыни.
– Ты говорила, моё лучшее платье готово?
– Да, моя госпожа! – Вновь в девичьем голосе звучит радость и гордость. – Ваше тёмно-зелёное платье отглажено, складки накрахмалены, хрустят, как вы любите.
– Ну, пойдём собираться, моя добрая Демонасса. Сопроводишь меня до дворца. Приготовься меня утешать, на обратной дороге буду горько рыдать.
Анаксо встаёт, берёт в руки белую пиксиду, ещё раз с жалостью смотрит на белый алабастрон и ярко-синюю пиксиду, тихо покидает мастерскую ароматов.
Утро. Царский дворец
– Базилея, к вам парфюмер. – В покои царицы входит придворная дева с серебряной фибулой «Первая лучшая подруга», получив разрешение, за нею, яркой, гордой, входит скромная, напряжённая, бесцветная лицом Анаксо.
Удивительная картина предстаёт перед приглашённой. В расписной комнате женской половины дворца расставлен мужской триклиний. Тут словно всё приготовлено для проведения встречи компании старинных друзей. Анаксо вглядывается в стены комнаты, на стенах свежая краска, брутальные сцены какого-то неистового сражения не то богов, не то гигантов с многоголовыми чудовищами. От удивления от увиденного парфюмер застывает на месте, забыв про вежливость. Слева раздаётся лёгкий женский смех.
– Смотри, Эригона, как она удивлена!
Подруга базилеи оглядывается на изумлённую Анаксо, тоже смеётся, но уже надменно-зло. Эригона прикрывает пальцами рот гостьи, поворачивает её голову налево. Из глубины комнаты появляется базилея. Она благодушно улыбается. Анаксо сбивчиво произносит заученные приветствия, вдруг робеет, густо краснеет, склоняется в полупоклоне. Базилея оглядывает с головы до ног пришедшую.
– Какой приятный цвет у твоего наряда. Ты принесла мой заказ? – Клеопатра подмигивает придворной даме. – Я как будто не покидала родного Египта. Тут, в Сирии, все склоняют голову, даже тогда их не просят. Приходится упрашивать людей открывать глаза при моём появлении. Ты не ослепнешь, открой глаза… – Базилея смотрит вопросительно на придворную даму, та произносит за царицу:
– Анаксо…
– …Анаксо… – подхватывает базилея. – Посмотри на меня.
Анаксо поднимает голову, встречается взглядом с царицей, учтиво протягивает ей принесённую белую пиксиду.
– О, какая чудная пиксида. Изящна в простоте. – Базилея заинтересованно принимает шкатулку. Открывает крышку, вынимает алый алабастрон. Не открывая сосуд, делает глубокий вдох. – Сложный изысканный аромат. Ты меня удивила, сирийка…
– …Анаксо, – вставляет за царицу придворная дама. В её руки переходит пустая пиксида.
Дверь в покои без стука открывается, на пороге появляется некий молодой мужчина, кто своим профилем удивительно похож на профиль с чекана монет. Базилея с алабастроном устремляется навстречу вошедшему. Придворная дама следует тенью за царицей. Про парфюмера забывают.
– Хайре, Клеопатра Тея! – Голос у гостя полон сил, весел и чист.
В ответ раздаётся двойное мелодичное «Хайре, правитель». От услышанного у Анаксо перехватывает дух, округляются глаза. Гостя вводят в покои, предлагают почётное место на триклинии.
– Нет, подожди, драгоценная Клеопатра. Я хочу всё тут рассмотреть. – Базилевс, минуя триклиний, подходит к стенам, вглядывается в батальную сцену, раздаётся громкое удивлённо: – Это же я? Это ты меня изобразила с оторванным рогом быка? Я в образе бога Диониса?
– Ты угадал, любимый муж. Думала, ты не заметишь, – шутливо отвечает Клеопатра. – Но у тебя исключительное зрение, Антиох.
