Сны о красном мире
По размерам погреб оказался немногим меньше комнаты. Полки у стен были завалены всяким хламом и пустыми бутылками, в уголке томился пыльный рваный соломенный тюфяк в компании с косым табуретом.
– Это и есть твое убежище? – разочаровано спросил Гелер, отшвырнув ногой какое-то тряпье.
– То же самое спросили ищейки, когда обнаружили погреб, – отозвался Лаксам.
– Вы с ними согласились?
– Еще бы, дана! Иначе меня здесь не было бы.
– А что вы скажете нам?
– Этим молодым людям – то же самое. Прощайтесь, и пусть они уходят.
– Так не пойдет, Лаксам, – вмешался Радо. – Мы должны быть уверены, что с… Соноран все будет хорошо. От этого зависят и наши жизни тоже.
– Вам придется поверить мне на слово.
Милия стояла, опершись на лестницу, смотрела на Шеама, Гелера и близнецов и гадала, чем она могла заслужить таких товарищей. Особенно Шеама. Рисковать жизнью ради практически незнакомого человека! Во всем этом был скрытый смысл, который она никак не могла уловить. Все складывалось как в книжном романе, где главному герою всегда удается ускользать от врагов благодаря неожиданно появляющимся полезным людям. А этот дух авантюризма, постепенно вытесняющий присущий каждому живому существу инстинкт самосохранения? И ведь в самом деле – не страшно. Кто бы мог подумать, что она когда-то была счастлива своей обыкновенной жизнью?
«Расскажи это кому другому, детка!»
– Прощайте, – произнесла Милия.
– Прощай, – хором отозвались парни, как будто полдня репетировали.
– Да хранит тебя Священная сила, Соноран, – добавил Шеам и обнял.
– И тебя, – улыбаясь, ответила девушка: уж очень он сейчас походил на рыцаря-джеддая, и ей было немного горько, как будто она оставляла брата.
– Когда подниметесь, закройте погреб и с часок побудьте в доме. Это для крысеныша, что следит за мной. Потом пойдете. Дверь не запирайте. И пошумите слегка, – велел Лаксам.
– Удачи, – пожелал Гелер.
– Идите, идите, рыцари, – съязвил Лаксам.
Прощальный взгляд Шеама, неловко теребящего карман куртки, куда девушка, несмотря на молчаливый укор, сунула нитку жемчуга, и крышка погреба над головой девушки закрылась. Лаксам снял с крюка лампу и, подойдя к полкам справа от лестницы, запустил руку куда-то за кучу тряпья. Что-то щелкнуло, заскрежетало, и часть стены вместе с полками подалась вперед, открыв зазор. Лаксам пролез туда, унося с собой лампу, и Милия ничего не оставалось, как последовать за ним. Спустя минуту стена стала на место, намертво закрыв проход.
Лаксам тем временем сменил масляную лампу на коэн – маленькую клетку, похожую на птичью – а лампу оставил в нише. Одного взгляда на коэн хватило, чтобы в центре клетки засиял шар из света, и Милия почувствовала слабое дуновение теплого ветерка на своем затылке. Нет, не от коэна, его свет совсем не грел, от того, что это она его зажгла, опередив Лаксама. Тот хмыкнул и пошел вперед по коридору, конец которого терялся в непроглядной темноте.
Некоторое время шли молча; Лаксам с коэном впереди, Милия следом.
– Как вышло, что никто, кроме вас, не знает об этом коридоре? – спросила она.
– Не знает, верно, – подтвердил Лаксам. – А сам я узнал о нем случайно. Это было… очень давно, в другой жизни.
После того, как закрылась дверь тайного хода, Лаксам вдруг изменился. Он перестал коверкать слова, как подмастерье, во всяком случае настолько, насколько позволяли выбитые зубы, изменились интонации голоса. В нем стало больше силы, уверенности, проскальзывали властные нотки.
– Кто вы, Лаксам? – рискнула спросить девушка.
– Теперь, пожалуй, никто. Это расплата за дружбу отца. Что ж, утешает то, что мне хотя бы оставили жизнь. Правда, когда я оказался на улице, без гроша в кармане и совершенно один, мне хотелось разделить его участь. А до всего этого я служил помощником архивариуса, вот тогда-то мне и попался на глаза старый план Роккиаты, еще до первой грызни с заморскими княжествами, когда в Союзе состояли девять, а не шесть корон, как сейчас. Роккиата тогда стояла ближе к морю, была не такой большой, но имела сносную гавань и порт, а там, где сейчас растянулся город ремесленников, с южной стороны, стоит ряд башен, соединенных стеной. Так вот этот коридор был тайным ходом из одной из башен на случай осады. Он ведет на побережье. Потом началась эта заваруха с заговором, и я припрятал план, так, на всякий случай. А теперь это мой хлеб. В Роккиате всегда есть люди, которым нужно исчезнуть, как…
Лаксам остановился так внезапно, что Милия едва не ударилась подбородком о его макушку. Мужчина повернулся и сунул коэн прямо в лицо девушке.