– Зрение? Я же размещён в самом центре битвы. Все линии сходятся на мне. Как такое не заметить? Краски ещё не высохли. Какие они сочные! – Рассмотрев в деталях баталию богов, высказав неоднократно похвалу вкусу жены, базилевс занимает предложенное место на триклинии. Антиох восхищённо качает головой. – Как у тебя тут…
– …По-мужски? Да? Ты это хотел сказать? – Клеопатра садится рядом. Сияет восторгом. – Такой обстановки в гинекее не найти.
– …Ты восхитительная, моя Клеопатра Тея. Я уже люблю в твоём лице Египет Птолемеев, хотя никогда там не бывал. Ты разделяешь все мои увлечения. Да ты такая же, как я! Ты моё отражение. Ты моя душа в женском обличье.
В руках базилеи алый алабастрон медленно вращается. Антиох замечает яркую вещицу, читает надпись на ленте папируса:
– Арес.
– Это мой подарок тебе, Антиох. Второго такого нет и в Египте.
Базилевс открывает сосуд, вдыхает запах, раздаётся громкое:
– Как прекрасен твой подарок, Клеопатра!
Ноги не слушаются Анаксо, скромной мастерице, дабы не упасть от счастья, приходится прислониться спиной к мраморной колонне. Холод камня успокаивает волнение парфюмера.
– Ты мой грандиозный замысел, Антиох. Ты моё творение, – вкрадчиво-ласково произносит базилея. – Я вытащила тебя из глуши памфилийского Сиде для того, чтобы встряхнуть этот спящий дряхлый мир. Мир должен познать твоё величие, Антиох. Ты достоин свершений великих Селевкидов. Эллины будут слагать гимны тебе. Верни утраченное могущество Великой Сирии. Пусть этот египетский аромат напоминает тебе о твоём предназначении.
Антиох восхищённо смеётся, встаёт с ложа. Несколько капель духов в шутку достаются царице, вдвое больше наносятся царицей в ответ на властителя. Алый алабастрон закупоривается и прячется в суме на поясе.
– Ты говоришь обо мне как иной архитектор о постройке храма.
– Но ты и есть мой громадный храм. В храме том до меня были лишь прочные селевкидские стены да обветшалая крыша из черепицы легенд о давних свершениях. Колонны из новых побед уже я возвела, украшаю фронтон искусством Египта. В храме моём не хватает золотой статуи бога огромной державы. Впереди, как ты видишь, ещё очень много тяжёлой работы. Рождена я была богами для помощи тебе, прекрасный властитель. Твой я ваятель, твой я декоратор.
– Клеопатра, мы с тобой свершили уже немало. – Базилевс поправляет складки белых одежд из тонкой шерсти. – Самозванец с позором повержен. Иудея мне подчинилась. Может, стоит дать передышку армии? Они того заслужили.
– Мой отец12, – в ласковом голосе явственно слышна твёрдость, – говорил мне, часто повторяя: «Клеопатра, знай, сильная армия распадается от безделия. Мирное время – наихудшее из зол для воителя. Где слава? Где почитание? Где деньги, наконец? Их нет. У воителей и истёртого обола13 не водится за душой. Ведь опсонион14 часто задерживают, а то и вовсе не выдаётся. Царская казна бывает пуста в годы плохие. Вернуться воинству к плугу или глине? Наполнить хранилища зерном? Увы, это невозможно. Наклонности хищные отвращают воинство от обычных мирных дел. Скорбь и голод для воинства мирное время. Потому знай, Клеопатра, мужчины с оружием обожают опасность. Походы, стычки, лагеря, сражения, гарнизоны в покорённых странах – вот их удел. Исчезла скука голодных мирных дней! Играть со смертельной опасностью, терпеть суровые лишения, соревноваться с врагами на быстроту, смотреть Танатосу в глаза, видеть его острый меч над головой – да ведь это лучшее развлечение для крепких духом. Делить прилюдно честно добытые богатства – как пить дорогое вино на пиру, Клеопатра. Мистофоры15 – великолепные верные солдаты, когда ты говоришь с ними на их привычном языке». Как видишь, я хорошо разучила наставления о мужских наслаждениях. Но скажи, Антиох, разве мой отец не прав?