– В чем дело?! – опешила она, пытаясь отвернуться от яркого света, бьющего прямо в глаза.
– Силы небесные! – прошептал Лаксам. – это рука Судьбы…
«Господи! Еще один помешанный на мою голову!»
– Когда-то, – глухо проговорил он, убрав коэн от лица Милии, – я вел по этому коридору юную Сирил Альдо. Кто она тебе?
Лаксам так неожиданно выпалил вопрос, что Милия невольно отшатнулась, сделала шаг назад и уперлась спиной в холодную от сырости каменную стену. Холод проникал под кожу, тонкой струйкой змеился по позвоночнику, поднимаясь все выше, и коснувшись головы, вызвал из памяти слова Сарка: «Твоя бабка Сирил была очень смелой, когда решила бежать с Тер».
«Бабка? Но как?..»
– Можешь не отвечать, я и так все вижу. Ты очень похожа на нее, хотя и не так красива. («Надо же, какой вежливый!») Я бы сразу догадался, но твой грим и полумрак…
– Может, лучше пойдем? – не выдержав, перебила девушка.
Лаксам замолчал, отвернулся и, пробормотав что-то себе под нос, пошел дальше. Молча. Милию это вполне устраивало, поскольку в голове был настоящий сумбур.
«Как же это получается? Немыслимо. Моя мама никак не могла быть этой Сирил, как и ее дочерью. У нее обычные родители. Остается… Да, отец, которого я почти не помню. В доме нет ни одной его фотографии и, похоже, не было никогда. Господи… А он вполне мог быть сыном этой Сирил. И почему, собственно, «господи», должна же я была унаследовать от кого-то свой цвет волос, не от маминой же белобрысой родни? Не самые приятные люди, честно сказать. Отвлеклась. И все равно что-то невероятное… Черт бы вас побрал, господин Солар! Какое вы имели право лезть в мою жизнь?! Как же мне хочется вас уби… Хочется вас уви… Дура!»
– Пришли, – вдруг сказал Лаксам, И Милия только сейчас поняла, как она устала, просто с ног валилась, и безумно хотелось спать.
Правильно рассудив, что девушка ему сейчас не помощница, Лаксам один уперся плечом в загораживающую выход плиту, поднатужился, издав прямо-таки звериный рык, что-то заскрипело, затрещало, сверху посыпался песок, плита подалась в сторону, и сквозь пляшущую в воздухе пыль Милия разглядела проход. Девушка рванулась вперед, но Лаксам удержал.
– Постой, дана, не спеши, здесь запросто можно шею сломать. Я провожу.
Коридор выходил в пещеру в скале. В полу было много трещин, и валялись острые каменные осколки. В темноте здесь действительно можно было, как выразился Лаксам, шею сломать, но воздух… Свежий воздух с резким горьковато-соленым запахом моря. Милия едва сдерживалась, чтобы не торопить Лаксама. Наконец повеяло ветерком, и мужчина остановился.
– Ну что ж, прощай, – сказал он.
– Что же мне делать дальше? – беспомощно спросила девушка, ежась от прохладного ночного воздуха. На мгновение ее охватил страх – опять одна?
– До утра оставайся здесь, а как рассветет, выйдешь на дорогу. Пойдешь от берега, часа через четыре доберешься до Кенно, там купи еды, другую одежду, лошадь и присоединись к какому-нибудь каравану. Это, кстати, тоже денег стоит. Будешь идти по дороге, гляди в оба, а то попадешься герольдам или воинам – много голов поляжет. Здесь кругом камней много, спрячешься, если что.
Странный взгляд, почти отеческий. Молодые глаза старого человека – редкое сочетание.
– Спасибо вам, – тихо сказала Милия.
– Прощай.
– Прощайте, Лаксам.
Он коснулся ее руки, словно хотел поддержать, и ушел. Милия не стала смотреть ему вслед, просто когда свет коэна пропал, она поняла, что надеяться ей больше не на кого. Кроме себя самой, конечно же.