– Клеопатра, с твоим отцом никто не сравнится. Он мудрец. Так ты всё-таки настаиваешь на скором походе на парфян? – На этом вопросе базилевса царица встаёт, а её руки чуть позже нежно обвивают шею Антиоха. Раздаётся поцелуй, ласковые бормотания, базилевс покидает покои Клеопатры. В дверях на прощание раздаётся уверенно:
– Благородные мечты у тебя, дорогая жена. Сегодня же объявлю о решении синедриону.
Дверь тихо затворяется. В тишине Анаксо тихо выдыхает, отделяется от спасительной колонны, её накрахмаленное платье шуршит. Этого малого шума достаточно, чтобы базилея, а за ней и придворная дама посмотрели на давно позабытую гостью.
– Мои мечты… мои притязания… ты скажешь синедриону… – Клеопатра громко щёлкает пальцами. – Подойди ко мне, парфюмер.
Анаксо послушно выполняет приказ. Базилея садится на ложе. Что-то шепчет придворной даме, та удаляется, через непродолжительное время приносит богато расшитый каменьями кошель. Кошель открывается, руки царицы отсчитывают серебро. Анаксо благодарно принимает оплату, не считая монет, сжимает их в ладони правой руки.
– Парфюмер… – шёпотом начинает базилея.
– …Анаксо, – вставляет придворная дама.
– …Да-да, Анаксо, – впервые имя приглашённой произносится нежно царственной особой. – Составь свой аромат ещё раз, в этот раз для меня. Более никому не делай подобных духов. Никогда и никому. То, что ты услышала в комнате этой, в комнате этой и останется. Ты поняла меня, преданная Анаксо?
– Да, моя базилея. Неукоснительно будет исполнена воля твоя! – Бледная лицом Анаксо улыбается Клеопатре счастливой улыбкой. – Это великая честь – работать для царского дома Селевкидов и Птолемеев. Моя мечта сбылась сегодня.
– Когда ты сможешь составить духи «Арес»? – Ещё несколько серебряных, новых в чекане монет переходят во влажную от волнения ладонь.
– Завтра же доставлю точно такую же порцию, – тут же без промедления, уверенно, не дрогнув, произносит парфюмер.
Клеопатра Тея легко смеётся. Подруга царицы провожает гостью до охраны. В середине ухоженного сада дворца лучшая подруга базилеи резко останавливается, важно насупливает брови, угрожающим тоном произносит:
– Сдержи своё обещание, а не то тебе не поздоровится.
В довершение угрозы сверкает сердито глазами. Потом без перехода улыбается надменно-сурово, продолжает высокомерным тоном:
– Уясни, парфюмер, у Клеопатры Теи крепкая память, она ничего никому не прощает. Не простит обиды и тебе. Слово твоё будет стоить жизни тебе.
С теми словами придворная дама передаёт Анаксо на попечение стражников, коротко прощается. Теперь парфюмера до самых ворот провожает молчаливая царская охрана. Под ногами хрустит враждебно мелкий щебень дорожки. Покинув роскошный дворец, Анаксо бежит к своей скромной повозке, словно бы в далёком детстве, не чуя ног под собой, беззаботно смеясь в голубое безмятежное небо.
Глава 2.
Канцелярия Антиоха Седьмого
Позднее утро, ближе к полудню. Царский дворец
Сад царского дворца благоухает буйным весенним цветеньем. Цветут не только душистые полевые травы. Яблони радуют глаз белыми цветками. Умелой рукой садоводов кустарники мирта острижены то ровными шарами, то островерхими пирамидами. Мягко переливаются прозрачные воды из фонтанов, орошая владения влагой. Кипарисы поднимаются к небу ровными зелёными стенами, разделяя части сада на равные части. В тех частях двухсотлетние оливы прикрывают тенью идущих по саду. Ровные, без подвохов, прямые дорожки дарят отраду ногам. В центре царского сада у мраморного портика с нарядными ярко-красными колоннами – собрание лучших людей столицы. Три сотни мужчин возрастом от двадцати пяти до пятидесяти, по преимуществу македонян и эллинов, облачённых в белые одежды, смотрят в глубину строения. Там на золотом складном кресле восседает базилевс. С того кресла он произносит громко тоном серьёзным:
– Хайре, синедрион! Сегодня утром Электрион, друг мой, произнёс мне замечательную речь. Настолько замечательную, что я попросил вас собраться и выслушать его. Где ты, мой друг? Появись же! Не будь скромным. Пусть и прочие мужи оценят мудрость твою, Электрион.
Мужи оглядываются назад. Из последних рядов благородного собрания к царскому портику проходит вельможа в тонком белом гиматии16 с одной широкой золотой полосой по низу. Его приветствуют. Электрион поправляет складки одежд, принимает благопристойную позу оратора, откашливается, начинает громко, тоном нарочито суровым:
– Базилевс, синедрион, наследные династы, представители вольных эллинских городов! – Устанавливается тишина. Электрион оглядывается назад, базилевс жестом просит продолжать. – Деметрий Второй своим несчастливым походом на восток дал повод возгордиться парфянам непомерно. Пленённый базилевс насильно женат на варварской царице. Удерживается Деметрий в неволе парфянами, тем умножает позор для Великой Сирии. Парфянам нужен законный наследник? Дабы претендовать на владение Великой Сирии? Чем долее удерживается в плену Деметрий, тем больше раздуваются притязания кочевых варваров на богатства нашей священной державы. У нас в скором времени появятся новые нечестивые самозванцы, теперь уже с Парфии. Парфия претендует на Сирию! Но кто такие эти наглые варвары с Востока? Вчерашние пастухи пустынь Маргианы, позабыв о своём скоте, возжелали сравняться с нами, покорителями Дария, наследниками Александра Великого? Варвары нагло чеканят монету в захваченном Гекатомпиле17. Тем актом провозглашают независимость, обретённую в чести оружием. Лук и всадник украшают их мелкие монеты. На тех незначительных в достоинстве монетах парфянские вожди во всеуслышание называют себя «ценящими эллинов». Разве варвар может понять эллинскую душу? Напомню вам изречение философа, известное вам от грамматистов18 со школы: «Варвар и раб по природе своей – понятия тождественные».
В толпе раздаётся громкий смех, оратора поддерживают жидкими аплодисментами.
– Что может понять этот наглец, чеканящий монету в Гекатомпиле, на постановке, скажем, «Ипполита»19? Парфянский царь-самозванец увидит лошадей, возрадуется ему знакомому животному, на этом варварское понимание театральных песнопений закончится. Варварские души не развиты для восприятия эллинских законов, эллинской музыки, эллинской религии, эллинских легенд и мифов, всего того, что мы называем домом истинного эллина. А потому я провозглашаю, согласно с известным философом, что у варвара, как и у раба, нет души. Варвар и раб никогда не могут ценить эллина, потому как у варваров нет глаз и ушей…
Речь Электриона грубо прерывается, звучит насмешливый голос мужа в годах:
– О, да ты назвал воду водой! Какое чудное открытие намедни ты свершил!
Ещё один голос, молодой и задорный, поддерживает насмешника:
– Нам не надо рассказывать про отличия эллина от варвара. Они нам прекрасно знакомы.
– Мы видели варваров, видели и рабов, Электрион!
– К чему все эти общепринятые суждения?
– У меня самого есть рабы из варваров, ты представляешь, оратор!
– Забыл сказать нам про ослиные уши у варваров. Длинные уши, которые всё слышат, но ничего не понимают. Мой педотриб20 так частенько говаривал. – Кажется, потоку едких шуток не будет скончания.
– Наследника от Деметрия Второго мы никогда не признаем в правах на престол… – едва успевает вставить оратор, как тут же заполучает уже от другого слушателя, по голосу зрелого, уверенного, надменно-ироничное: «Сначала ты открыл свойства воды, теперь той водой нас поливаешь».