15
По Пустынному плато медленно тянулся караван. В его голове ехали верхом мужчины, за ними тащились телеги и фургоны. На телегах лежали тюки шерсти, одеяла, попоны, веревки и прочий товар. Из фургонов выглядывали женские и детские головки. Позади всех ехали несколько мужчин, гонящих два десятка лошадей-тари, считая четырех жеребят. Тари не блистали чистотой кровей, но были сильными и выносливыми, как раз для пустыни. Порыв теплого сухого ветра швырнул на караван облако красной пыли. У Саура противно заскрипел на зубах песок, кочевник звучно плюнул под копыта своего коня и посмотрел на едущего рядом Кобара – его глаза под повязкой-нехтом смеялись. У Саура появилось такое чувство, словно Кобар прилюдно назвал его трусом.
– В городе поговорим…
– Въехав за стену Лоса, ты должен держать решение в кулаке, Саур.
– Она достаточно заплатила, чтобы на время пути иметь такие же права, как любой из нас.
– Если она отдала столько денег только за то, чтобы ехать с нами, то у нее должно быть много больше. Сам подумай, Саур. К тому же у нее очень светлая кожа…
– С каких пор ты на жаловании у лорда-протектора, Кобар Гайо? – резко оборвал собеседника Саур.
В глазах молодого кочевника блеснула ярость, руки, державшие поводья, напряглись, но почти тут же расслабились.
– Саур, – вкрадчиво спросил он, – как ты собираешься кормить свою семью? В Санаке мы почти ничего не продали и в двух других городах до него тоже. Неужели ты думаешь, что в Лосе найдется столько олухов, чтобы мы смогли продать по высшей цене второсортную шерсть или ослабевших от недоедания лошадей? А у этой девки наверняка куча золота. Ну что тебе мешает забрать у нее деньги и выдать наместнику в Лосе? А ведь за нее положено вознаграждение.
– У тебя нет чести, Кобар.
– Решайся, ванх23.
– Нет, – резко ответил Саур.
Кобар гневно ударил шпорами в черные бока своей лошади и поскакал к голове каравана, подняв облако пыли, которую ветер тут же бросил в лицо ванха. Саур несколько раз кашлянул, потянул было с плеча нехт, но передумал. Разговор с Кобаром оставил в душе неприятный осадок, как песок на зубах. Некоторое время Саур смотрел на холку своего коня и думал о том, что творится с миром, если кочевник предлагает ограбить путника, попросившего защиты, потом он посмотрел туда, где в стороне от его людей, рядом с телегой, ехала девушка. Капюшон ее бордового бархатного плаща, уже изрядно запылившегося, полностью скрывал лицо. Из-под плаща виднелся лишь край серой шерстяной амазонки – платья с длинными рукавами, глухим воротником и высокими разрезами по бокам. На ногах, обтянутых узкими брюками той же серой шерсти, ладно сидели высокие сапоги из красной кожи. Узкие ладони в кожаных перчатках уверенно держали поводья огромного черного чудовища – кротта по кличке Вихрь.
Именно эта лошадь привлекла внимание Саура, когда девушка подошла к нему на рынке в Санаке и попросилась ехать вместе с караваном к южным границам Леантара, предложив взамен немалые деньги. Вихрь, как и все его братья, рожденные в раскаленных пустынях Саффского халифата, был черен как ночь, имел густые гриву и хвост, низко посаженные и прижатые к длинной голове уши и ярко-красные глаза. Копыта кроттов были настолько твердыми, что не нуждались в подковах. Такая лошадь, даже в сравнении с тари лучших пород, стоила огромных денег. Правда, случалось иногда, что, будучи не в силах покорить норовистое животное, хозяин продавал кротта за бесценок любому, кто сможет усмирить его. Ванх полжизни бы отдал за то, чтобы иметь такого же красавца, как Вихрь.
Деньги, которые предлагала девушка, были большим подспорьем. Этот год был неудачным для его кочевья. Жеребят, против ожидания, родилось мало, значит, шерсти в этот год не будет почти, а на прошлогоднюю найти покупателя и сейчас тяжело, это к осени-то. Лошади исхудали на одной лишь сухой пустынной траве, им бы пшеницы. Она, говорят, уродилась на славу. Смущало его только то, что девушка путешествовала одна и, к тому же, слишком походила по описанию на сбежавшую невесту лорда. Был бы с ней сопровождающий, подумалось Сауру, Кобару и в голову бы не пришло предлагать ему, ванху, подобную мерзость. Слыхано ли, нарушить слово Защиты!?
Саур снова посмотрел на девушку и встретился с ней взглядом. Она кивнула в знак приветствия, дернула поводья кротта и подъехала к нему. Заставив Вихря идти вровень с лошадью ванха, девушка откинула капюшон, улыбнулась и сказала:
– Доброго утра, ванх Саур.
– И тебе, странница, доброго утра.
– Далеко ли еще до Лоса?
– Около двадцати мер24.
Милия закашлялась от попавшей в горло пыли и, помолчав, спросила:
– Вы боитесь, ванх Саур?
– Чего мне бояться?
– Того, что позволили мне ехать с вами.
Саур не ответил, его глаза внимательно разглядывали кротта и его хозяйку.
– Хороший у тебя скакун, – вдруг сказал он, – быстрый, сильный, покладистый… Продать не хочешь?
Перехватив недоуменный взгляд девушки, ванх понизил голос:
– Опасно тебе здесь. Уходи от нас в Лосе. Я верну часть денег, что ты заплатила, когда войдем в город. Уйдешь, когда на базар поедем. А скакун у тебя и правда отменный, только заметный больно. Поняла?
Милия кивнула, легонько ткнула каблуками сапог в бока кротта и с бьющимся сердцем вернулась на прежнее место.
Опять.
Опять бежать, скрываться, каждую минуту бояться, что тебя узнают, опять никому не верить и с опаской глядеть на каждое лицо, повернувшееся к тебе с улыбкой, опять играть в прятки с неизбежным. Рано или поздно ее поймают ищейки дан Глиссы, а если не поймают, она благополучно доберется до Сойла, а там… Кто сказал, что неизвестность пугает? В неизвестности свои плюсы – она может быть злом или благом в одинаковой степени. А может, зря все это? Может, с самого начала нужно было принять помощь Камилла? Сидела бы сейчас дома…
Ну уж нет!
Самое последнее сейчас – сомневаться в собственных действиях. Как только она окажется в городе, все пойдет по старому известному пути: купить новую одежду, немного грима, придумать новое имя, переждать пару дней в гостинице, а потом, с другим караваном, дальше на юг. Можно было бы, конечно, по дороге – медленнее, да удобнее – но слишком велика возможность попасться на глаза ненужным людям, а в полупустынных степях свои законы. Единственное, о чем жалела девушка, так это о том, что придется расстаться с Вихрем, за месяц, проведенный вместе, они успели привязаться друг к другу. Нет, она не станет его продавать, подарит Сауру. Ванх, безусловно, помогал ей, а за время своих мытарств по стране редко удавалось отблагодарить кого-нибудь за помощь. Милия представляла, как за городскими воротами она легко соскользнет с сильной спины кротта, как потреплет его по шее, как протянет поводья навстречу руке Саура, держащей кошелек, и как ванх, отдав деньги, качнет головой, отказываясь от подарка. Но будет уже поздно, так как тонкий ремешок плотно обовьет запястье, а хозяйка кротта, сняв седельные сумки, быстро затеряется в суетливой городской толчее.
– Дана, эй, дана! – послышался громкий возбужденный шепот откуда-то сбоку, и Милия почувствовала, как кто-то дергает край ее плаща.
Оказалось, что с девушкой поравнялась длинная повозка с высоким верхом, крытая шкурами и грубым шерстяным материалом. В одном месте плотная ткань порвалась, и из дыры высунулась тоненькая ручонка с множеством браслетов.
– Дана, – зашептала девочка, и в полумраке фургона блеснули две вишенки любопытных глаз, – дай монетку.
Милия потянулась к поясу, на котором висел кошелек, достала из него большую монету – тан, равный половине сонери – протянула ее девочке, но передумала и сжала деньги в кулаке.
– Как тебя зовут?
Рука спряталась в фургон, послышались шушуканье и возня, а потом тот же голос ответил:
– Касандани, госпожа.
– Хочешь ехать со мной, Касандани?
– Да, хочу! У тебя такая красивая лошадь!
– Тогда иди сюда.
Спустя несколько минут впереди Милии с гордым видом сидела девчушка лет двенадцати, тоненькая, в латаном длинном платье и пестром платке, наброшенном на худенькие плечики. На шее Касандани болталось множество бус и амулетов. Темный лоб и черные волосы, заплетенные в две тугие косы, обхватывала вышитая бисером кожаная полоска. Под тонкими бровями блестели огромные раскосые глаза. Девочка была бы красавицей, если бы не широкий нос.