Со всех сторон раздаются смешки. Смутившись, Электрион пытается продолжить речь, видимо, сильно ужав её и переходя к самому главному суждению:
– Пойдём же войной на парфян! Не будем медлить. Освободим страдающие от гнёта варваров города. Пусть восточные сатрапии возвратятся в нашу державу. Вернём Селевкию, Ктесифон, Экбатаны, Гекатомпил и Вавилон.
На этот раз никто не пытается подшутить над оратором. Из глубины портика к синедриону выходит базилевс. В его руках несколько разновеликих свитков с печатями.
– Возлюбленный синедрион! – Базилевс медленно разматывает один из свитков, на папирусе, длиной плашек с локоть, потрясает свитком, печати из свинца перестукивают глухим звуком. – Это пишет нам храм Мардука21 из Вавилона. Жрецы храма жалуются на регулярные поборы парфянского царя, насильное обращение в рабство членов храмовой общины, беззаконие, учиняемое варварскими чиновниками, просят прийти и освободить их, вавилонян, от гнёта парфян. Даже вечно строптивые вавилоняне умеют отличать варваров от эллинов.
Свиток сматывается, разматывается следующий, плашками с половину локтя, печати из глины.
– «Приди к нам, справедливый базилевс, мы поднимем восстание при твоём близком приближении, изгоним гарнизон парфян. Полис Селевкия признаёт только твою власть единственно законной». Селевкия призывает меня. Вы слышали? Жители полиса сохранили буле. Они сохранили эллинские порядки. Жители Селевкии продолжают поклоняться эллинским богам и отказываются строить в пределах города храм царю Нанайе22. Всё это написано здесь. Вы чувствуете неизбывное горе эллинов под гнётом нечестивых захватчиков-парфян?
Свиток из Селевкии бережно скручивается. Приходит черёд вещать свитку размером в половину от свитка Селевкии. Свиток с простыми деревянными полосками вместо привычных печатей.
– Сосед Селевкии Ктесифон жалуется на выселение эллинского населения парфянами. Вы послушайте мольбу жителей Ктесифона. – Базилевс читает послание. Печально звучат слова: – «Целые кварталы некогда процветавшего города отданы под проживание знати варваров. Давние права собственности не соблюдаются. Клеры земельные наследные розданы приверженцам парфян. На агору эллинов не пускают даже по делам торговым. Буле распущено, законы эллинские преданы поруганию. Демы, филы, гетерии и фиасы23 повсеместно упразднены. Суды не действуют. Возле храмов отеческих воздвигнуты дома парфянских чиновников. Дома те закрыли крышами своими священные храмы. Всякие праздничные шествия к храмам отныне запрещены. Культы можно справлять только тайно и тихо, а не как ранее, прилюдно пением, танцами и музыкой. Положение наше отчаянно ужасно. Лишили собственности, лишат скоро и жизней. Приди, спаси нас, притесняемых, о базилевс милосердный».
Антиох делает паузу, обводит взглядом собравшихся. Потом грустным голосом произносит:
– Таков истинный нрав у этих «ценителей эллинов». Пусть всякий сомневающийся в намерениях парфян спросит себя: можно ли верить фальшивым монетам фальшивых царей? Где предел наглости варваров? Быть может, в этот самый миг парфянские пастухи мечтают о золотом царском троне в Антиохии? Неужели вы тоже желаете оказаться под их «справедливым правлением»? Учтивость у варваров тождественна слабости. Почитают же парфяне только силу. Сила – вот их главный закон. Парфянам нравится унижать покорённых. Вы слышали слова жителей городов? «Захватчики стирают в наших городах любую память о нас». Пресмыкаться перед варварами оказывается очень трудным занятием.
Остальные свитки базилевс не раскрывает, видимо, сочтя достаточными приведённые доказательства, передаёт послания чиновнику канцелярии.
– Деметрий Второй давно утратил право на престол. Потому как он пребывает в плену. Из плена парфянского базилевсу самостоятельно не выбраться. Но не злосчастная судьба Деметрия меня сейчас волнует. Меня тревожит насильный брак Деметрия с парфянской царицей. Престолонаследие Великой Сирии – удел только македонян Селевкидов. Деметрий оступился преступно дважды. Первый раз – проиграв недостойному противнику, второй раз – оставшись в живых на поле брани. Деметрий не должен был угодить в плен. Долг обязывает нас освободить пленного базилевса. Однако не повторим ошибок поверженного. Предлагаю синедриону поучиться у несчастного Деметрия. Базилевс пошёл войною на парфян с малыми силами, полагаясь всецело на удачу. Он был крайне самонадеян, попал в хитроумный капкан, расставленный коварными врагами. Не будем полагаться на переменчивую нравом Тихе24. А будем полагаться прежде на собственную силу и храбрость и только потом на милость богов. Боги любят разумно подготовленных. Превзойдём мощью врагов. Наберём огромное войско, равного по численности которому ни у кого из прежних правителей не бывало. Предложим щедрое вознаграждение добровольцам. Пусть жители Антиохии и окрестных городов вступают в войско. К войску тому пригласим присоединиться всех желающих поселиться на вновь завоёванных землях. Не будем медлить, пока обиды на парфян ещё сильны, а народы им не покорились. Следующей весной начнём поход, изгоним врагов из их логова. Вернём старые установления. Наградим преданных. Накажем предателей. На недовольных наложим чувствительный налог. Так и назовём его – налог за неподчинение. Разделим на клеры тучные поля парфян. Учредим новые полисы и комы25 на землях вновь обретённых. На тех свершениях не остановимся – дойдём до Бактрии. Покорим Бактрию, увидим Инд! Пусть боевые слоны Маурьев26 станут нашей добычей. Всюду, где воткнётся моё копьё, будет держава Селевкидов. Пусть с помощью богов наши мечты станут явью!
В отличие от речи вельможи, речь базилевса не прерывается. Синедрион молча выслушивает слова властителя. В тот славный момент Антиох уверен в себе, убедителен доводами, излучает непоколебимую веру в превосходстве дел Селевкидов над варварами. После короткой паузы Антиох произносит спокойно, вполголоса:
– Если у достойных мужей нет возражений, перейдём к назначениям.
Из портика выносят кресло для базилевса. Властитель спускается по ступеням вниз, усаживается. Рядом садится писец и старший чиновник канцелярии с царскими печатями. Синедрион упускает возможность обсуждения грядущего похода, никто не говорит про опасности, силы врага, малое время для подготовки, но, напротив, вокруг сидящего правителя шумно спорят взволнованные ораторы о списках старших и младших гегемонов, тыловых чиновников и размерах предстоящих трат по военным ведомствам. Более всего важных вельмож занимает строгий учёт военных денег. Первым делом избирают главного казначея военного времени и учётную коллегию. Так степенный синедрион Великой Сирии единогласно без возражений принимает предложенный Антиохом рискованный поход против парфян. Среди прочих деловых речей слышится восхваление «чудных духов базилевса».
– Успех? Никто из них не протестовал? Никто? О, верно, ты шутишь, мой Антиох! А был ли жребий за поход? Как разделились в нём голоса? – Клеопатра удивлённо поднимает подведённые чёрным брови. Белые щёки скрыты под слоем алого сурика. В покоях царицы приятный полумрак и прохлада.
– Жребия не было. – Антиох садится рядом с женой на ложе триклиния. Клеопатра нежно касается пальцами висков Антиоха. – Голосов не считали.
– Вот как! Даже когда ты объявил о сборе средств на поход?
– Даже тогда, когда сказал про новый налог на войну, все со мной согласились. – Антиох обнимает Клеопатру, целует её в щеку. – Сбор средств утвердили без возражений.
– А вольные города? – Клеопатра слегка отстраняется от мужа. – Что они изъявили?
– Города изъявили полную покорность. Снарядят, отправят за свой счёт отряды из добровольцев, поддержат посильно пожертвованиями. Твой аромат «Арес» многим понравился. Его часто хвалили. Ты так очаровательна, моя дорогая жена! – Нового вопроса уже Клеопатре не задать, Антиох замыкает ей губы страстным поцелуем.