– Любишь лошадей? – спросила Милия, заметив, как Касандани ласково провела ладошкой по жесткой гриве Вихря.
– Да, – со вздохом ответила девочка.
– Почему ты вздыхаешь?
– Мой отец бедный, у него нет своих лошадей, поэтому он ухаживает за чужими, чтобы нам было что есть. Лучше бы он продал меня в какой-нибудь богатый дом.
– В служанки?
– Да. У меня есть две сестры, они совсем взрослые, но никто не берет их в жены, потому что отец не может дать в приданное ни тари, ни денег. А от того, что они никому не нужны, они стали злыми, все время кричат и дерутся. Я не хочу быть, как они. Уж лучше служить в большом доме, чем остаться старой девой и до конца дней чистить котлы да плести веревки. А еще лучше сбежать в город и продавать любовь… Только отца жалко.
– Сколько тебе лет, Касандани? – спросила Милия, едва придя в себя от слов девочки.
– Мне почти тринадцать, дана, это хороший возраст для такой работы.
– Силы небесные! Кто тебе это сказал?
– Одна старуха в Санаке. Она звала меня к себе, но я отказалась. Мне там не нравится, вот в Лосе лучше. Лос больше и красивее, и там много богатых мужчин.
Милия молчала. Этот ребенок с чистыми ясными глазами говорил ужасные вещи, которые, тем не менее, составляли неотъемлемую часть жизни Тер. Переубеждать Касандани было просто бессмысленно, поэтому Милия сменила тему.
– Если бы я дала тебе леант, что бы ты стала с ним делать?
– Леант?! – воскликнула Касандани и завертелась, стараясь заглянуть в лицо Милии, не веря одним лишь словам.
– Леант, – подтвердила девушка.
– Ну-у… Наверное, купила бы новый платок.
– А если это будет тан?
– Тан отдам отцу. У него есть немного денег, и если добавить, можно купить какую-никакую тари.
– Тогда как насчет сонери?
– Целый сонери?!
– Да.
– Тогда… тогда… тогда я сделаю в нем дырочку и повешу на шею, чтобы помнить о дане.
Улыбаясь, девушка взяла поводья одной рукой, отыскала в кошельке нужные монеты и вместе с таном из перчатки протянула их Касандани.
– Вот леант на платок, тан для отца и сонери на память.
Девочка какое-то время медлила, словно не верила, что монеты в руке «даны» для нее, а потом накрыла деньги своей ладошкой и сказала:
– Давай я тебе по руке погадаю, дана? Я умею, меня бабка учила. А то отец не поверит, что ты мне деньги просто так дала, велит вернуть.
– Что же, если так, тогда гадай, – согласилась девушка и, стянув перчатку рукой, в которой держала поводья, протянула свою белую, на фоне рук Касандани, ладонь.
Шея и плечи девочки на мгновение напряглись («Испугалась?»), но потом она склонила голову, что-то зашептала, несколько раз провела большим пальцем по линиям ладони и вздрогнула, оттолкнув руку Милии.
– В чем дело, Касандани?
– Я не буду говорить.
– Почему?
– Ты носишь в себе тайну своего народа.
– Что?
– Ты хранишь тайну своего народа, и у тебя слишком страшный враг, и ты можешь умереть, если…
– Если?
– Если и дальше будешь сопротивляться своей судьбе.
– Какой судьбе?
– Прости, не могу, спрячь руку, у меня жжет в голове.
Милия послушно надела перчатку, укрыла Касандани полами плаща и взяла поводья в обе руки. Не то чтобы она слишком уж верила во все эти гадания, гороскопы и прочее, просто после всего того, что с ней произошло, услышанное заставляло, по меньшей мере, задуматься. Она хранит тайну своего народа. Какого народа? Сойлийцев, что ли? Бред. Да до той приснопамятной встречи в темном проулке она и представить себе не могла, что существует этот самый Сойл. Хранит тайну. Надо же. И где, интересно, если она появилась здесь в чужой одежде и едва живая от страха, вообще ничего не зная о Тер? Какие могут быть тайны?
– Твоя бабка Сирил была очень смелой, когда решила сбежать с Тер. Она едва не погибла… Солар получил задание от Совета Мастеров…
– А вам?! Зачем я нужна вам?!
«Тайна… Самое время упасть в обморок».
Но обморок пришлось отложить, потому что откуда-то сзади послышались крики. Все переполошились. В фургонах почти одновременно заголосили женщины, к ним тут же присоединились дети, кто помладше. Возничие принялись так хлестать лошадей, что бедные животные рванули вперед, обезумев от боли, причем фургоны стали вилять из стороны в сторону, а с некоторых повозок полетело в песок кое-что из приготовленного на продажу товара. Небольшой табун тари, который гнали в конце каравана, в считанные мгновения оказался далеко в стороне вместе с двумя погонщиками, а трое других, как и все остальные мужчины, считая стариков и мальчишек, сидящих на козлах фургонов и телегах, оказались вооружены арбалетами. Многие спешно прилаживали под руку и другое оружие: боло, короткие копья и узкие изогнутые мечи. С губ кочевников срывались резкие крики, проклятия, ругань, мужчины носились взад-вперед вдоль бешено мчащихся в беспорядке повозок, подгоняли и без того несущихся во весь опор лошадей. В воздух поднялось столько пыли, что даже спешно натянутый на нос нехт уже не спасал. На зубах противно заскрипело, хотелось чихать. Из глаз катились слезы, и тереть их было бесполезно, поскольку все лицо тоже покрылось пылью.
Все случилось так быстро, что Милия с Касандани оказались в самом хвосте, да и то, они могли бы вообще отстать, если бы Вихрь, поддавшись всеобщей панике, не припустил за последним фургоном. Касандани беспокойно ерзала, пытаясь заглянуть назад, ее плечи мелко подрагивали. Хлопни Милия в ладоши – девчонка тут же дала бы стрекача, но в настоящий момент ее больше занимало то, с чего вдруг правильная вереница кочевничьих повозок, гордо именуемая караваном, превратилась в бедлам на колесах.
– Что происходит? – спросила она у Касандани.
– Дана, это пустынники, нам конец! – судя по голосу, девочка была в ужасе.
– Кто такие пустынники?
– О, дана! – только и смогла проговорить Касандани, едва не плача, и Милию проняло.
Она что есть мочи ударила каблуками в бока кротта. Вихрь взвился на дыбы и, издав пронзительный звук, лишь отдаленно напоминающий конское ржание, полетел вперед. Именно полетел, потому что назвать как-то иначе этот стремительный бег было нельзя. Кротт мчался так, что в груди перехватывало дыхание. Но Касандани, прижавшись к шее Вихря, захлебывающимся голосом повторяла:
– Скорее, скорее…
Остались позади бешено мчащиеся и неистово раскачивающиеся повозки, промелькнули скачущие во весь опор кочевники-мужчины, и Вихрь понесся по равнине один.
– Мы погибли, дана, нас всех убьют! – причитала Касандани.
Милии хотелось ее успокоить, да только через мгновение она поняла, что уговорами здесь не помочь, требовалось, по меньшей мере, чудо.
Пустынников было около сотни. Они растянулись цепью и окружали караван с обеих сторон, чтобы взять в кольцо. Неслись лошади, наездники что-то вопили и размахивали кривыми мечами и арбалетами, такими же, как у кочевников. У них почти все было, как у кочевников, за исключением лошадей. Тари пустынников выглядели значительно лучше. За ними вилось полотно пыли, а впереди еще оставался небольшой просвет. Оглянувшись, Милия увидела далеко позади ванха Саура, который что-то кричал мужчинам, размахивая зажатым в руке арбалетом. Расстояние между караваном и пустынниками неуклонно сокращалось, полетели первые стрелы.
«Всем не успеть».
Вихрь мчался к сужающемуся просвету. Касандани молчала, смотрела вперед, уцепившись руками в жесткую гриву Вихря, ее плечи иногда вздрагивали.
«Плачет».
Кротт всхрапывал. Милия пригнулась, чтобы ему было легче, коснулась грудью спины девочки, и ей показалось, что она, дрожащая Касандани и летящий стрелой Вихрь слились в одно целое, стук копыт кротта был стуком их общего сердца, а в общем мозгу в такт ударам билась одна-единственная мысль: «Быстрее, быстрее, быстрее…»
Вот промелькнули и остались позади удивленные лица пустынников, которые почти сомкнули кольцо и были уверены в победе. Милия услышала разъяренные крики и уже поверила, что ей удалось, как Вихрь вдруг заржал, словно вскрикнул, взвился на дыбы, сделал рывок вперед… Но тут его ноги дрогнули, подогнулись, и он уткнулся мордой в красный песок. Милия и Касандани полетели кувырком. Девушка слышала, как закричала малышка, рванулась к ней… Боль раскаленной спицей вонзилась в левое плечо, и Милия потеряла сознание.
